Somnum exterreri

      Вся эта ситуация ощущалась... Странно. Жутко странно, говоря откровенно. Лёжа в постели, Балор не мог сомкнуть глаз: у него под боком, на той же кровати, уже давно сопела Яна, а старый, потрёпанный жизнью диван в соседней (его, его собственной) комнате занял Паша. Этому барану морок с огромным удовольствием нацепил бы самую тугую прищепку на нос, да так, чтобы побольнее — нечего храпеть на весь дом. Балор поднял вверх лежащую на груди руку и принялся рассматривать: элегантная, тонкая, бледная. Такими бы на музыкальных инструментах играть... А он и играл. На гитаре мог, на басу, на синтезаторе. И вообще у него было тело. Своё собственное, именно такое, какое хотелось. Кудрявые пышные локоны, чёрные и блестящие. «На тебя как будто нефть пролили, и я не только про цвет», — как-то съязвил Очередько, на что получил хороший подзатыльник от Балора. Жизнь (вернее, перезапуск всего сущего, если можно так выразиться) подарила ему утончённое лицо и крепкую поджарую фигуру — не излишне накачанную, а изящную, грациозную.       Мечта, а не тело.       Только вот теперь этот доморощенный кошмар мучился вопросом: раз у них есть эта жизнь, могло ли сохраниться хоть что-нибудь из старой? Вдруг он по-прежнему способен забираться в чужие головы, выискивать там самые страшные моменты и играть на страхах немощных людишек? А Яна всё так же в состоянии, скажем, кому-нибудь хотя бы икоту наслать в качестве проклятья? Если Очередько можно порубить на консервы и закатать в банки, подержать так, а потом собрать заново, как Лего, то вообще замечательно. Нельзя сказать, что эта жизнь Балору была не по душе: у него была сестра — Данила, видимо, решил их и здесь не разделять, воссоздав двойняшками — и, хоть они прожили большую часть жизни сиротами, грех был жаловаться. Янку он... Ценил и уважал. Берёг, как получалось. Эта жизнь дала ему хобби, работу, но в первую очередь — возможность ощутить себя не паразитом, выживающим за счёт других, а на самом деле живым. Помимо этого Балор обнаружил, что эта жизнь дала ему совершенно ублюдское имя: Максим. Ладно, имя, может, и не такое ублюдское, но Балору не нравилось. «Не Павел — и ладно», — про себя фыркнул Балор и скрестил руки на груди.       До встречи на новогоднем празднике ни он, ни Яна, ни Очередько не помнили ни мгновения из того, что было. Тем не менее, одного взгляда на Бесобоя им было достаточно, чтобы восстановить в голове всю картину. Рассчитывал ли на это бывший главный враг всех демонов адских легионов? Может быть, да. Он хотел быть частью жизни своих друзей, пусть даже изменившейся жизни. Долгий тернистый разговор молча решено было отложить до более удачных времён: встреча ограничилась объятиями, обменом номерами телефонов и поздравлениями с праздником.       Балор только фыркал и возмущался, повторяя что-то вроде: «Все телячьи нежности можно делать не у меня на глазах». За это морок был поддет вопросом «скольких именно глазах?» со стороны Паши и нейтрализован крепким, почти медвежьим объятием Данилы. Балор, конечно, вырывался и царапался, как дикий кот, но Бесобой оказался сильнее — пришлось подождать, пока приступ нежности отпустит, а потом отпустят и его самого. Празднование для Данилы продолжилось уже без них, а троица (Балор, конечно же, был против присутствия Паши, но Яна умела быть настойчивой) продолжила отдых уже на квартире Яны и Балора.       — Я хочу напомнить тебе, что ты — охреневший козёл, который приковал меня наручниками, и не один раз! — яростно возмущался морок, сопровождая свои реплики активной жестикуляцией и едва не попадая Паше по лицу. Яна отошла покурить, а значит, у них было несколько минут на любимое занятие: пособачиться.       — Ой, слушай, завали ты нахрен своё ебало, давай хоть один вечер мы посидим спокойно и без скандалов? Вон, рома долбани, Мак... Балор. Или Макс? — Паша даже бровь приподнял. Балор, собственно говоря, тоже. Вопрос поставил его в тупик. К имени он за прожитые в «этой жизни» годы уже привык, с другой стороны — зачем носить человечье имечко, если можно вернуть себе своё?       — Ай, похуй, — морок махнул рукой, как бы давая разрешение на то, чтобы Очередько сам выбирал, как ему будет удобно. Плеснув каждому по рюмке хорошего качественного (праздник всё-таки) рома, морок поднял свою и с самодовольной усмешкой выдал тост:       — За то, что моя красота и великолепие теперь могут озарять этот невероятно тусклый и мрачный мир смертных!       Его собутыльник с тостом спорить не стал, только прыснул себе в кулак, сдерживая настоящий смех:       — Ну да, конечно. Как скажешь.       Чокнувшись, оба молодых человека опрокинули в себя по рюмке согревающего изнутри напитка, переглянулись... И неожиданно весело рассмеялись. Это было настолько странно, что Яна выглянула с балкона и одарила их поражённым взглядом:       — Вы тут чего, с ума сошли совсем?       Паша кинул взгляд на Балора, морок его взгляд поймал. Оба, прыснув от смеха, пожали плечами.       Кажется, они имели полное право немного сойти с ума в новогоднюю ночь. Ночь, что ознаменовала новую жизнь для всего окружающего их мира.       Спать они разошлись под утро, около восьми, и Балору пришлось любезно уступить свой диван гостю и отчалить отдыхать в комнату сестры. Только эти двое отключились быстро, а что оставалось мороку? Рефлексировать. И привыкать. Он годами жил в этом облике — по крайней мере, его память так говорила. Та самая память слепленной заново личности, к которой Балор так привык и которая сейчас стала как будто чужой. Возможно, ему просто требовалось больше времени, чем Очередько и Яне — те-то и в прошлый раз прожили жизнь людей, хоть и с определёнными оговорками. Тем не менее, у них было своё тело. Для Паши и Яны не в новинку пользоваться руками и ногами, есть и пить, спать и бодрствовать.       Вот для Балора существование в собственном, личном, отдельном теле теперь казалось чем-то неестественным, слишком сложным и с этого момента требующим усилий. В конце концов морок вздохнул и слез с постели: может, если немного подышать свежим воздухом на балконе и попить воды, мысли улягутся, а усталость наконец позволит усыпить это приспособление для индивидуального существования. Дверь из комнаты Яны тихо скрипнула, открывшись и выпустив Балора, на что тот недовольно нахмурился: Очередько спал, конечно, не в коридоре, а в его комнате, но с открытой нараспашку дверью. Не хватало только его разбудить. Начнёт ещё подкалывать, мол, кошмару кошмары снятся, что ли?       Морок вышел в коридор и уже собирался тихо и незаметно юркнуть на кухню, как что-то его остановило. Он обратил внимание на то, что Паша не храпит. Странное явление — Очередько храпел всегда, это морок вынес ещё с того периода, когда его сестра умудрилась замутить с этим придурком (радость Балора от их расставания длилась ровно три секунды, пока они не объявили, что теперь будут, блять, друзьями). Балор не относил себя к тем, кто легко сдерживает любопытство (разве что в тех ситуациях, когда нос лучше не совать, если нет желания без него остаться), так что в конечном итоге он естественно заглянул в комнату Паши. Вернее, его комнату. Для Очередько она стала лишь временным пристанищем благодаря щедрости и пьяному состоянию морока — ощущение опьянения ему, кстати, нравилось, так что это сильно поспособствовало его согласию на наличие чужой задницы в этой комнате.       