Здесь обитают чудовища

Ричард шел рядом с Альдо, все дальше и дальше уходя от жуткой комнаты и слепого Алвы. Альдо что-то рассказывал. Кажется, говорил о блистательном будущем — своем и верного Повелителя Скал. Поначалу Ричард пытался слушать и даже что-то отвечал, но Альдо, похоже, совсем не нуждался в ответах. И постепенно его голос словно бы отдалился, стал фоном для мыслей самого Ричарда. Правильно ли он поступил, оставив бывшего эра в этом страшном месте? Можно ли было забрать его с собой? Как-то помочь? Спасти? Вывести куда-то, где он будет в безопасности? Но как? Алва не пошел бы с Альдо. Альдо не взял бы Алву с собой. Так что можно было сделать? Остаться самому? С человеком, который презирает и ясно дал понять, что помощи не желает? Или все-таки попробовать увести? Ричард спрашивал себя раз за разом и все не находил ответа. С одной стороны, оставить беспомощного человека неизвестно где — это подлость, а с другой… «Идите или оставайтесь. Для меня это ничего не изменит». А для кого и что это должно было изменить? Для самого Ричарда? Для Альдо? Для Талигойи? Для Талига? На эти вопросы юноша тоже не знал ответа. «Идите или оставайтесь.» Идите или оставайтесь. Идите. Оставайтесь. Идите. Оставайтесь. Идите. Идите. Идите! Идите!!! Слова снова и снова звучали в голове. Только вот голос был не Алвы, а другой. Даже не голос — голоса, гулкие, рокочущие, мощные, острые и безжалостные. Голоса были недовольны, голоса были печальны, голоса были расстроены, голоса были строги. Как недоволен, печален, расстроен и строг бывал отец, когда Ричард вел себя скверно. Отец, в отличие от матушки, никогда не злился на него, вспомнил Ричард, он всегда расстраивался. И Ричарду от этого становилось стыдно, даже если он не понимал, что натворил. Хотя отец всегда объяснял, даже если это была не первая шалость подобного рода. Вот и голоса сейчас не злились, не ругались, а словно пытались что-то объяснить, постепенно тоже сливаясь в ровный гул, но в отличие от голоса Альдо они не затихали. Наоборот, гул все нарастал и нарастал, становясь невыносимым. Он прокатывался под кожей, дергал мышцы и нервы, заставлял сердце биться быстрее, несся по мыслям безжалостным камнепадом, сдирая ветхий дерн сожалений, сомнений, тревог, страха, отчаяния, безнадежности, растерянности, вины, боли, самомнения, гордыни, надежды, ярости, ненависти и животного желания выжить любой ценой, и достигнув наивысшей точки, когда Ричарду уже казалось, что его голова вот-вот лопнет от ужасного звука, гул оборвался. Все закончилось. Мгновенно, словно сель схлынул, забрав с собой всю грязь и мерзость, но оставив ясность мыслей, каковую Ричард за собой уже и не помнил. Ричард дернулся, встряхнулся и обнаружил, что стоит на коленях посреди каменного тоннеля, в который неизвестно как попал, и сжимает голову руками. Мелькнула и пропала как неважная мысль о том, что подумает о нем Альдо. Но само имя осталось и заставило начать оглядываться в поисках сюзерена. Но стоило Ричарду повернуть голову туда, где должен был находиться Ракан, как он отшатнулся и сделал совершенно недостойную мужчины и воина попытку отползти подальше. Потому что на месте Альдо, задумчиво склонив на бок тяжелую, увенчанную костяной короной голову, стояло и терпеливо ждало огромное чудовище. У чудовища было мощное тело, четыре сильные лапы, длинная шея, вытянутая морда с крупной пастью и длинный гибкий хвост, кончик которого плавно двигался из стороны в сторону. Шкура его, насколько можно было разглядеть в скудном свете тоннеля, была серой с лиловым отливом и очень жесткой на вид. На морде, под огромными лиловыми же глазами оттенок становился гуще и собирался в полосы, создавая иллюзию текущих слез. В целом за исключением роста чудовище было похоже на помесь крупного пса, из тех, что сопровождали подводы, бескрылого дракона, как их рисовали в книгах, и горной кошки. Заметив реакцию