Диплом

Внезапно оказалось, что просто трахаться с Лебедевым намного приятнее, чем с ним жить. В условиях больницы полковник, видимо, засунул все худшие проявления своего характера далеко и глубоко внутрь себя, чтобы дать им раскрыться сейчас, когда Артём вроде бы претендовал на что-то под названием «отношения». У Лебедева оказалось огромное количество правил, условий, запретов и требований, для него самого очевидных, но Артём не мог понять сути даже половины из них. Запрет беззвучно подходить со спины Тёма, например, понимал: во-первых, получать крылом в лицо больно (чёрт бы побрал эту режущую кромку!), во-вторых, Лебедев ой как долго привыкал к тому, что с левой стороны остался, по сути, беззащитным. Артём это понимал, принимал, но не мог не беситься, когда Лебедев опять включал в себе командира и отчитывал его как малолетку ледяным, насквозь пропитанным ядом голосом, едва ли не одними и теми же фразами, как по уставу. С того раза у них за почти две с половиной недели жизни вместе (затянувшееся «познакомиться») больше ничего не было. Не до того: Артём был крайне обеспокоен состоянием собственной ладони, да и у Лебедева всё ещё шёл период реабилитации, во время которого Тёма периодически менял настройки в механизме стабилизации и поддержки экзоскелета. Ежедневные тренировки, на которые Лебедев почти пинками выгонял Артёма, проводились исключительно на свежем воздухе, и Тёма, пока был на больничном, тратил там едва ли не треть дня. Всё своё оставшееся свободное время, когда Артём не тренировал руку и не следил за тренировками Лебедева, он отдавал написанию диплома. Благодаря работе в больнице он сумел получить свободное посещение на учебное время, а система, которую он собрал у Лебедева на спине, была, по словам Сергея Петровича, уникальной. Открытым текстом сказал: пока на больничном, готовь патент. И тема для диплома вырисовалась сама собой — тем более, что Лебедев в общем-то оказался не против. Оставались, конечно, сложности с доступом к военным документам, но как раз этим они и занимались — на службу Лебедева тоже пока ещё не звали, предпочитая дождаться полного восстановления. Поэтому тот всячески третировал Артёма утренними занятиями. Когда в очередной раз полковник спозаранку пришёл будить Артёма, тот невнятно огрызнулся, повернулся на другой бок, достал руку и без особых усилий сложил так жизненно необходимый сейчас фак. Как Лебедев прямо там же не сломал Артёму руку, наверно, не знал даже сам полковник. Но положительный результат был налицо. Лебедев, хмыкнув, сел прямо на кровать к Артёму, потянулся и зарылся ладонью в волосы — Тёма даже успел немного понежиться под касаниями. А потом рука сжалась, Артём ойкнул, зажмурился, ожидая почему-то удара, которого не последовало — вместо этого его снова погладили. Дезориентированный, Артём перевернулся, чтобы встретиться с полковником взглядом, ударился коленкой о бедро и, окончательно проснувшись, поднялся на локте, почти готовый к разговору. — Чё за дела, ВалентинЮрич? — А ты фильтруй свои знаки внимания, — Лебедев руку с головы Артёма переложил ему же на ладонь, тщательно прощупывая каждую фалангу. — А то ведь могу сломать так, что друг твой уже не соберёт… Тёма прервал угрозы (пустые, Лебедев бы никогда так не сделал, Артём был уверен) громким «ай» — безымянный палец глухо хрустнул в суставе и заныл. Отобрать руку Артём как-то не догадался, продолжая следить за осторожными изучающими движениями. Одновременно прохладными и тёплыми. От каждого прикосновения по коже будто разбегались импульсы, словно полковник не рукой касался, а мелкими электродами. И каждый такой всплеск возвращал руке нормальную чувствительность. Как это работает, Артём понять не мог. Когда он точно так же сам занимался, подобного эффекта не было. И он был совершенно уверен, что никакого тока в лебедевском скелетном протезе не было — не та модель, в такие ещё не устанавливали дополнений. Все две с половиной недели он ощущал эти вспышки тока, но так и не смог найти никакого внятного технического объяснения. Вряд