Он вышел на улицу и вдохнул полной грудью свежий апрельский воздух. Пахло весной. Следом за ним из кафе вышли ещё двое — его коллеги. Гитарист Кеша (угораздило же парня) и солист Миха их странного тандема, который Миха гордо именовал группой «Famous boys».
Стас обернулся, ожидая традиционного прощания. Миха подошёл ближе, хлопнул по плечу и произнёс:
— Всё, Стасян, давай. Сегодня выходной, а завтра в «Изольде» поём. Начало в десять.
— Замётано, — Стас кивнул. — Кеш, давай, до завтра, — он поднял ладонь, Кеша сцепил в замок руки над головой и потряс ими.
Это означало, что сегодня он доволен выступлением.
Стас тяжело вздохнул, отворачиваясь. «Да, парни, не знали вы просто настоящей группы», — печально подумал он и побрёл в сторону моста.
Стас жил на правом берегу в однушке, оставшейся от отца. Идти было не то чтобы далеко, но усталость давала о себе знать. Как-никак пятый час утра, и уже начало светать. Стас остановился посреди моста и взглянул на тонкую полоску света на горизонте.
Ему вдруг вспомнился другой, такой далёкий теперь рассвет, который они с Киром, Лёхой и Генычем встречали после успеха на фестивале. Публика взорвалась овациями, люди рукоплескали, визжали, выкрикивали их имена и слова песен. Они тогда всю ночь кутили, отмечая успех, ведь это было их первое серьёзное выступление. Вся страна видела их на телеэкранах. А потом они пошли встречать рассвет, подобно выпускникам, молодым, активным, мечтательным и амбициозным. Тогда, кстати, тоже был апрель.
Стас мотнул головой и пошёл дальше. За спиной в чехле чуть покачивалась гитара, его первая юношеская гитара. Тогда, в группе, он выступал с другой, дорогой и эффектной, с обалденный звуком. Однако играл он на ней редко, так как вообще-то являлся солистом «ПоРока». Более того, он был одним из её создателей, был лидером.
Стас посмотрел на часы, но не увидел времени, потому что взгляд зацепился за дату. 16 апреля. Как он мог забыть про собственный день рождения? Внезапная растерянность на секунду сменилась радостью, чтоб тут же уступить место тоске.
Стас зашагал быстрее, гитара от этого стала раскачиваться сильнее, вторя ритму шагов. Наконец он добрался в свой старенький разбитый дворик, подошёл к обшарпанной двери, извлёк из кармана джинсов связку ключей и вошёл в подъезд.
Едва он щёлкнул замком и ступил на порог квартиры, как откуда-то из глубины комнаты донёсся глухой мягкий стук, и следом за ним в коридор грациозно вышла Маруська.
Стас наклонился и коснулся её уха, Маруська выгнула спину и прижалась головой к его ладони. Тихонько мяукнула, напоминая, что голодна.
Стас скинул ботинки, повесил на стену гитару и прошёл в кухню. На столе осталась грязная кружка из-под вчерашнего утреннего чая, крошки и засохший огрызок бутерброда с сыром.
В раковине было не лучше: три испачканных тарелки покоились на дне вперемежку с тремя ложками, парой вилок и ножом. Венчала гору небольшая кастрюлька.
Стас с отвращением вздохнул. До чего он докатился? Ведь он был успешным, его ждало большое будущее, он был счастлив тем, что делал, он творил и был любим, но всё это осталось в далёком прошлом.
Стас открыл навесной шкафчик и достал пачку с кошачьим кормом. Маруська, заслышав шорох еды, вскочила на стол и потёрлась головой о торс Стаса. Стас наклонился, небрежно сыпанул в миску коричневых треугольничков и вернул пачку на место. Маруська тут же оказалась у миски, принявшись негромко хрустеть сухариками.
Стас открыл холодильник, но там было шаром покати — почти пустая пачка майонеза, небольшой кусочек сыра, три сырых яйца и вчерашние макароны. Он остановил выбор на яичнице, а потому извлёк два яйца, достал сковороду и принялся готовить, если так можно было назвать неловкие действия, производимые с продуктами.
Когда сковорода с подгоревшей яичницей оказалась на столе, а Стас, прислонившись к стене, принялся за еду, Маруська вспрыгнула на подоконник и уставилась на Стаса.
— Что, Маруська? — кошка в ответ мяукнула и продолжила пристально смотреть на него.
— А у меня день рождения сегодня, — сообщил Стас и подозвал Маруську пальцами.