Ричарда, чудовище наклонило голову в другую сторону и вежливо поинтересовалось: — Урррау? А потом приглашающе махнуло мордой в темноту тоннеля. Ричард, совершенно ошарашенный и напуганный, закусил губу и отрицательно помотал головой. — Ур? — несколько обиженно спросило чудовище. Получив вместо ответа все тот же ошарашенный и напуганный взгляд, оно очень по-человечески вздохнуло и прыгнуло. Ричард зажмурился было, но гигантская туша пронеслась над ним и бесшумно приземлилась за спиной. Ричард ощутил на загривке горячее дыхание, но прежде, чем он успел испугаться еще больше, его аккуратно взяли за шиворот и подняли. И понесли. Ричард задергался было, но его легонько встряхнули, и пришлось снова повиснуть тряпочкой, как котенок в пасти у мамы-кошки. Эта мысль немного отрезвила и успокоила. Обед, равно как и игрушки для котят, не носят так аккуратно. Размеры пасти твари вполне позволяли перехватить Ричарда поперек туловища, но она предпочла взяться за одежду и сделала это так, чтобы не придушить юношу. Так что оставалось висеть и разглядывать стены, которые сперва были мокрыми и покрытыми мхом, но постепенно влага и мох сменились на ровную коричневую породу с вкраплениями разноцветных искр. И чем дальше, тем больше становилось этих искр и тем светлее было в коридорах. Искры тоже увеличивались в размерах и в какой-то момент Ричард понял, что это разноцветные драгоценные камни, вмурованные в стены и отшлифованные до блеска то ли самой природой, то ли чьими-то руками. Или чьими-то жесткими шкурами. Сколько времени его так несли, Ричард сказать не мог. В конце концов то ли чудовище сочло, что он уже успокоился и может идти самостоятельно, то ли ему надоело, то ли оно просто устало, но на очередной развилке Ричарда осторожно поставили на пол и мягко подтолкнули мордой к одному из проходов. И юноше ничего не оставалось, кроме как последовать туда. Чудовище бесшумно шло рядом, выровняв шаги под скорость человека. Они долго шли по бесконечным проходам, то светлым, словно солнечный день, то сумрачным, как поздний вечер, иногда сворачивая на перекрестках. Встретив первое ответвление тоннеля, Ричард подумал было сбежать, но потом опомнился. Его чудовищный проводник явно хорошо знал это место, в отличие от него самого. Сам Ричард здесь смог бы только потеряться. Собственно, он и так уже потерялся, потому что даже отдаленно не представлял, где находится и как сюда попал. Мог ли быть в домике на окраине города еще один потайной ход? А если был, то куда он вел? И когда и как Ричард успел в него войти? Этого юноша совершенно не помнил. А кроме того, он снова начал слышать голоса. Они больше не казались ни печальными, ни расстроенными, ни строгими, ни недовольными. Слов было не разобрать, но казалось, голоса тихонько и необидно посмеивались и подбадривали Ричарда. Память снова колыхнулась, выпуская на свет еще одно воспоминание. Большая светлая комната, старый, немного потертый и оттого кажущийся очень уютным ковер на полу и отец, стоящий на коленях. Он улыбается и протягивает к Ричарду руки, что-то говоря. И Ричард отважно отпускает ножку стула и делает свои первые самостоятельные шаги. И отец довольно смеется, подхватывает его на руки и совершенно не по-герцогски подкидывает к потолку, вызвав восторженный визг. И это воспоминание, маленький, казалось бы, давно потерянный кусочек жизни словно прорвал плотину, и перед глазами одна за одной вставали картины из прошлого. Первые шаги. Первые прочитанные слова. Первые уроки фехтования и верховой езды. Проказы с Айрис. И безобразная драка с ней же. Маленький сопящий сверток на руках у Нэн — Дейдри. И еще один — Эдит. Шпага отца в чужих руках и страх от присутствия чужих недобрых людей. И собственные жалкие попытки быть сильным, как того требовала мать. Череда дней в холодном пустом замке, бесконечная и тяжелая, но все-таки наполненная маленькими радостями — сказками Нэн, теплыми