нерешенные вопросы

      Вода противно пахла хлоркой, и, к большому сожалению, полотенца в чертовом клубе были только бумажные. Какое разочарование. Данила делает себе отметку в голове, что больше здесь не появится. Не его уровень, слишком много непродуманных вещей, а фейс-контроль оставляет желать лучшего. Столько несоответствующих заявленному уровню лиц, нет, лицо, которого здесь быть вообще не должно было. Но он тут, принес с собой дешевые сигареты, травку и испорченный вечер. Набор типичного нищеброда.       Химки обильно смачивает разлагающуюся под водой бумагу, комкает, делая некое подобие нормальной ткани и поднимает взгляд на свое отражение. Красный был ему к лицу, все-таки, он папин сын. Касается опухшего носа аккуратно, стирая кровавые разводы, смывает следы недавней потасовки с губ, проходится по белоснежным зубам, сплевывая розовую слюну в раковину. Почти не болело, скорее неприятно тянуло, мешало дышать и портило идеальный, вылизанный до безобразия, вид. Все равно красивый, даже с разбитым носом. Хорошо, что не сломан. - Раны зализываешь, сосунок?       Новый (по правде говоря, совсем нет) знакомый появляется в отражении внезапно. Злит неимоверно, и Данила почти до хруста сжимает зубы, готовый продолжить начатое в зале. Они ведь совсем не закончили, не выяснили все детали взаимоотношений. Сережа сильно пьян, сжимает в руках бутылку крепкого виски, смотрит чуть осоловело и тянет губы в неприятной ухмылке. Урод. - Пошел нахуй отсюда, - огрызается Московский, умываясь и морщась, слишком сильно задев опухший нос. Москва не обрадуется, если заметит, и Химкам остается уповать лишь на сильную занятость отца. - Сам нахуй сходить не хочешь?       Оригинальностью не блещет. Данила фыркает, демонстративно закатывая глаза и разворачиваясь к собеседнику, вопросительно выгибая тонкую бровь. Презрительно оглядывает сверху вниз, подмечая нетрезвость походки, и делает смелый шаг навстречу. Последний такой вызов кончился дракой, но он готов продолжить. Терять после подпорченного лица было нечего. Адреналина в крови хватит даже на убийство, и Химки тянется к бутылке, дергая на себя и едва не падая вместе с Магнитогорском, слишком крепко держащим злосчастный виски. Запах перегара и дерьмовых сигарет чувствуется даже сквозь отек. Данила шипит, пытаясь отпихнуть навалившееся на себя тело, но хватки с алкоголя не отпускает. Ему нужно выпить, а с этого гопника явно достаточно. - На твой что ли? Уйди, - рычит, больно наступая пяткой на ногу Татищева, и едва не вскрикивает, когда тот кусает его за запястье. Отдавать виски без боя Магнитогорск явно не собирался. - Ты совсем ебнулся, животное?! – Данила слишком пьян, чтоб здраво оценить опасность. Сергей нетрезво улыбается, тянет бутылку на себя и делает еще пару глотков. Фыркает весьма двусмысленно, неожиданно кладет руку на ширинку, мнет, вызывая у Данилы приступ легкой паники. - Не, я ж не педик, как ты, - смеется, вновь прикладываясь к горлышку и закашливается, давясь горячительным, когда локоть Московского прилетает ему в живот. Химки вырывает бутылку из рук, отпивает сам, горделиво задирая подбородок, демонстрируя победу в этом раунде. Крепкий алкоголь обжигает глотку, разливается теплом в желудке, умиротворяя, успокаивая. Ему наконец-то хорошо и вот совсем не страшно. Да что этот идиот может ему сделать? - Ага, я заценил, правда сосешься ты хуево, - Данила делает еще несколько жадных глотков, со звоном ставя виски возле перепачканной в крови раковины, - я украл твой первый поцелуй, принцесса?       Магнитогорск скалится, толкает Химки к умывальнику, нависая сверху весьма угрожающе. Даниле не страшно, он готов глотку перегрызть зарвавшемуся уроду, если того потребует ситуация. Нервно сжимает кулаки, готовясь отразить атаку. Сережа медлит, лишь накаляя ситуацию. Напряжение в воздухе такое густое, что хоть топор вешай, без драки они оба отсюда не выйдут. - Хочешь узнать, как я целуюсь? – Даниле почти что больно от резкой хватки сильных пальцев на подбородке, - показать?       Вопрос риторический, ведь почти сразу же Сережа прижимается к губам Московского в кусачем поцелуе, толкается языком, игнорируя возмущенное мычание. Данила пытается отстраниться, но вырваться не получается. Химки зажмуривается, кусается, невольно втягиваясь в происходящее. Выпитый несколько минут назад виски наконец-то достигает мозга, мутит здравость рассудка, и юноша пропускает момент, когда их невнятный поцелуй превращается в подобие соревнования. Жадно жмется к губам, вылизывает чуть горький от табака рот в ответ, сжимая крепкой хваткой Магнитогорск за плечи, вжимаясь в сильное тело над ним. Никто из них не хочет уступать, отдавать инициативу. Происходящее будоражит сознание, срывает какие-то внутренние барьеры, и будь Данила чуть более трезвым, то непременно ударил бы после. Целоваться с Сережей на удивление не противно, приятно даже, и эта мысль пугает больше всего остального.       Оторвавшись друг от друга, оба замирают в нерешительности. Данила ловит удивленный взгляд, пристально смотрит в ответ, облизывая чуть покрасневшие губы, дышит тяжело и, кажется, решается. Глупо как-то, но папка ведь учил, что своих желаний надо слушаться. Целует уже сам, рассчитывая получить в ответ лишь удар в и без того покалеченный нос, но Сережа, кажется, не против. Один раз не пидорас, или как там говорят?       