Лицо Паши в темноте разглядеть было непросто, но глаза Балора быстро привыкли: Очередько явно хмурился, вероятно, проживая какой-то кошмар в своём глубоком сне. Морок едва не потёр ладони друг о друга от удовольствия и открывшихся возможностей. Вот и шанс проверить, сохранились ли силы в этой вселенной. Сейчас Балор заберётся Паше в голову и понаблюдает — кошмаров конкретно этого, «нового» Очередько он не знал, не мог знать, и очень уж хотелось ознакомиться с новыми ужасами в чужой голове. Затем, если Паша сам не справится, добавит ещё порцию ужаса в его сон. Единственный вопрос — как же себя теперь вести, чтобы оказаться в голове другого человека? Морок решил действовать по наитию: очень медленно присел на край дивана, опустил ладонь на лоб Паши и сосредоточился на идущей от него энергии, прикрыв глаза. Открыл их Балор уже в какой-то заваленной хламом небольшой спальне. Обстановка тут явно оставляла желать лучшего: всюду были раскиданы вещи, из мебели наблюдалась только старая кровать, рваное в нескольких местах кресло и какая-то древняя тумбочка. На кровати лежала женщина. Не сказать, чтобы молодая, лет тридцати пяти, но довольно красивая. Тёмные волосы, длинные и гладкие, разметались по подушке, чуть смуглая кожа резко контрастировала с бело-серым постельным бельём. Но было кое-что ещё, что выделялось на фоне светлых простыней — кровавое пятно на подушке, прямо под головой женщины. Сомнений в том, что она дышит, не было, однако рана явно требовала внимания, причём в ближайшее время. Слишком увлёкшись разглядыванием женщины, морок упустил ещё одну важную деталь: мальчика в углу комнаты, у самой батареи. Ребёнку было около двенадцати-тринадцати, но его внешний вид ясно дал понять, кого Балор имеет честь лицезреть перед собой:       — Паша...       Разумеется, ребёнок не слышал чужого голоса. Даже не потому, что Балор в принципе не хотел быть услышанным, а потому, что мальчик старался как можно тише хныкать, уткнувшись носом в свои колени и обнимая их одной рукой. Паша, двенадцати-тринадцатилетний, явно напуганный до ужаса, выглядел растрёпанным и помятым, кутаясь в свою серого цвета пижаму — комплект из штанов и кофты с длинным рукавом — но что ещё хуже — на ребёнка надели наручники, которыми мальчика прицепили к батарее. Морок не удержался от мысленного злорадства — ха, вот теперь и ты попался, Очередько — однако трудно было совмещать своё отношение к уже взрослому Паше и к этому мальцу, прикованному рядом с лежащей без сознания матерью. Пока не решаясь вмешиваться, Балор оставался лишь гостем в этом кошмаре, чтобы наблюдать дальше. Ребёнок тихо всхлипнул и поднял взгляд испуганных глаз на мать: всхлипывания стали громче, но внезапно откуда-то из глубин квартиры послушался громкий победный крик, а за ним — увеличение громкости телевизора и быстрая болтовня какого-то спортивного комментатора. Мужской голос — отец Паши? Отчим? Сожитель матери? В любом случае, Балор быстро сложил два и два, и ему стало очевидно: весь этот бардак, прикованный к батарее Очередько и его мать с кровоточащей головой — всё дело рук обладателя этого голоса.       Мальчик же, услышав этот возглас, заметно поменялся в лице. Вместо страха и отчаяния на нём отразилась очевидная ярость: Паша стиснул зубы и поджал губы, сжал ладони в кулаки и свёл брови к переносице. Он весь будто резко преобразился из бездействия в действие и принялся искать глазами что-либо поблизости, чем можно помочь себе освободиться от наручников.       — Ну палец себе вывихни, что ли, — Балор закатил глаза, наблюдая за бесполезным занятием юного Очередько. Потеряв последнюю надежду найти помощь возле себя, Паша покосился на свою руку, затем на батарею, потом на наручники. Аккуратно подёргал: убедился, что наручники сидят не слишком плотно — всё-таки, детское запястье не такое широкое, как взрослое — но и простыми попытками вытянуть ладонь справиться не удастся. Да Очередько, наверное, и пробовал уже, решил Балор: на нижней части тыльной стороны ладони красовались розовые отметины, как будто кожу наждачкой тёрли. От таких мыслей морок должен бы удовольствие получать, но почему-то смотреть на Пашу в таком состоянии было не особенно приятно. Мальчик нахмурился, стиснул зубы, вздохнул... И действительно вывихнул палец, ловко вытаскивая руку из металлического плена! У Балора даже рот открылся от удивления и некоего... Одобрения, наверное? Да, одобрения и уважения. Не каждый ребёнок осилит подобный финт. С огромным трудом сдержав крик боли, с наполненными слезами глазами Очередько поднялся с пола и аккуратно прижал травмированную кисть к груди. Выцепив взглядом какую-то полоску ткани — судя по цвету и внешнему виду материала, мамин шарф — Паша за мучительно долгое время связал его со свободных концов, продел в получившуюся конструкцию голову и вложил туда руку с вывихом. Получилось нечто на манер бандажа, которое Очередько вполне удовлетворило. Очень тихо всхлипнув, мальчик вытер здоровой рукой слёзы и подошёл к маме. Поцеловав её в висок и убедившись, что она по-прежнему жива и дышит, Паша с испугом повернулся к двери.       — О, теперь будешь бежать, маленький крысёнок, — Балор ухмыльнулся и подлетел к мальчику со спины — разумеется, всё ещё сохраняя анонимность и не показывая своё присутствие в чужом кошмаре — получив таким образом возможность поближе рассмотреть его матушку. Паша оказался на неё очень похож: та же форма лица, явно её волосы и такая же форма губ. Про глаза сказать было трудно, в конце концов, сложно оценить глаза человека без сознания. Паша в сопровождении морока почти бесшумно приблизился к двери — детские тапочки с персонажами какого-то мультфильма смягчали шаги, да и линолеум уберегал от громкого топота — и умудрился почти без скрипа её приоткрыть, после чего протиснулся через неё и покинул комнату, оказавшись в коридоре. По правую руку от мальчика располагалась чуть приоткрытая дверь в кухню, а по левую — вторая комната, очевидно, родительская спальня, где учинитель всего этого беспорядка предавался употреблению алкоголя и просмотру своего футбола, хоккея или какой-нибудь ещё спортивной херни. Балор ценителем не был, для него сборище потных вонючих мужиков, пинающих мяч или гоняющих шайбу, казалось какой-то ерундой. Вот дрались бы насмерть — другое дело!       Целью Паши явно была входная дверь: мальчик всё косился то на неё, то на открытую дверь родительской спальни. Боялся, очень боялся, и Балор уже готов был поставить на то, что ребёнок сейчас или развернётся и побежит назад в комнату, или попадётся своему психу-папаше (хотя скорее всё же отчиму), а кошмар Очередько приобретёт ещё более кровавый оттенок. Паша же снова умудрился удивить морока: испуганный, но абсолютно уверенный в своих действиях Очередько на цыпочках прокрался мимо распахнутой двери соседней комнаты. На его удачу, телевизор располагался так, что сидеть этому сгустку человеческих клеток (даже у Балора язык не повернулся бы назвать его мужчиной) приходилось спиной к двери, а ещё шумел настолько громко, что тихие шажки мальчика было совершенно не слышно. Ловко нырнув рукой в карман маминой куртки, Паша достал ключ от входной двери и медленно, жутко медленно, дрожащими от страха руками и с выступившим на висках потом вставил его в замочную скважину. В этот момент из комнаты раздался громкий наполненный нецензурщиной крик, в результате чего Очередько чуть не выронил из руки заветный ключ. Ублюдок поливал грязью какого-то игрока, в процессе ругани, кажется, запустив стеклянную бутылку в стену. Послышался звон стекла и звук отодвигающегося кресла — похоже, этой пропитанной алкоголем туше потребовалось встать за новой порцией….       