запахами кухни, уроками капитана Рута, присутствием сестер и матери, визитами дяди, тетушки и кузена. Приглашение в Лаик и учеба там. Фабианов день и день, когда он пытался отравить Рокэ Алву. Как страшно было вернуться домой опозоренным и как страшно было выбирать между одной жизнью и десятками. Агарис и блистательного Альдо Ракана, который казался воплощением истинного короля. Страшную Ракану, которой стала Оллария, и боль от вести о рухнувшем Надоре, невыносимая и оттого запрятанная так, как будто ее и не было. Ричард шел и вспоминал свою жизнь со всеми ее радостями и горестями. И впервые видел ее такой, какая она была — без прикрас и искажений, без призмы чужих и своих навязанных идеалов, стремлений, амбиций, желаний и ожиданий. Без страха, без злости и ненависти, без любви, обожания и преклонения. Он видел, какими на самом деле были окружающие его люди и каким был он сам. Алва и Альдо, оказывается, были похожи. Они совершенно одинаково пытались что-то доказать — миру ли, себе ли, этого Ричард не знал. Они одинаково носили маски и считали их своими лицами. Только у одного это была маска мерзавца и чудовища, у второго — прекрасного принца, короля и властителя древней силы. А оба на самом деле были невыросшими детьми. И для обоих он стал игрушкой, оружием и орудием. У Ричарда даже мелькнула мысль, что маски они надели, потому что боялись окружающего мира и тех, кто рядом. Мирабелла Окделл тоже боялась мира и воевала с ним, избрав своим оружием сына, но она, как то ни странно, все же любила своих детей, пусть и изломанной, исковерканной, страшной любовью, и иррационально не допускала мысли, что Ричард — ее сын, ее плоть и кровь — не сможет победить всех ее врагов. А отец не был ни святым, ни мучеником. Он был просто обычным не слишком счастливым человеком. Он видел приближающуюся беду, но избрал то ли не тот способ для ее предотвращения, то ли не тех соратников, а может быть, и то, и другое. И он тоже любил своих детей. Точно так же не была святой Катарина Оллар, как не была она и просто шлюхой-простолюдинкой. А вот кем она была, Ричард затруднялся сказать. Ей определенно доставляла удовольствие влюбленность в нее, так же как Альдо доставляло удовольствие поклонение, а Алве — ненависть, но оглядываясь сейчас назад, Ричард видел хорошо скрытую злобу, жажду крови и смертей. Ей нравилось играть жизнями, нравилось что кто-то гибнет из-за нее и с ее именем на устах, нравилось коверкать судьбы. Она словно питалась чужими несчастьями, чужой болью и смертью. От понимания этого становилось не по себе. Ну а сам Ричард был наивным и глупым мальчишкой, вообразившим, что знает мир и людей. Он пытался соответствовать чужим ожиданиям, быть тем, кем не являлся, а потому запутался в паутине сразу нескольких пауков и натворил глупостей и бед. И тут не отговоришься ни незнанием, ни пришедшим под конец безумием, ни чужой злой волей. Сам принимал решения. А был ли шанс на другое — да какая уж теперь разница. Цена уже уплачена. «Правильно», — пророкотали голоса. И Ричард внезапно понял, чьи они. Скалы. Древние Скалы говорили со своим Повелителем. Они же помогли ему счистить с мыслей и разума все наносное и гадкое. Скалы помнят. Скалы защищают. Они до конца боролись за своего непутевого Повелителя и все же победили, пробились к его разуму, подарив ему еще один шанс. Ричард сделал шаг к стене тоннеля и коснулся ее кончиками пальцев, благодаря через камень всю Стихию. И ощутил на мгновение далекий довольный рокот, от которого заложило уши и зарябило в глазах так, что Ричард покачнулся. — Рррруу? — раздалось сверху. — Все хорошо, — машинально ответил Ричард и повернул голову, чтобы посмотреть на своего проводника. Первый страх уже прошел, и юноша, к своему удивлению, обнаружил, что присутствие чудовища его даже не нервирует, как нервировало бы присутствие дикого зверя. Словно его пугающий своими размерами и видом