Она нехотя поднялась, но довольно быстро скользнула к нему, принявшись тереться о пальцы. Стас беспорядочно зашевелил ими, почёсывая её за ухом. Кошка замурчала, подбираясь всё ближе, и вот уже ткнулась влажным носом Стасу в грудь.
— Что, Маруська? — снова спросил он и, не получив ответа, добавил: — А давай отметим, а?
Стас поднялся и снова вскрыл дверцу шкафчика, где хранился алкоголь. «Не густо», — подумал он, доставая початую бутылку коньяка и литр водки. Всё это было подарками. Коньяк, например, пару недель назад им выдали в качестве гонорара. Ох, и злился тогда Миха. А Стасу было как-то по барабану — есть деньги, нет денег. Важно, что не было удовлетворения.
Как-то с «ПоРоком» они отпели шикарный концерт (к слову сказать, их первый большой концерт после головокружительного успеха на фестивале), так вот тогда он едва переставлял ноги, они не слушались, и он буквально парил, не чувствовал своего тела. А изнутри его распирало что-то огромное, хотелось кричать от радости. Стас плохо помнил детали того дня, всё было словно в тумане, но те ощущения… Даже за годы колонии он не забыл того пьянящего чувства удовлетворения от того, что делаешь, даже сейчас он помнил, вот только это вызывало тоску и душевную боль.
Стас плеснул в стакан коньяк и одним глотком осушил его. Маруська отстранилась, принюхиваясь. Запах ещё не стал слишком резким, а потому кошка села рядом, но всё же недобро посматривала на стремительно пустеющий сосуд.
— Ты понимаешь, Маруська, у меня ведь было всё — друзья, работа, приносящая удовлетворение. Любимая, заметь, работа, — он протянул руку и тяжело опустил её, уже довольно опьяневшую и расслабленную, кошке на голову. Маруська недовольно высвободилась и пересела на подоконник.
— Что? И тебе я неугоден, да? — безразлично спросил Стас и выплеснул остатки коньяка в стакан. — Вот и Киру я стал ненужен, и он кинул меня. И ладно бы просто кинул, а то ж ведь на зону упёк. А главное — ни за что, понимаешь? — Стас ударил по столу пустым стаканом, Маруська вздрогнула, но позы не изменила.
Стас откупорил водку и налил полстакана, залпом опрокинул его и закрыл глаза. Нахлынули воспоминания, от которых он хотел бы избавиться. Он страстно желал забыть те события, но они всё сильнее с каждым днём врезались в память.
— Я ведь верил Киру, у нас был офигенный тандем, мы с полуслова друг друга понимали. А какие песни мы писали? — продолжал Стас, хотя Маруська вряд ли слушала его, старательно вылизывая лапу. — Я так и не знаю, как Кир всё это провернул. Сто пудов купил всех, иначе б мне три года не впаяли.
Стас снова плеснул в стакан водки и в два глотка выпил, топя внезапно всплывшие воспоминания. В голове уже всё порядком плыло: воспоминания рваными кусками причудливо смешивались, и Стас из зала суда вдруг попадал на сцену, слышал гул восхищённой толпы, а потом оказывалось, что это гул постоянно прибывающих пассажиров в аэропорту, и к нему направлялись люди в форме, вместе с ними он шёл встречать апрельский рассвет, и тут вновь оказывался в зале суда, а голос судьи вновь твердил: «…статьёй 228 УК РФ… признать Ходовченко Станислава Викторовича виновным… лишения свободы… 3 года… в исправительной колонии общего режима…» А он наркотики эти в глаза не видел, но их невесть откуда достали при обыске в аэропорту.
Стас тряхнул головой, мир размазался, и сфокусироваться не получалось, хотя он очень пытался. Замутило. Неподвластные ноги отказались вставать и куда-либо перемещать пьяное тело. Стас закрыл глаза и откинулся на стену.
Вдруг тело наполнилось приятной лёгкостью, и Стас осознал, что может полететь сейчас, как летал тогда, когда «ПоРок» ещё был жив («ПоРок» был жив и успешен и сейчас, но не для Стаса), когда они с Киром были не просто коллегами, но друзьями, когда он ещё не был никому ненужным бывшим зэком.
Он встал и направился в комнату. Рванул на себя дверь балкона. Свежий апрельский воздух ударил его в грудь, но Стас не отшатнулся, желая сполна ощутить эйфорию полёта. Старая деревянная рама, отсыревшая за зиму, никак не желала поддаваться.
Стас ещё пару раз дёрнул её, но рама осталась непокорённой. Он психанул и саданул кулаком по стеклу, оно жалобно звякнуло, и окно распахнулось. «А, от себя», — невнятная, расплавленная алкоголем мысль растеклась, не оставив следа.
Стас взобрался на подоконник, глубоко вдохнул свежий ветер, норовивший сбить его с ног.
— Ничего у тебя не выйдет, — Стас погрозил ветру кулаком, — я всё равно полечу. Знаешь, как я скучал по этому чувству? Три года в колонии, пять лет на воле… Восемь бессмысленных лет. Восемь! — прокричал он рассвету, уже набравшему силу. — А сейчас я живу, я чувствую, я полечу, — и он шагнул вниз.
Тело наполнилось физически осязаемой радостью, но он не ощущал самого тела. Руки, ноги, голова… Всё это больше не было нужно, не имело значения. Стас задохнулся от нахлынувшего счастья. Он поднимался всё выше и выше. Далеко внизу остались дома и деревья, люди походили теперь на муравьёв. За спиной словно выросли крылья. Он летел. Он был свободен от бремени обыденности, от бесцельности своего существования в последние годы.
Хотелось закричать, как-то выразить, во что-то вылить бурлящие внутри чувства. И он закричал:
— СВООООООБООООООДЕЕЕЕЕЕН! ВЕЕЕТЕЕЕЕР, Я СЧААААААСТЛИИИИИВ! Я ЖИИИИИИВООООООЙ!
Те немногочисленный прохожие, что торопились по улицам пробуждающегося города, не обратили никакого внимания на крики Стаса, и ощущение нереальности происходящего внезапно накрыло его, разрушив недавнюю огромную радость.
Стас огляделся по сторонам — он всё ещё стоял на подоконнике, никаких людей внизу не было и в помине. Слишком рано было для пробуждения. Город спал.
Стас закрыл глаза. Ощутил правую руку, пошевелил пальцами, убеждаясь в том, что она подвластна ему, повторил то же с левой. Удовлетворённо хмыкнул. Согнул в колене правую ногу, затем левую. Качнул головой. Картинка перед глазами была нечёткой, но почти не плыла. И он шагнул вниз, хотя предощущение эйфории несколько померкло.
Теперь уже по-настоящему Стас летел, и дух по-настоящему захватывало. До земли оставалось всё меньше, но ему было всё равно, пусть короткая, но жизнь была в этом безумном полёте.
Маруська закончила умываться и спрыгнула с кухонного подоконника. Человека не было видно, он ушёл. Она поморщилась от неприятного запаха, который иногда воцарялся в квартире, когда человек пил что-то из бутылок, хранившихся в шкафу.
Маруська вышла в коридор и, едва увидев странную позу распластавшегося на полу Стаса, почуяла неладное. Громко мяукнув, она потёрлась головой о его штаны, но ничего не произошло. Маруська подошла к входной двери и что есть мочи принялась мяукать. За дверью долго-долго была тишина, а потом раздались шаркающие шаги и голос:
— Вот же ирод, изведёт-таки кошку.
Кто-то заколотил в дверь, а потом дёрнул ручку, и дверь поддалась. На пороге появилась полная женщина лет шестидесяти. Маруська, увидев в ней спасение, отступила назад и призывно замяукала. Соседка медленно передвигалась, заставляя Маруську нервничать.
— Что, не кормит тебя ирод этот, да?
— Баааатюшки-светы, — пробормотала соседка, увидев Стаса.
Она потянула носом воздух и заворчала:
— Пьянчуга ты, ни стыда, ни совести у тебя нет, животное едва не извёл и себя тоже. Вот бросить бы тебя как есть, да жалко, человек всё-таки.
***
Стас открыл глаза. Было темно и пахло лекарствами и чистотой. Голова гудела, но была пуста. Ни единой мысли, ни единого воспоминания. По телу теперь разливалась неприятная пустота. Он не ощущал себя. Сбоку что-то пищало. Стас повернул голову, но зрение было нерезким, и он смог различить лишь неясные огоньки вдалеке.
Скрипнула дверь. Зашелестели шаги. Кто-то подошёл к кровати.
— А, голубчик, очухался, — протянула пожилая медсестра и тут же ушла.
Стас закрыл глаза. Хотелось спать, и он не преминул воспользоваться образовавшейся возможностью.
Его разбудили голоса и неясный свет, лившийся откуда-то сбоку.
— Док, ну на минуту хотя бы, у него ж нет никого.
— Нельзя. Вы понимаете слово «нельзя»? Это реанимация, а не ночной клуб!
— А так?
Голоса смолкли.
— Только одну минуту, — строгий голос будто ставил жирную точку в этом разговоре. — И халат не забудьте надеть.
— Понял, док.
Стас услышал, как открылась дверь. «Неужели ко мне?» — лениво подумал он, не открывая глаз.
— Стасян? — осторожно позвал голос. — Ты спишь?
Стас приоткрыл веки, но ничего не разглядел. Пришлось открыть глаза полностью. И они, как только по-прежнему нерезкое зрение немного сфокусировалось, поползли на лоб. Перед ним стоял Миха.
— Ты как, Стасян? — ему явно было неловко, он теребил пуговицу на халате и то и дело отводил взгляд.
— Миха? — тихо спросил Стас. — Ты?
— Я, — он растерянно улыбнулся на секунду. — Как ты? — повторил Миха.
— Не знаю, — вдруг недружелюбно буркнул Стас. — Как только смогу, вернусь. А выкинешь из группы, так и пофиг.
— Стас, ты дебил? — Миха посмотрел на него в упор.
Стас взглянул на нежданного посетителя. В его глазах было что-то непонятное. Вернее, прекрасно понятное, только вот Стас не готов был признать, что Михе реально не всё равно.
— А что? — продолжил гнуть свою линию Стас.
— Блин, Стасян, я давно понял, что у тебя там что-то тёмное в прошлом, но ты вроде адекватный был всегда, — Миха больше не чувствовал неловкости, знал, что пришёл не зря. — Ладно, забыли, — пошёл на попятный Миха, заметив недоброе выражение во взгляде Стаса. — Как самочувствие?
— Такое, — смягчился Стас.
— Я тут с врачом с твоим поговорил. Прикинь, водка палёная оказалась. Ну, та, что нам в «Изольде» тогда официантик подогнал. Врач сказал, отравление метанолом у тебя. Когда выпишут, не знает, но сказал, что ты ещё легко отделался.
Миха ещё что-то рассказывал, заполняя пустоту молчания, а Стас пытался вспомнить утро своего дня рождения.
— Сколько прошло дней? — вдруг перебил он.
— Два.
Замолчали. Стас закрыл глаза, восстанавливая события двухдневной давности, а Миха блуждал взглядом по палате, не зная, что сказать.
— Мы семнадцатого выступление в «Изольде» отменили, но они даже неустойку не потребовали, уж не знаю, что им там Кеша наговорил.
— Мих, — заговорил Стас, — спасибо, что зашёл, — он открыл глаза и посмотрел на коллегу по творчеству.
— Да брось, Стасян, мы ж друзья. Как я мог не зайти?
Что-то кольнуло глубоко в груди, и Стас отвернулся.
— Ладно, я пойду, — засобирался Миха, решив, что утомил Стаса. — Если чё, звони, ок?
— Ок.
Миха вышел. А Стас зажмурился, в носу неприятно защекотало. «Твою мать, Стас, чё ты, как баба» — отругал он сам себя. Признательность за то, что не забыли, затопила его. Он глубоко вдохнул и прикусил губу.
— Вот выйду и покажу им настоящую группу, — прошептал Стас, внезапно осознав, что так и не полетел, но точно зная, как это сделать.
Да, будет трудно, вероятно, путь будет длинным, но он есть, он открылся перед Стасом, и Стас решил во что бы то ни стало добиться того пьянящего чувства полёта.
«Ещё не поздно раскрутиться. Они неплохие парни, — подумал он. — Никаких близких связей, но без этого даже проще работать. Мы взорвём этот мир».
Стас вызвал медсестру, попросил телефон. И хотя пожилая медсестра старой закалки усердно сопротивлялась, он был убедителен. Заполучив необходимое, Стас быстро черкнул Михе смску:
Вот выйду из больнички, и мы взорвём этот мир
***
Несколько лет спустя, когда бывшие «Famous boys» значительно расширились и давным-давно звались «Рокировкой», Кир шагал по улице и, по обыкновению невнятно скользнув по афишам взглядом, прошёл бы мимо, но одно из лиц показалось ему знакомым.
— Стас? — Кир вернулся к афише и внимательно всмотрелся в забытые черты. — «Рокировка», значит, — брезгливо выплюнул он. — «Рокировка» — что за дурацкое название? — пробурчал себе под нос Кир, вновь зашагав по пасмурной Москве.
Ничего, кроме беспричинного раздражения не вызвала в нём эта новость о гастролях, мысли остались заняты предстоящей репетицией.