Раздеваются спешно, и не до конца. Агрессия перетекает во что-то совершенно непонятное, требующее выхода, и Данила едва сдерживает стон, когда Татищев вжимается в его эрекцию собственной, с нажимом проводя дрожащими руками по спине и бедрам, сжимая в крепкой хватке. Химки почти забывается, подставляется под жадные укусы, как приглушенные разговоры за дверями возвращают в реальность, выдергивают, оглушая своей громкостью. - Блядь, дверь, - едва успевает пискнуть, прежде чем его губы вновь захватывают жадным поцелуем. Сережа, кажется, злится. Двигается немного резко, отпуская взбудораженного Московского, подлетает к двери в одно мгновение, закрывая на защелку и вновь подходит непозволительно близко, целует так горячо, что остатки мыслей окончательно вышибает из головы. Какого черта они оба творят?       Ответа не находится даже тогда, когда звук расстегиваемой ширинки оказывается непозволительно громким. Данила не отстает, тянется трясущимися руками к чужим джинсам, едва не отрывая плохо пришитую пуговицу. Тянет вниз вместе с бельем и едва не задыхается от увиденного. К такому повороту он точно не был готов.       Сережа не замечает его замешательства, забирается рукой под ширинку, сжимает стоящий член через ткань дорогого нижнего белья, немного грубо, но до одури приятно, массирует, все-таки вынуждая Данилу озвучить собственное удовольствие протяжным, тихим стоном. Московский толкается в ласкающую его руку, закусывает нижнюю губу, отчаянно хватаясь за края раковины, чтобы удержаться на ногах. Татищев довольно улыбается, дергает белье вниз, обнажая достоинство Данилы, не сдерживает смешка. - Мой больше.       Химки и правда готов его сейчас прибить. Скалится, кусает тонкую кожу мощной шеи, оставляя алеющий след и вздрагивая, почувствовав, как наглые руки крепко сжимают его ягодицы, медленно и щекоча проходятся по нежной ложбинке, спускаясь ниже. Данила ближе прижимается к внезапному любовнику, лихорадочно оглядывая туалетную комнату в поисках чего-нибудь подходящего. Однако, помещение явно не было предусмотрено для подобных ситуаций, за что новомодный клуб получает еще один минус балл.       Сереже, кажется, все равно. Покружив пальцами немного вокруг сжатого сфинктера, пытается толкнуться пальцами насухо, вызывая у Московского недовольное шипение. - Хули ты сжался весь, блядь? – ругается, кусает бледную выступающую ключицу, выражая недовольство. Химки напрягается, шлепает наглые руки, немного отодвигаясь. Ничего не выйдет, как бы не хотелось сейчас. Вряд ли кто-то из них пронес на вечеринку смазку, предвидев подобный исход. - Тупой нищий кретин, смазать нечем, сам догадаться не можешь?       Ситуация, без сомнения, патовая. Данила даже себе ответить не может, почему это его сейчас так расстроило. Возбуждение требовало своего выхода, и Сергей грязно ругается, наконец-то убирая руки от его задницы. Впрочем, из любой ситуации можно найти выход, характерная черта их семьи.       Обхватывает сочащийся предэякулятом член Татищева сильно, с нажимом проводит от основания к головке, не без самодовольства подмечая, как Сергей жадно толкается в его руку в ответ. Дрочит быстро, со знанием дела, как себе. Массирует головку, растирая естественную смазку, обнажая от нежной кожи и касаясь чувствительных мест. Как сквозь вату ловит тихий стон, растягивая губы в довольной ухмылке, почувствовав крепкую хватку на собственном стояке.       Дрочить друг другу в туалете – тоже способ решения конфликта. По крайней мере, на сегодня он явно был исчерпан.       Даниле хорошо, он запрокидывает светлую голову, прикрывая глаза и с жадностью толкаясь в крепкую руку Магнитогорска, сразу задавшего немного рваный, грубый и быстрый ритм. Отлично, просто ахуенно, потому что стоны сами рвутся из грудной клетки, услаждают слух. Это была далеко не первая мастурбация в его жизни, но так еще не было никогда. До звона в ушах и коротких, простреливающих тело сладостных импульсов.       Татищев заканчивает первым. Данила чувствует, как рука пачкается в чем-то густом и липком, а член постепенно обмякает. Самому до финиша совсем немного, и Сергей подводит его стремительно, позволяя излиться в свою ладонь.       Пытаясь прийти в себя после произошедшего, Московский отталкивает от себя Сергея, смотрит на испачканную в семени руку и тихо смеется. Ничего забавного не было, но смех раздирал изнутри, едва ли не сгибая его пополам. Таких драк у него тоже еще не было, как и оргазмов, что тоже странно и смешно. - Ты псих, - шипит пришедший в себя Магнитогорск, старательно смывая следы произошедшего в соседней раковине, выливая мыла слишком много, больше, чем было необходимо. Даниле хорошо, и он даже не огрызается. Приводит себя в порядок немного торопливо, ополаскивая руки и старательно вытирая их горой оставшихся салфеток. Застегивает дорогие брюки немного нервно, к удивлению, не сожалея о произошедшем. Сокрушаться завтра будет, когда проснется у себя дома абсолютно трезвым, с горсткой смущающих и противоречивых воспоминаний. - А ты педик, - почти что беззлобно, всего лишь констатируя факт. Теперь их конфликт окончательно исчерпан.