ли какой-то техник стал бы ставить эксперименты, чтобы написать научную работу на тему вроде «реабилитация кисти с протезом для пальцев кисти с использованием в качестве тренажёра ассистента с полным скелетным протезом руки». Пришлось списать на собственную уникальную реакцию организма. Артём из-за этого злился. Из чистой вредности и желания сделать гадость продолжал периодически тыкать полковника в плечо, причём своей левой кистью, чтобы прежде, чем Лебедев вызверится, перевести тему на собственную руку. С ней Артём почти смирился, и вот тут не мог не благодарить Лебедева. Тот пообещал, что за неделю Тёма освоится с протезом — Артём и освоился. Хотя, когда он заострял на этом внимание (а случалось это довольно часто), мозг как будто отказывался управлять механизированной частью тела. Объяснения этому феномену с точки зрения техники не нашли (по словам Питона, с мозгом у Артёма было всё нормально, и подобных сбоев быть не должно было). Но пока руку заклинивало, полковник без особых просьб помогал разгонять кровь, чтобы ладонь не немела, и устраивал для Артёма почти что тактильные тесты. Мысль, что в сбоях может быть виноват всё-таки мозг, но не со стороны подключения, пришла совершенно случайно. Просто потому, что Артём совершенно исключил из головы немаловажный аспект работы с протезами: психологический. Неудивительно: у Лебедева с крылом этот период не выделялся каким-то особенным принятием, видимо благодаря тому, что это было не первое подобное вмешательство в его тело. А вот для Артёма… Стоило немного покопаться в книгах и ещё чуть больше — в собственной голове, и Артём отыскал нужное слово. Его… дисморфофобило. По крайней мере он так предполагал. Кисть с протезом казалась не своей. Чужой и чужеродной, искусственно сделанной поверх своей собственной (даром, что протез так и надевался). В том числе из-за его вида — сочленения механизмов у оснований пальцев на ладони, корпус, немного выдающийся над костяшками, и, в конце концов, нити, заменяющие повреждённые нервы — всё это Артём глубоко внутри не хотел признавать собственным телом. Не мог принять факта, что без протеза его ладонь вряд ли когда-то сможешь нормально функционировать. И поэтому же собственные тренировки не особо влияли — когда Артём смотрел на свою вторую ладонь, целую, здоровую, это вгоняло его в ещё больший ступор и отрицалово. Зато едва до него дотрагивался Лебедев, всё вставало на свои места: возвращалась чувствительность, ощущение температуры и вообще… Ладонь казалась нормальной. Пару дней он переваривал эту во всех смыслах тяжёлую мысль. А потом всё-таки решился и задал полковнику вопрос в лоб. — А как вы справились с… чувством потери? — О чём ты? — Лебедев отвлёкся от своих дел. — С чувством потери чего? — Эм… — Артём запнулся. — Руки? — А, ты об этом, — казалось, вопрос даже не заставил Лебедева особо задуматься, — пришлось привыкать сразу. Меня ведь в полевом госпитале собрали, там, знаешь ли, не до особых страданий было. Когда понадобилось в правую винтовку взять, чтобы выжить, тогда и взял. А потом… — Лебедев выставил руку и пару раз сжал и разжал ладонь, как будто демонстрируя работу протеза. — Потом я об этом не думал. Лучше так, чем вообще без руки, уж поверь мне, — полковник повернулся, демонстрируя левое покалеченное крыло. — Вот с этим я всё ещё не смирился. И вряд ли смирюсь. А рука работает — и хорошо, какая разница, из чего сделана. — Наверно, — Артём пожал плечами и повторил движение рукой. — Но лучше всего, когда всё своё и здоровое. — Это верно, — Лебедев согласился и, подойдя, прикоснулся пальцами к тыльной стороне ладони Артёма, вновь запуская это странное чувство настоящести. — У тебя всё наладится. Месяц-два — и поправишься. А если что-то пойдёт не так… — Лебедев помолчал и пару раз постучал по запястью пальцами, — значит, будем как Зимний солдат и Инспектор Гаджет. — Инспектор кто?.. — Артём знал о комиксах (какие-то фильмы даже смотрел), но вот второй персонаж ему был абсолютно неизвестен. И хорошо — потому что после просмотра пары серий абсолютно древнего мультсериала он решил, что Лебедев его так завуалированно обозвал идиотом. Лебедев не советовал и не настаивал — вынуждал Артёма полноценно пользоваться рукой постоянно. И как на зло всегда при этом демонстрировал собственную руку, вовсе не скрывая шрамов, которые остались после установки протезов. Ещё и периодически будто специально задевал Артёма остатком левого крыла, как бы подчёркивая: лучше так, чем вообще ампутация. Может оно и лучше, но Лебедеву крылья на службе не были так нужны, как нужны Артёму на работе руки. И плохая чувствительность могла почти поставить крест на карьере медицинского техника. Едва Артём о таком задумывался, он впадал в такое уныние, что хотелось волком выть. Ну вот не повезло ему капитально. И не здоровая рука, и не скелетный протез типа лебедевского, который полностью заменял кости, нервы и мышцы, и от момента установки сразу же работал полноценно (время требовалось лишь на привыкание). Лебедевской рукой Артём вообще мог бы любоваться долго. Даже несмотря на не самую аккуратную установку, два десятка лет как устаревшую технологию и как будто намеренно механизированный дизайн. Было в этом что-то особенное. Наверно, такое восхищение испытывают владельцы новой машины перед идеально отреставрированным ретро-автомобилем: уважение к возрасту и качеству работы. А уж в этом-то Артём разбирался получше многих. Механика, который в полевых условиях установил такой протез, стоило носить на руках, наградить каким-нибудь очень почётным орденом и приглашать вести лекции на факультете кибернетики. Артём даже загорелся идеей встретиться, но Лебедев его почти сразу осадил. — Рано тебе ещё с ним встречаться. — Рано?! — возмущению не было предела. — То есть как крылья вам настраивать, так нормально, а как с профессионалом поговорить, так «рано»! — Ты вроде на тот свет не очень собирался, — полковник не отреагировал на эту вспышку ровным счётом никак. — А с автором этого всего встретиться теперь можно только там. Не всем везло, как мне. — Но мне же можно её вскрыть? Я, может, только об этом и мечтал всё время. — Мне кажется, тебе волю дай — ты меня по кусочкам разобрал бы и так и оставил, — съязвить Лебедеву удалось, но благосклонность сегодня была на стороне Артёма. — От плеча до предплечья разрешу глянуть, но не больше. Мне рука дороже твоего любопытства. Лебедев сел на стул, устроил левую руку на спинку и уложил голову, правую же вытянул в сторону, давая Артёму полный доступ ко всем необходимым и желанным сочленениям. Крыло почти не мешалось, изредка подрагивало, когда Артём слишком неосторожно прикасался. У этого протеза была полная нервная проводимость, то есть Лебедев буквально чувствовал, как Артём разделывал плечо, разве что без болевых ощущений. Для военных такие уже не делали, предпочитая либо полный экзоскелет, либо замену с имитацией нервов лишь в некоторых местах. А эта… фактически у Лебедева была его собственная рука, но собранная из искусственных материалов. Артёму даже показалось, что на корпусе остались следы от какого-то рисунка чёрной краской, но тот уже успел слишком сильно стереться, чтобы быть в этом точно уверенным. Это всё-таки было в чистом виде чудо техники того времени, и чем больше Артём вникал в её особенности, тем больше поражался. Больше всего в эту картину почти идеальности не вписывалась теплопередача. Которой просто не было. А смысл придавать такому механизму терморегуляцию, сходную с человеческой? Внутри всё равно не кровь течёт, так что… Ну, неудивительно, что ладонь у Лебедева всегда была прохладно-приятной на ощупь. И при этом не казалась искусственной, как это было когда-то давно, когда протезы были недвижимыми болванками. Артём хорошо помнил ощущения от неё — ещё бы, такое и не запомнить. Но и сейчас, когда он был в трезвой памяти и не под действием психотропа, ему это казалось дико привлекательным. Лебедев, правда, восторга не разделял — когда Артём помянул, что предпочёл бы полный протез своему, полковник лишь покрутил пальцем у виска. Всё той же своей рукой. Артём