А досмотреть дальше Балору не удалось: его неожиданно схватили за запястье, так что морок резко выдохнул, проморгался и осознал, что больше не находится в чужой голове. Он уже вернулся в свою комнату, а его рука, что до этого ладонью покоилась у Паши на лбу, оказалась стиснута в крепкой хватке хмурого Очередько.       — Какого чёрта ты вытворяешь?! — почти прошипел Паша в лицо мороку, и тот от неожиданности даже не нашёлся, что ответить, потому и выпалил правду:       — Хотел увидеть, что тебе снится.       — Это не твоё дело и никогда им не было. Иди к себе, не трогай меня больше. Желательно никогда, — Паша явно разозлился и откинул руку Балора в сторону. Неудивительно, что морока такая реакция только раззадорила:       — Раз уж я всё видел, теперь моё. Маленького мальчика бил жестокий папочка, поэтому он вырос вредным язвительным куском говна? — Очередько уже поднялся с постели и направился на кухню, а Балор, не отставая, плёлся следом, подначивая мужчину.       — Отчим. И захлопнись. Прекрати.       Паша явно не был в состоянии и в настроении вести конфликт: его лицо слегка побледнело и даже как-то осунулось, дыхание сбилось, а руки будто подрагивали. Открыв дверцу холодильника, Паша достал оттуда бутылку с остатками рома и прямо оттуда сделал несколько небольших глотков.       — Ты всё подстроил? Вызвал кошмар? — бесцветным голосом поинтересовался бывший чекист у своего непрошеного собеседника, даже не поднимая на него взгляда. Смотрел Паша в окно: занимался рассвет, и небо залило красивым красноватым цветом. — Надеюсь, ты очень здорово повеселился. Знаешь, абстрактные кошмары — это ещё куда ни шло, но копаться в глубинах моих страхов — это слишком жестоко.       — Чем всё закончилось? — тихо спросил Балор, сам тот себя не ожидая подобной реплики. Естественно, оправдываться перед Очередько он не собирался, ещё чего не хватало — пусть думает, что ему хочется — но почему-то слишком тяготело желание узнать, чем же всё в итоге обернулось. Стал бы его кошмар хуже или, наоборот, закончился бы на хорошей ноте? Паша устало хмыкнул, полностью повернулся к мороку спиной и опёрся локтями о низкий подоконник, чтобы продолжить наблюдение за рассветом.       — Мы теперь откровениями делимся? Ничем, что могло бы тебя порадовать. Я открыл дверь и убежал. Прям так, в тапках, в пижаме, с вывихом. В полицейский участок спрятался, помощи попросил. Ну, тогда ещё милицейский участок, это до реформы было, — молодой человек слабо усмехнулся. — Они наряд отправили по моему адресу, помогли мне палец вправить, закутали потеплее, чаем отпоили. В итоге я вырос и в полицию пошёл.       — А что с отчимом? — Балор встал рядом с Очередько, отзеркалив его позу за одним исключением: Паша смотрел в окно, а морок — на Пашу, чьи губы растянулись в более искренней улыбке.       — Посадили урода. На долгие годы. Они на него столько накопали, что он вроде как до сих пор сидит. Мама потом себе другого нашла — хорошего, достойного, он о ней заботится, любит, на руках носит. Всё наладилось, в общем.       Повинуясь неожиданному порыву, Балор накрыл ладонь Паши своей. Прикосновение ощущалось жутко необычно: в конце концов, в собственном теле после восстановления памяти вообще всё было по-другому. Ладонь у Очередько оказалась тёплая, кожа суховатая, покрытая мелкими шрамами. Паша даже не отреагировал, и в этом были и свои плюсы — по крайней мере, отвращения к себе с его стороны Балор не ощутил, что уже было приятной новостью, да и у морока появилась возможность заново изучить своё тело и реакции на окружающую его среду.       — Это не я сделал, — почему-то признался Балор, по-прежнему рассматривая собеседника. У Паши, как оказалось, красивый профиль: слегка великоватый, но органично смотрящийся на его лице нос, широкие брови, выраженная линия челюсти, высокие скулы. Очередько был красивым, а сейчас, в лучах восходящего солнца, смотрелся особенно выгодно. Залюбовавшись таким видом, морок даже завис слегка, однако вскоре вернул себя в «рабочее» состояние. — Я просто не мог заснуть. Вышел из комнаты, а увидел, как тебе снится… Что-то. Честно говоря, хотел посмотреть и, может, что-нибудь добавить, но твой мозг сам отлично справлялся с тем, чтобы жути нагнать. Остался просто… Узнать, что ты сделаешь, как выкрутишься. А ещё думал, что если всё зайдёт слишком далеко, может, разбавлю твой сон чем-нибудь сюрреалистичным, чтобы не так страшно было.       С каких вообще пор Балор стал настолько сентиментальным? Ему аж тошно стало от этого, только ничего поделать с нежеланием добавлять Паше страданий он не мог. Видимо, побочный эффект того, что до восстановления памяти он прожил двадцать с лишним лет как обычный среднестатистический — фу, гадость — человек. От старого Балора в нём остался исключительно мерзкий характер и желание наслаждаться страхами других людей. Похоже, вот она — причина, по которой парня потянуло устроиться актёром и организатором в хоррор-квесты. Задумавшись о собственных ощущениях и восприятии жизни после возвращения воспоминаний Балор не заметил, что Паша раскрыл ладонь и позволил пальцам Балора обхватить её с тыльной стороны, так что теперь они, можно сказать, держались за руки.       — Спасибо. Я не ожидал от тебя подобного благородства, — Очередько усмехнулся и чуть сжал ладонь Балора, повернув к нему голову. Морок поймал своим взглядом чужой и не смог отвести глаз. В серовато-зелёных глазах Паши очень красиво отражались рассветные лучи, придавая его радужке удивительный, ни с чем не сравнимый и неописуемый цвет. Что же, видимо, для Балора сегодня утро наступило с девизом «Сделай хрень, о которой можешь пожалеть!», так что он просто взял и потянулся вперёд, коснувшись губами губ Паши. Тот на удивление не стал отстраняться, даже слегка подался вперёд — возможно, от неожиданности, а может, правда захотел — и поцелуй получился чрезвычайно целомудренным, мягким, с привкусом дорогого рома и теплом рассветного солнца. Морок в этой жизни и раньше целовался: и с девчонками, и с парнями, — но этот поцелуй чувствовался совсем иначе. Балор, разумеется, списал все ощущения на восстановление памяти и перевосприятие своего тела, а не на то, что умудрился украсть поцелуй у человека, с которым мог только ссориться. Само собой, дело не в Паше. Ни в коем случае. И это странное, приятно щемящее чувство в груди, однозначно не его заслуга.       Они довольно скоро отстранились друг от друга, снова встретившись взглядами. Очередько хмыкнул:       — А это сейчас к чему было?       — Ой, блять, закрой рот, — Балор никогда не испытывал смущения, но сейчас Паша мог поспорить, что в нежно-розовый оттенок его щёки окрасил определённо не рассвет. — Я.… Спать хочу, но не могу. Как будто забыл, как это правильно делать. Пока у меня не было тела, сон был не нужен, а сейчас…. Тяжело совмещаются в голове прошлая и настоящая жизни. Завидую вам.       Какое-то время Паша молчал. Просто рассматривал морока, стоящего напротив него и только что впервые искренне с ним чем-то делившимся.       — Знаешь, — наконец заговорил он. — Тогда пошли. Попробуем тебя усыпить, — Очередько выпрямился и протянул Балору руку. Тот, поколебавшись, вложил в неё свою ладонь и доверчиво проследовал за Пашей.       Удивлению Яны не было предела, когда с утра она обнаружила вторую сторону постели пустой, а брата — или уже не брата? — в объятиях своего бывшего. Голова Балора покоилась на пашиной груди, пока тот заботливо обнимал мелкого кошмарика за плечи и тихо посапывал, время от времени во сне избавляясь от норовящих забиться ему в рот чужих кудрей.       Губы Яны расплылись в широкой ухмылке, после чего камера на её телефоне издала тихий щелчок. Кого-то позже ждёт огромная череда подколов. А пока — пусть отдыхают.