спутник был… разумен? Ричарду припомнились сказки старой Нэн о заколдованных людях. Может быть, и его спутник из таких несчастных? Или даже спутница? Ричард невольно улыбнулся своим мыслям и подумал о том, что раньше он непременно навоображал бы невесть что и сам поверил бы в придумку. Возможно, даже решил бы, что какой-то злодей заколдовал Альдо, и теперь его верному подданному надо помочь своему королю. Раньше, но не теперь. Теперь Ричард отчетливо знал, что Альдо мертв, затоптан взбесившимся Моро, и предпочел просто подождать и посмотреть, чем закончится это странное путешествие. Хотелось спросить, что это за место, где так отчетливо слышны Скалы. Но подумав, Ричард решил что вряд ли разберет, что ему проурчат в ответ, а то, что чудовище человеческой речи лишено, было очевидным. Хотя как-то же оно приняло облик Альдо, чтобы увести его от… Да, теперь это тоже стало очевидным, — тот, кто провел его Дорогой Королев, Алвой не был, а вот кем он был… Ричард покосился на своего проводника и снова решил, что спрашивать бесполезно. Ладно, путь когда-нибудь кончится, а там разберемся. В крайнем случае у Ричарда все еще был его фамильный кинжал. Скалам надоело просто говорить, и они запели. Мелодичное гудение где-то на краю сознания приятно отдавалось в теле и мыслях, и Ричарда впервые за многие годы охватило спокойствие. Его больше не пугали и не волновали ни собственные догадки о месте, где он находился, ни подозрительно похожий на Изначальных Тварей проводник, ни собственное прошлое. А будущее… Ричард прислушался к себе и решил, что будущее его тоже не пугает. Пожалуй, ему даже интересно, куда приведет его чудовище. И он совсем не удивился, когда за очередным поворотом стены разошлись и каменный коридор превратился в огромный зал. Даже скорее пещеру с уходившим далеко вверх потолком, грубыми, но слишком правильными для естественных колоннами и светившимися стенами. Ричард остановился и не без опаски огляделся. Свет от стен хоть и был ярким, но глаз не резал и не давал теней, и позволял разглядеть помещение в мельчайших подробностях. Зал был одним гигантским логовом чудовищ. По большей части они были меньше Ричардова проводника, некоторые превосходили его размерами. Они сидели и лежали поодиночке и группами, некоторые дремали, парочка в дальнем конце то ли боролась, то ли играла. Часть из них окинула пришедших равнодушными взглядами, но большинство не обратило на Ричарда и его спутника никакого внимания. А посреди зала стояли небольшой прямоугольный стол, уставленный разнообразной снедью, и два тяжелых кресла, в одном из которых сидела черноволосая женщина в синих одеждах. Она повернула голову и посмотрела на вошедших, а потом подняла руку и поманила их к себе. — Ур, — раздалось над ухом, и Ричарда снова мягко подтолкнули. Идти между чудовищ было жутковато. Но никто из них не проявлял злобы и не пытался напасть. Одна Тварь даже убрала хвост, вытянутый аккуратно поперек дороги к столу, — то ли из вежливости, то ли просто не хотела, чтобы Ричард случайно на него наступил. Дойдя до стола, юноша остановился и поклонился сидящей женщине, но не на придворный манер, а так, как кланялись в Надоре. Почему-то здесь, в этом зале среди чудовищ, именно такой поклон казался самым правильным. — Приветствую вас, эрэа. — Здравствуй, мальчик, — улыбнулась женщина, — я ждала тебя. Ричард невольно вздрогнул, потому что на мгновение ему показалось, что Рокэ Алва стал женщиной и теперь смотрит на него синими глазами Сестры Смерти. Но стоило моргнуть, как наваждение рассеялось. Женщина действительно была похожа на Алву, но ей недоставало его надменности, холодности взгляда и презрительной усмешки, кривившей губы. Хотя… Присмотревшись, Ричард понял, что все наоборот. Это не она была похожа на Алву, а Алва был похож на нее, и это не ей не хватало его черт, а ему недоставало спокойного доброжелательного достоинства, мягкости взгляда и теплоты улыбки. Словно блистательный герцог был всего лишь не слишком удачной копией прекрасной картины. А женщина между тем указала на второе кресло и предложила: — Садись и поешь, мальчик. Ты проделал долгий путь, и тебя должны мучить голод и жажда. А потом мы поговорим. И Ричард внезапно почувствовал, что действительно голоден. — Благодарю, эрэа, — он снова поклонился и шагнул было ко второму креслу, но повинуясь наитию, остановился и повернулся к своему сопровождающему. — Благодарю, что был моим спутником и проводником, — сказал он. — Я буду рад, если смогу оказать тебе равноценную услугу. Чудовище фыркнуло, будто по-доброму усмехнулось, ткнуло носом Ричарда в плечо и улеглось за спиной женщины, заключив ее кресло в огромный полукруг своего тела. Ричард же опустился в массивное кресло — похожие, тяжелые и удобные, были в Надоре — и потянулся к кубку, но остановился, опять припомнив сказки Нэн. Если он действительно в Лабиринте, то есть и пить здесь ничего нельзя, иначе не получится вернуться назад, в мир живых. Ричард нахмурился — он понял, что с его тщательно восстановленной и разложенной по полочкам памятью творится что-то странное. Он помнил убийство Катарины, помнил, как шел за Алвой по Дороге Королев, но одновременно помнил и как убили Штанцлера, и как он сам ехал пленником в сопровождении людей Карваля. Но вот куда? Синеглазая хозяйка уловила его колебания и снова улыбнулась. На этот раз ее улыбка была грустной. — Боишься, что не сможешь вернуться, если отведаешь моего угощения? Не бойся, тебе это уже не страшно. — Почему…? — начал задавать вопрос Ричард, и в этот момент его накрыло. Снова вокруг запахло кровью, зашумели чьи-то голоса, что-то обожгло бок, и сознание затопило алым. Ричард задохнулся и попытался сжаться в комочек, спасаясь от боли. Осознавать свою смерть оказалось больнее, чем умирать. Мгновение, а может быть, и вечность спустя Ричард обнаружил, что по-прежнему сидит в кресле за столом в центре огромного зала, полного чудовищ, а рядом стоит и сочувственно смотрит синеглазая хозяйка, поглаживая его по голове и протягивая кубок с вином. Его проводник застыл с другой стороны и озабоченно пытается заглянуть в лицо, что при его размерах должно было выглядеть весьма забавно, да только Ричарду было не до смеха. Он взял протянутый кубок сделал глоток, чувствуя, что каждое движение отдается фантомной болью в боку и поднял взгляд на женщину. — Значит, я мертв? — В верхнем мире — да, — кивнула женщина. — Здесь — пока еще жив. — Пока? — Выпей еще вина и поешь, — вместо ответа сказала женщина, — тебе нужно поддерживать силы, пока Лабиринт не начнет отдавать их тебе вместо того, чтобы тянуть. Когда поешь, я все тебе объясню. Она снова вернулась в свое кресло. Но чудовище улеглось рядом с Ричардом, вытянувшись вдоль стола. Ричард послушно допил вино и принялся за еду. Пища, стоявшая на столе, была простой и сытной, без столичных изысков, но очень вкусной. Она, как и многое другое здесь, напоминала о Надоре. Пока Ричард ел, хозяйка Лабиринта с улыбкой смотрела на него. И этот взгляд тоже напоминал о доме. Так смотрела Нэн, когда ее вернувшийся с прогулки и проголодавшийся воспитанник за обе щеки уплетал свой обед. Больше Синеглазая ничем не походила на старую няню Ричарда. Юноша, при всей любви к Нэн, был уверен, что та даже в далекой молодости не могла бы приблизиться к этой красоте, но это выражение мягкости, теплоты и любви невероятно роднило двух женщин, превращая едва ли не в родных сестер старую смертную служанку и бессмертную хозяйку Лабиринта. Синеглазая была прекрасна, как ни одна человеческая женщина, жившая до сего момента, живущая сейчас или еще не родившаяся. Даже Марианна и Катарина, признанные красавицы Золотых Земель, уступали ей. Хотя с последней у Синеглазой и было что-то общее — невысокий рост, изящное телосложение и мраморно-белая кожа. Но если Катарина