в какой-то момент подумал, что всё-таки немного поехал крышей — так много думать о чужой конечности ненормально. Ну… Ладно, Артём в равной степени думал и о Лебедеве, и о его руке, просто в разных плоскостях. Когда и как пришла идея совместить, он сам не заметил. Но однажды, когда он поздно ночью дописывал выводы к очередной главе диплома, в мыслях щёлкнуло совершенно шальное и дикое: если рука всегда прохладная, привыкает ли к этому организм? Как сам Лебедев реагирует на себя же? Каково жить с постоянным ощущением холода от самого себя? Дыхание тут же спёрло — Артём мимо воли вспомнил ту ночь в больнице. И осознал, что левой рукой Лебедев его касался лишь на шее. Правой — да, всюду, трогал и не только, а вот кибернетической… Тело будто током прошило. От одной мысли, от одних предвкушений. И при этом Артём рационально понимал, что скорее всего хер он добьётся от Лебедева хотя бы чего-то в плане близости. Потому что все намёки тот игнорировал. Ну, логично, позвал же домой к себе «познакомиться». И при всём совокупно получалось, что они как будто сожительствовали. Соседями были. Артёму, конечно, такие условия нравились куда больше убогой общаги, да и общество Лебедева было куда более приятным, чем там. Но всё же… всё же Артём явно хотел не этого. Но, блин, сейчас-то не подкатишь на серьёзных щщах. Сейчас у Артёма нет допинга и Лебедев тоже будет трезваком. А Артёма тянуло. Пиздец как. Хотелось Лебедева и отдельно хотелось бы почувствовать его руку на себе. Возможно даже в себе. Чем больше было таких мыслей, тем сложнее Артёму было сдерживаться и буквально не капать слюной. Сперва ещё помогал душ, особенно когда чуть тёплая вода сменялась прохладной и Артём мог представить, что это не его рука — с абсолютно неинтересным, рядовым и исключительно медицинским протезом ведёт медленно по всей длине члена и прокручивает кожу у головки, а Лебедев со своей рукой — всегда прохладной, как будто настоящей, но при этом гораздо более крутой… — Ты на меня так пялишься… — как-то вечером заметил Лебедев, и Артёма как кипятком ошпарило. — Рассказывай, что задумал. — А чего сразу «что задумал», — в груди у Артёма заныло неприятное ожидание какого-то допроса, что ли. — Ничего такого. Просто про диплом думаю. Всякие мелочи технические. Ну, и физиологические. Фигня, забейте. — Если бы ты просто думал, ты бы не смотрел на меня как на подопытного кролика, — Артём тут же спрятал взгляд в стол. — А раз ты смотришь именно так… — после длинной паузы Артём решился посмотреть полковнику в глаза и в тот же момент ощутил крепкую прохладную хватку на собственной челюсти. — Ты опять что-то принял? — Нет! — Артём обеими руками вцепился в чужое предплечье. — Я ни под чем! Ничего! Я завязал! У меня больше нет! Но Лебедев, кажется, не поверил. Держал крепко, смотрел пристально, выжигая взглядом до обратной стороны черепа (и при этом Артём точно знал, что глаза у Лебедева от природы такие тёмные и взгляд тяжёлый). От такого взгляда хотелось спрятаться, попутно признавшись во всех грехах всех людей на земле. Ответить Артём смог шёпотом, едва ли не заикаясь и мелко-мелко дрожа. Он видел, как дрогнули веки Лебедева. Почувствовал, как пальцы медленно соскользнули с челюсти, и только тогда смог вдохнуть полной грудью. И тут же залиться краской, понимая, что он только что озвучил. — Мне кажется, проще было бы всё-таки сломать тебе руку до конца, — Лебедев хрустнул запястьем здоровой руки. — Раз тебя тянет на такие эксперименты. Артём вздрогнул. Просто потому что Лебедев мог. Мог, но не хотел. И ведь был бы прав. — Но так ведь не поступают с теми, с кем хорошо, верно? — продолжил Лебедев мысль, и Артём помотал головой, пытаясь понять услышанное. — Не поступают, — ответив самому себе на вопрос, Лебедев вдруг вцепился Артёму в футболку и притянул к себе, — уверен, что хочешь? Артём уже ни в чём не был уверен. Разве что только в том, что у него внезапно стоит. На Лебедева. Вот такого. На его приказы. На его злость. На его силу. На его… власть. Про то, что можно целоваться, Артём забыл. Потому что Лебедев крепко, чуть грубовато, оставляя следы на теле даже сквозь одежду, прижал его к себе спиной прямо там же, на кухне. Благо, на ней хватало места — и крылья Лебедева, пусть и сложенные, чудом ничего не задели. — О чём ещё ты мне не говоришь? — тёплая нормальная ладонь шарилась уже под футболкой, прикасаясь к животу, к груди, оглаживая рёбра. — Что тебе хочется? Что тебе снится ночами, что у тебя глаза как у безумца на утро? Думал, я не увижу? Артём даже хотел ответить. Что глаза блестят потому, что он ложится поздно. И, в том числе потому, что думает о Лебедеве, но не успел — ладонь — прохладная, кибернетическая, — коснулась талии. Полковник медленно вёл рукой ниже, под штаны, под резинку боксеров, и Артём не мог сдерживаться от такого контраста — ему было жарко, а от Лебедева веяло прохладой. Гортанный стон он издал, едва Лебедев обхватил его член ладонью. И вмиг стало неловко, дико, стыдно, вот только поздно было. — И она всегда такая, — Лебедев продолжал свой безумный ликбез, говоря в полный голос прямо на ухо. — Всегда прохладно. Это странно первое время, но потом привыкаешь. Но если касаться паха… не привыкнешь никогда. — И будто специально сжал у основания, пуская мурашки по всему телу Артёма, вынуждая его дёрнуться в попытках выгнуться. — А ещё приходится помнить, что это всё-таки протез. Не кожа. Нужно больше… смазывать, — Лебедев вдруг поднял ладонь и провёл пальцами по губам Артёма. — Зато не липко. Что вело Артёмом в тот момент, он сам вряд ли мог определить. Но взять пальцы в рот почти на две фаланги, облизать их, а затем — и всю ладонь широкими движениями языка, будто собака, не жалея слюны — показалось Артёму единственно правильным решением. Вкус был… никакой. Полимер, максимально подогнанный под реальную кожу по текстуре. Но зато на члене это ощущалось совершенно иначе. Артёму сносило крышу от контраста температуры, от прикосновений влажной от слюны части ладони к стволу и сухой части большого пальца к телу. И от того, как его вели. Он практически не двигался, прижатый второй рукой, и всё, что ему оставалось — поддаваться, стараясь удержаться на ногах, пока его буквально самая дикая мечта сбывалась. Хрипловатое строгое «тише» прозвучало слишком поздно — Артём, задышав чаще, кончил, выдав долгий, громкий стон, и всхлипнул, когда ладонь на члене сжалась ещё раз. — Их явно для этого не разрабатывали, — голос Лебедева звучал ниже, и Артём не был уверен, что это у него заложило уши. — Но знаешь… Как показывает практика, проблем из-за вот этого, — он поднял руку на уровень глаз Артёма и тот завороженно проследил, как между пальцами натянулась ниточка спермы — у меня ещё не было. Артём едва смог обернуться, чтобы снова встретиться с Лебедевым взглядом. Снова тем же — тяжёлым, тягучим, строго-властным — и просто тут же рухнул на колени, надеясь, что одной рукой справится с завязками на чужих штанах. Когда ладонь — тяжёлая, и, чёрт возьми, прохладная, Артём чувствовал это даже через волосы, легла на затылок, он вздрогнул. Потому что вот об этом — не думал. Вот это не ожидал ощутить. Но ладонь требовательно надавила, Артём зажмурился и продолжил, заглатывая больше, в награду за старание ловя каждый хрип и каждый частый вдох. И каждый шорох — крыло Лебедева мелко подрагивало в такт, и этот шелест только подстёгивал стараться активней. — Придётся тебе идти мыть голову, — заметил Лебедев, когда они оба отдышались. — Оно ведь… не впитывается. — Мне полностью бы, — Артёма пятна на одежде не смущали вовсе, лишь немного раздразнивал запах, который всё ещё остался на теле. — И вам бы. Хотя бы руки. — Если ты предлагаешь продолжить в ванной, то можешь сказать прямо, — полковник фыркнул и подтолкнул Артёма к выходу из кухни. — Только, надеюсь, это ты в свой диплом вписывать не будешь. — Я подумаю над вашим предложением! — Артём порадовался, что уже успел отойти, иначе Лебедев наверняка дал бы ему лёгкий подзатыльник. Прохладной рукой со следами его, Артёма, спермы. И это он совершенно точно не стал бы упоминать в дипломе.