Стрела на двоих

Наташа до мелочей помнила ту ночь. Помнила, как луна заглядывала в окна маленькой московской квартиры, заливала светом чуть подрагивающие от нетерпения девичьи плечи, с которых понемногу скользило вниз белое свадебное платье. Как лунные блики бронзой играли в рыжих локонах, как один шаловливый лучик обвивался вокруг шеи тончайшей, совсем невесомой цепочкой, скользил вниз, на грудь, застывал, переливаясь застывшим серебряным бликом. Маленький кулон в виде стрелы игриво сверкнул, застыв в ложбинке между грудей, источая не лунный холод, а неостывающее тепло легких смуглых пальцев, ласкающих ее плечи, жарких губ, шепчущих в ее шею: - Это твоё, айналайын. Как и я отныне. Она помнила, как шепот рассыпался по коже поцелуями, помнила, как маленькая серебряная стрела вспыхивала снова и снова, колеблясь в такт сбитому дыханию, вздымавшему ее растревоженную грудь. Помнила, как луна с торжеством осветила ее всю, когда серебряный кулон на груди остался единственной ее одеждой - и как затмился лунный свет, когда пала на него смуглая, жаркая, бесконечно желанная тень. Темирхан. Сколько раз той ночью стрела вздрагивала на груди под стон, звучащий его именем? Сколько раз едва не вплавлялась в смуглую кожу, когда между его и ее грудью не оставалось даже воздуха? Лишь крик мгновенно растаявшей боли, сбивчивый шепот, срывавшийся именами друг друга, и сладкие, тягучие, как мёд стоны наслаждения - самого первого, самого острого... Острого, как та стрела, что пронзила сердца их обоих. И маленький серебряный кулон - лишь напоминание о ней. Но эта серебряная стрелка, оставившая, как выяснилось утром, явную отметину на груди Темирхана, с той ночи была с Наташей всегда. Она носила ее, когда наблюдала, наверное, за тысячным поединком Темирхана и Абая. Когда пекла Темирхану русские пироги с яблоками и делала самый настоящий казахский чай. Когда Темирхан рассказал ей о Куратове. Когда он ушел к Куратову и не вернулся. Когда саму ее недобрыми ветрами перемен занесло аж в Америку, где она и узнала о том, что с Темирханом произошло. Узнала, и горько улыбнулась, глядя на кулон - надо же, он подарил ей именно стрелу, будто предвидел, как всё обернется... Или уже тогда мечтал мчаться к новым победам быстрее любой стрелы? Этот кулон на ней и сейчас. Сейчас, когда Хан целует ее на пестрых коврах юрты, возникшей как по волшебству где-то то ли в Неваде, то ли и вовсе в Монголии... Да так ли важно, где она сейчас? Главное - с ним, и черные волосы вплетаются в ее рыжие пряди, и пальцы скользят по гладкой смуглой коже, вспоминая заново, и обрисовывая каждый новый шрам, когда тела слиты воедино до сладкой боли, и так легко податься навстречу, раскрываясь нахлынувшему удовольствию, той самой стреле, что пронзает обоих, и серебро блестит на груди, отражаясь в затуманенных страстью темных глазах. - Знаешь, смешно, - скажет ему Наташа намного позже, устроив голову на его плече, - но Мстители, похоже, решили, что это - подарок Клинта. - Лучника? - Ну да. В том, наверное, и дело, что лучник. Кто же еще может подарить стрелу загадочной русской шпионке, верно? - А что он сам? - Хан выразительно приподнимет брови. Он не заревнует, нет, Наташа это знает. Скорее, ему будет любопытно. Наташа лениво дернет плечом - на большее силы едва ли будут. - Да ничего. Только смотрит так... понимающе. Как будто у нас общий секрет. Но так ведь и есть, да? - она улыбнется, целуя Хана во влажный висок. - И раз уж он общий, мы будем хранить его, а остальные пусть думают, что хотят. И Хан улыбнется в ответ. Конечно, он всё поймет. Он никогда не видел Клинта Бартона, но теперь он знает, что у геройского американского лучника и у его Наташи есть нечто общее. То, что, возможно, не придает им суперсил, и всё же... У них есть то, чего нет у многих величайших героев Земли. У них есть семья.