прятала за показным нездоровьем, хрупкостью и мнимой слабостью хитрость, злобу и жажду крови, а Марианна за яркой безмятежностью скрывала страх, слабость и расчетливость, то Синеглазая ничего не прятала и не скрывала. Она была такой, какая есть — сильной, прекрасной, полной достоинства и свободы. Если Катарину хотелось защищать, а Марианну завоевывать, то этой женщины хотелось быть достойным. Не ее любви или благосклонности, даже неискушенный в любовных делах Ричард, едва взглянув на нее, понял, что этого не удостоится ни один из живущих ныне или в будущем, а ее самой — достойным сидеть с ней за одним столом, достойным не умереть за нее, а жить рядом с ней, достойным быть ее другом, соратником, братом. Размышляя об этом, Ричард сам не заметил, как наелся. Он отодвинул от себя тарелку и снова взглянул на хозяйку. — Благодарю за угощение, эрэа, все было очень вкусно. — Я рада, что тебе понравилось, — ответила Синеглазая. Она хлопнула в ладоши, и вся посуда исчезла со стола. — А теперь поговорим. Ты знаешь, кто я? — Среди живых вас называют Синеглазой Сестрой Смерти, — сказал Ричард, после недолгого раздумья выбрав наиболее нейтральный ответ. — В старинных легендах сказано, что вы были супругой Унда, а когда Он ушел, остались в Лабиринте и с тех пор стережете Изначальных Тварей. — Так и не так, — кивнула Синеглазая. — Но этого следовало ожидать. Время мчится вперед, дробя не только судьбы, но и память. Немудрено, что люди забыли. Мое человеческое имя — Каталемейна, но я не принадлежу к людскому роду. Мои сородичи были одними из первых обитателей этого мира. Тот, кого вы называете Создателем, поставил нас на защиту Кэртианы, и долгое время мы исполняли свой долг с честью. С людьми, когда они появились здесь, мы тогда жили в мире. Вместе боролись с невзгодами, вместе праздновали удачи. И не бранили детей, вздумавших породниться. Мы, видишь ли, не ограничены одним обликом и вполне можем сойти за кого-нибудь из вас. Так что даже общее потомство для нас возможно, хотя очень редко родившиеся дети наследовали черты моего народа. Так продолжалось много кругов, пока однажды не случилась беда, с которой мы не справились. В Кэртиане завелись паразиты. Они пришли из мертвых миров в поисках нового места обитания. Выдворить их вон не составило труда, это был всего лишь первый отряд, разведчики, но они принесли с собой болезнь. Она почти не коснулась людей, но больно ударила по моему народу. Она не забирала ни жизни, ни силы, ни здоровье. Она забирала разум, низводила нас до уровня животных. И мы ничего не могли с этим сделать. Только уйти подальше от людских поселений да отгонять от них наших обезумевших собратьев. И ждать, кого из нас безумие захватит следующим. Чем бы это закончилось, неизвестно, скорее всего кровавой бойней, в которой бы пришел конец и нам, и людям, и Кэртиане. Но в наш мир пришли Стражи Этерны, четверо из них. Среди них был твой предок — Лит. И тот, кого я полюбила всем сердцем, — мой Унд. Они искали мира и отдыха, а попали на очередную войну. Но они не отвернулись от нас, а помогли. Будучи воинами, а не лекарями, они не могли вылечить мой народ, но они помогли сохранить его. Они построили Лабиринт — место между сном и явью, между жизнью и смертью. Место, где сохраняется память Кэртианы и где мой народ смог бы жить, сохраняя ясность ума, пока лекарство не будет найдено. Увы, даже здесь мои собратья могут находиться только в своем основном облике. Все, кроме меня. Меня хранит сила моего супруга. Но речь не об этом. Чтобы Кэртиана не осталась без защиты, Четверо создали для нее щит и оружие из тех сил, что им ответили в нашем мире, и когда пришло Им время уходить, замкнули на свою кровь, на своих детей и их потомков. — Значит, Повелители…? — Часть обороны нашего мира, — улыбнулась Синеглазая. — Они щит и меч Кэртианы. Те, кто могут направлять силы, берущие свое начало из глубины времен. Те, кто могут защитить этот мир от любой опасности. — А кто тогда Ракан? —Поддержка. Четверо понимали, что люди рождаются разными, и даже Их кровь не является порукой тому, что каждый из Их потомков будет силен, умен и умел, и что все Повелители будут в момент опасности в возрасте воинов, а не беспомощными младенцами и дряхлыми стариками. Ракан должен поддерживать слабейшего или заменять его. А если род Повелителя угаснет, то Ракан сможет возродить его, поскольку сочетает в себе кровь всех Четверых. И его защищают четыре Стихии, а не одна. Императорскими регалиями этот род наделили уже потом. Видишь ли, воля Повелителей сродни воле Ушедших. Она меняет мир и законы, по которым он живет. Когда Четверо ушли, их потомки со временем возгордились, позабыли, кто они и зачем приведены в этот мир. Они захотели власти. И каждый считал себя более достойным чем другие. Их борьба дорого обошлась Кэртиане — Седые Земли потеряны, дорогу к Бирюзовым и Бежевым забыли. Повелители опомнились и решили, что раз их предки были равны, то ни одному из них не править другими. А чтобы в дальнейшем не было соблазна, они решили поставить над собой того, кто с одной стороны равен каждому из них, а с другой несет наследие всех Абвениев. Так Раканы стали не только поддержкой для Повелителей и запасным вариантом, но и Императорами. Тогда это было хорошее решение. Но, увы, несмотря на силу, они, как и Повелители, со временем забыли о своем предназначении, забыли о том, как стали Императорами, забыли, что право повелевать неотделимо от обязанностей и ответственности. Хуже того, они не только сами стали забывать — прикрывая свои ошибки, свою слабость и свои преступления, они заставляли забывать других, что значит древняя кровь, какую ответственность накладывает само рождение в семье эория. Это приводило к трагедиям и расшатывало защиту, поставленную моим супругом и его братьями. Сейчас она обветшала настолько, что стало возможным нахождение в верхнем мире паразитов, пришедших из мертвых миров Этерны. Эти паразиты стремятся переделать любой мир, в который попали, под себя. Если им это удается, то переделанный мир быстро перестает питать их и умирает. Мой супруг называл их раттонами. А в нашем восприятии они похожи на больших крыс. — Это они принесли болезнь, поразившую ваш народ, — догадался Ричард. Синеглазая кивнула. — Да. Когда-то мы могли противостоять им, но теперь мы заперты в Лабиринте, а то, что создали Четверо, практически уничтожено, и Кэртиана беззащитна перед ними. Люди мало что могут. Они для раттонов законная добыча. Даже кровь эориев без прежних знаний и умений не сможет помочь. Ты ведь на себе ощутил, насколько сильно их влияние. Ричард сперва задумался, а потом на память пришли скромно опущенные, чтобы спрятать злобу и голод, глаза, слабая улыбка, за которой угадывался голодный оскал, и тонкие почти прозрачные лапки, теребившие кисти шали. Лапки? Лапки с бритвенно-острыми коготками. Крысиные резцы, тоже бритвенно-острые, под бледными губами. Алый блеск под ресницами. — Катари, — уверенно произнес юноша. Синеглазая снова кивнула. — Да. Крысы тоже умеют прикидываться людьми. А та, о ком ты говоришь, была подменышем, полукровкой, если угодно. Дитя человеческой женщины и раттона. Таких, как она, еще называют Крысиными Королями и Королевами. Второй этап вторжения. За последние полвека родилось несколько таких. Неразумные дурочки приходят в места силы и просят себе детей, не задумываясь о том, кто им может ответить и какую цену придется заплатить за исполненное желание. Или, что еще хуже, балуются древними обрядами и ритуалами, не понимая ни их природы, ни их силы и назначения. И в результате вместо детей рожают крыс-полукровок, которые в свою очередь порождают следующее поколение крыс, — женщина скривилась от отвращения. — Это можно как-то поправить? — спросил Ричард. — Альдо мертв, но я еще говорю с вами, эрэа. Я слышал, что из Лабиринта можно выйти, пожертвовав посмертием. Могу ли я отдать свое, чтобы жил он? Синеглазая улыбнулась. — Я не ошиблась в тебе, мальчик. Но ты невнимательно меня слушал. Раканы — не панацея, а поддержка для Повелителей. Первичны и наиболее важны вы, а не они. И здесь каждый может выбирать только для себя и за себя. Да и не помогла бы твоя жертва. Тот, кого ты называешь Раканом, был им только по имени. Эта линия крови давно уже зовет себя по-другому. Хотя от этого нелегче. Последний из этого рода жесток, неумен и слаб, но считает себя сильным, великодушным и мудрым. Он не должен был выжить на Изломе, но даже та, кого люди зовут моей сестрой, не может переступить через установленные законы и древний договор. А кроме того, последнего из рода Раканов тоже заморочили крысы. Даже сила моего народа, что есть в нем, — а мы естественные враги раттонов, — не помогла ему остаться незапятнанным их мерзкими прикосновениями. Женщина замолчала, задумчиво перебирая кисти синего шарфа. Молчала она долго, и в конце концов Ричард решился нарушить тишину. — Тогда что можно сделать, эрэа? — Есть несколько путей для Кэртианы. И для тебя, мальчик. Как последний Повелитель Скал, ты тесно связан с миром, и твоя судьба неизменно повлияет и на него. Потому я и говорю сейчас с тобой. Чтобы ты услышал, обдумал и выбрал дальнейший путь. — Я слушаю, эрэа. — Для начала дорога туда, куда ушли твои младшие сестры, тебе закрыта, — Синеглазая смотрела тяжело и внимательно, но без осуждения. Ричард опустил голову, закусив губу. Слышать такое было горько и стыдно, но он сам был виноват. Клятвопреступникам и отрекшимся там не место. — Если ты останешься здесь, в Лабиринте, то постепенно растворишься в нем, сольешься с ним, как и все, кто оставался без проводников или выбирал не тех. Вопреки человеческим легендам мы не едим людей, Лабиринт сам поддерживает нас. А это суеверие — отголосок того времени, когда нас только настигло безумие, и… одного неприятного случая, когда часть моих потерявших разум собратьев оказалась наверху по вине честолюбивого и сильного, но подлого и глупого Ракана. — Когда Гальтару оставили из-за Ринальди Ракана? — Не из-за Ринальди. Этот мальчик хоть тоже не отличался умом и был очень горд и самонадеян, тем не менее был честным и порядочным и никогда бы не стравил наши народы ради собственной выгоды или мести. Более того, он помог наказать истинного виновника этой беды. Но мы сейчас говорим не о нем. Кстати, предвосхищая твой вопрос. Если бы ты остался в том тупике, где тебя нашел мой брат, ты бы растворился в Лабиринте. — Почему? — Ты был заморочен крысами. Почти сошел с ума. Проводник — это отражение твоего разума и воли Лабиринта. А Лабиринт никогда не пропустит крыс и тех, кто ими заморочен. Если проводник — отражение разума самого Ричарда и воли Лабиринта, то… Это было очень правильное отражение. Его должен был вести слепец. Такой же, каким был всю свою сознательную жизнь сам Ричард. Главным было это, а не то, что это был Алва. Кстати, интересно почему именно он? Неужели Ричард сам не заметил, как много стал значить для него убийца его отца. Юноша потряс головой, избавляясь от неуместных сейчас мыслей. — Пойдя с Ранаром, ты спас себя, — продолжила Синеглазая. — Хотя подозреваю, что для тебя это выглядело по-другому. — Как будто я оставил слепого человека одного, — машинально ответил Ричард. Он не сразу понял, кого Синеглазая назвала Ранаром. А потом до него дошло, что это имя принадлежало чудовищу, уведшему его от Алвы. Оказывается, у них тоже были имена! Это открытие ошеломило Ричарда. И он по-новому взглянул и на своего проводника, дремавшего рядом, и на других Тварей. И действительно поверил, что синеглазая женщина, назвавшаяся древним и давно забытым именем, является частью этого народа. — Слепого? — удивилась Синеглазая. — Куда может привести слепой? Впрочем, это неважно. Ты уже здесь. