Могу лишь сказать, что на днях я поздравила ее с днем рождения. Она мне трогательно ответила, что ждет моих поздравлений, как дети подарков на Новый год. Но кто знает, что будет через полтора года? Честно говоря, особой потребности в таком соединении у меня нет.
Д.Ар., 2016
***
15.11.2020
Вечерний Петербург пахнет смесью табака и сырости осени в тонком обрамлении аромата дорог. В этом предощущении нового дня много статики, но ещё больше беспокойного движения часовой стрелки, которую не в силах остановить человек. Слегка теплый дурманящей ветер колышет волосы, блестящие в свете едва взошедшей луны. Тонкие пряди серебрятся, завиваясь от лёгкого дуновения, словно ничего толком не изменилось за эти двадцать семь лет. Но это лишь ощущение, такое обманчивое, стоит только взглянуть за пределы, проверить границу собственных мыслей — и окажешься на грани смерти. Света кутается в ещё тёплую куртку, зарываясь носом в воротник, наполненный касаниями других людей, и едва успевает поймать велосипед, что отчаянно желает выскользнуть из рук, лишив её средства передвижения на этот вечер. Машина осталась под окнами квартиры на Кавалергардской, но Сурганова намерено прячется от обыденного и серьёзного. В этот раз от чего-то хочется побыть в одиночестве и подумать, глядя в тишину огромного неба. Она часто делает так, когда мысли вдруг путаются и мешают жить, когда не хватает сил и сердце готово выпрыгнуть из груди. Ей не от чего грустить и обижаться, но тоска и горечь в душе не растворяется просто так, здесь нужны катализаторы, чтобы реакция прошла быстрее. Для неё этим химическим веществом всегда была та, что так отчаянно старается забыть. Диана привычно шипит в интервью что-то о несостоятельности их тандема и Светы, зная что в ответ получит лишь слепую благородность за всё, что было, и приписку на полях: «я всегда буду любить тебя». И Сургановой почти не больно, только немного странно, как если выпить бокал незнакомого вина залпом и почувствовать весь букет вкусов за раз. Терпкость вкусов легко теряется в лавине тепла, покалывающего грудную клетку и от этого не спастись, и не укрыться. Света это знает, как никто другой, и медленно сглатывает эффект, лишь смягчая согласные на выходе. «Динька» выходит нежно и немного томно, но бесконечно больно, если чувствовать каждый звук. В этом имени столько истории, столько страсти, и в то же время ранимости где-то за стройным рядом букв, что хочется крикнуть, уткнувшись лицом в чужую кожу. «Чужую» так странно после всего, что было, говорить это слово, перекатывая на языке горечь. Невозможно осознать, что любимая женщина теперь не больше, чем рядовая знакомая в череде жизни знаменитости. Света опирается спиной о холодный камень мостовой, медленно прикрывая глаза. Гранит жжёт кожу сквозь несколько слоев одежды, призванных спасти от холода, но не может сбавить давящую тяжесть в груди. Ей всегда будет не по себе, когда так обнажается душа, ведь мороз едва ли способен исчезнуть, пробираясь все ближе к цели, цепляясь за воздух в лёгких. Едва различимые фигуры таких же сумасшедших, решивших, что ночная прогулка — прекрасная идея, размываются в тёмные пятна. Это все так интересно, когда ты смотришь сквозь и собираешь образ в единую мозаику. Но не сегодня, не в такие редкие моменты единения с миром. Сурганова пришла сюда, чтобы вспомнить, окунуться в город, по которому тоскует. Пройтись по забитым и ярким мостовым, по тому, что осталось в далёких временах её молодости, где она могла быть любимой. Тот Петербург, ещё напоминавший Ленинград, каким она его знала в детстве и юности, отражал крыши и влюбленную зелень глаз, спрятанную под тонкой оправой очков. Тот Петербург был не бесконечно обречённым, в закоулках ещё не прятались воспоминания. Только там она чувствовала себя спокойно. Сердце вздрагивало, лишь когда Диана касалась струн или стояла высоко над городом с гордо поднятой головой. И так казалось будет всегда, ничто не могло разрушить глупое счастье человека, нашедшего недостающую часть души. Но что-то всё-таки смогло. Они должны были разойтись, стереть память о творчестве и любви, но Света не смогла, когда Диана рвалась наружу, просила забыть. Сурганова была сильнее морально, но бесконечно слабой, когда дело касалось её Диньки. Рука замерла над словами, над книгой совместной жизни, так и оставшись мёртвым грузом. Света любила, когда уходила, любила, когда Арбенина в порыве боли старалась убить всё живое, и когда ранила сама, любила всегда. И продолжала это делать столько лет спустя. Могла ли отпустить? Этот вопрос мучил её с того самого семнадцатого декабря, когда чёртова Арбенина поставила перед фактом и отрезала от себя как творческой единице и навсегда привязала к личности. Их девяностые, их Питер раскрывается как на ладони в эту одинокую ночь. Она никогда не была одна, с тех пор как они расстались, растворились в других, но поганое чувство неполноценности жгло где-то под ребрами. Диана Сергеевна Арбенина — имя написанное где-то в глубине тетради тонким почерком, удивительно разборчивым для дипломированного врача. Имя вшитое в сердце иголкой её слов. «Удивляюсь судьбе. Как ты там за двоих?» — и грубый смех от того, что вспоминается. Волны беспокойной Невы в этот день бесконечны, отражают страх и глубину, которую не померить руками. Всеволожск утром всегда встречает иначе. Не столь терпкий на вкус, не хранит тепло ночей и гитарных перебоев. Набережная перед глазами блестит грустью юной скрипки и зеленью знакомых глаз, о которых просто так не забудешь. И в каждом профиле она видит тонкость запястий, ищет родной берег. — Светка! — радостный возглас врывается в сознание, прерывая задумчивость Сургановой. Тонкая фигура, неуклюже переступая с ноги на ногу, гордо возвышалась над скрипачкой. Ветер развивает хулиганистое светлое каре, готовясь подхватить хрупкую девушку, едва стоящую на парапете. Вокруг так много людей, но это не имеет значения, когда она, словно девочка с картины Пикассо, старается удержаться на камне, что разделяет асфальт и яркое речное. Время и место не важны. В паре метров начинается мост, что отражается в воде теплотой этого осеннего дня. Ветер промозгло поднимает листья, но ей не холодно, несмотря на то, что легенькая куртка отдана Динке, а свитер вовсе не гарант тепла. Рядом с Арбениной хорошо и просто, они ведь семья. — Дурочка ты, Динька, — заливистый смех разносится по улице, разбиваясь о шум волн. Игривый зелёный сверкает из-под очков, когда знакомые руки вдруг обнимают и поднимают на каменный парапет, где так хорошо видно архитектору, а солнечный свет блестит на родной коже. — Ну, заяц. Смотри, как красиво Адмиралтейство отражается. Красиво. Безмерно. А ещё красивее Арбенина, что по-детски счастливая и ещё не познала всех бед вместе и порознь. — Люблю тебя, — горячие объятия отблеском застилают глаза. Диана пахнет юностью, нежностью и домом, который тогда кажется таким реальным и возможным. Воспоминания искрами проникают под зарево темноты, что все больше сгущается под веками. Сурганова помнит такие мелочи, иногда даже слишком хорошо. Арбенина, конечно, оставила в голове намного больше, но ещё больше стёрла в порыве расставаний, страхов, новых отношений. Света больше была не нужна, ей больше не дорожили. Тёплые ладони Дианы всегда могли сжечь расстояния, один её взгляд был способен остановить время и вернуть в самые счастливые моменты. Она могла вознести на небо, их общее небо, которое жило в этом городе. Но только, когда хотела. Сейчас же Арбенина, видимо, старалась вычеркнуть её из мировой истории навсегда. И в общем то, не впервые. Далеко не впервые. И теперь уж точно навсегда. Света умела прощать. Каждую её колкую фразу, каждую напряженную жилку, когда рядом был кто-то другой. Любые выходки вызывали лишь проблеск боли, но больше не могли убивать, потому что ядро этих чувств Сурганова спрятала в глубины нерушимого сознания, и огонь знакомого темперамента не мог достать до маленькой искры любви, все ещё вспыхивающей от мыслей о родном человеке. Была ли Света однолюбом? Она не выносила этого слова, но сердцем всегда понимала. Физически, конечно, была с другими, находила оправдания встречам и отношениям, которых всегда не хватало. Иногда даже влюблялась, чтобы найти покой в этом цунами. Но всегда считала это изменой, даже если боялась признаться в этом. Все женщины были похожи на Арбенину, пусть даже немного, но должны были иметь её черты, чтобы в голове было проще сопоставить и сделать вид, что каждая новая лучше прототипа. Интеллигентное воспитание научило её врать в совершенстве, особенно самой себе. В этом было их коренное различие: Арбенина врать любила, но не умела, Света ненавидела ложь, но владела этим искусством. У них в общем было много таких противоположных деталей характера, которые внезапно становились важными, перекрывая все светлое. Два лидера, два капитана не могут жить на одной лодке. До изнеможения борясь с новой волной отчаяния, Света всегда вспоминала тот холодный, разбитый взгляд, которым Динка провожала ее после коротких встреч. И Сурганова врала, врала, врала, что все хорошо, что это лишь попытка сделать больно. Но иногда к вечеру, когда вдруг осталась совсем одна, все понимала: если бы она могла сделать так, чтобы яркие звезды в зелени родных глаз горели всегда, она бы отдала любую славу и творческое признания. Потому что в душе оставалась все той же девочкой, рванувшей на другой конец страны, чтобы не потерять, спасти от жестокости жизни. Однако прекратить писать, ведь значит навсегда отрезать себя от сердца, от этого гадкого, но светлого чувства. От таких мыслей даже в холод бросает. Не может Света отказаться от себя, от них. Её Динка в текстах, в музыке, и пока пишешь, ещё поёшь — она рядом, даже когда отказывается от прошлого и мечется в агонии новой жизни. Но потому и гитара со скрипкой исчезли из рук. Слишком сложно отпускать, а после любовной встречи надрывного смычкового инструмента и глаз полных зелени, что сожгли все барьеры, и вовсе невыносимо. Света вспоминает. Долго пытается понять, почему ей снова не двадцать пять. А в итоге просто кричит в пустоту нового дня, где нет не единой души: «Динька, ты помнишь, как здесь под аркой нас двое и ты сквозь слезу шепчешь, что никогда не оставишь, у нас на пальцах ещё есть кольца, и мы любим, а я верю тебе беспрекословно? Ты помнишь, как мы выходили здесь из автобуса, и ты пыталась спрятать гитару от дождя какими-то безумными движениями? Я взяла тебя за руку и снова почувствовала, что я нужна, что я не декоративное растение для твоих песен. Я была твоей тогда и буду всегда.» И тут же стирает дорожку предательских слез. «Ничего ты не помнишь, глупая. А я помню, слышишь, помню!» — надрывный плачь в глубину купола над головой. Их Петербург — это не только крыши, но и его улочки, капли дождя и деревья. Их Петербург — тот, который видно когда идёшь с Динькой и она улыбается, иногда смущённо пряча красные щеки в шею Сургановой. «Неужели тогда я могла позволить себе думать, что эта тонкая, чувственная, как оголенный провод, девочка может навсегда быть моей?» — мысли текут быстрее с каждой секундой, и слов не хватает, чтобы ощутить всю их гамму. Она так много ошибалась тогда, когда могла все исправить, отталкивала, куда-то бежала и оправдывала себя. А Арбениной всегда нужна была свобода, эмоции и касания до мимолетных взрывов во всем теле. Арбениной нужна была помощь, чтобы огранить талант. Но нужна ли была любовь? Пусть такая скверная и излишняя во всем, но все ещё любовь… Света хотела верить, что нужна, хотя бы там в девяностых, когда катались в один плед и слушали напевы новых песен. «с днем рождения свет» — гласит немой экран почти день. Она, конечно, сказала спасибо, но от этого было не менее тошно. В прошлом году они страшно и глупо поругались и больше не было переписок до позднего вечера с нетипично ласковым «выспись как следует, заяц». И так хотелось к ней, лечь рядом, слушая дыхание и впитывая такой родной запах. Хотя бы ещё раз услышать её низкий шёпот. Но теперь все иначе. Шансов больше нет, и так невыносимо горько, что в последнюю встречу не надышалась на годы вперёд, не запомнила каждую клеточку, прежде чем раствориться в очередной зиме. Диана была способна одним своим словом создать вокруг целый мир и подарить вдохновение, только своим существованием рядом помогала не бояться того, что будет дальше. А потом все закончилось, как всегда было до. И снова оскорбления, книга Марголиса и далее, далее, далее. И сквозь это даже не вспомнить, что хотелось просто посмотреть ей в глаза и увидеть там пустоту, ни ненависть, ни любовь к другим, которой всегда было много, а эту звенящую пустоту, которая бы позволяла так врать о том, что их связывало. Так было правильно. Одно из свойств человеческой памяти закрывать мысли о плохом, стирать их об острые грани хорошего. И это спасает, пока не видишь человека. И Света верила, что так лучше — украдкой смотреть видео, как Диана улыбается, и вдруг почувствовать, как стираются границы времени и пространства и слышен шепот совсем юной девочки с гитаркой: «Я буду с тобой до конца». Как быстротечен оказался их конец. Вспышка, выстрел, порох на пальцах. Они, конечно, еще встретятся, как всегда, случайно. Их пересечения неизменны и город не важен. Только вот небо отчего-то затягивает буря сомнений, сожалений и потерь.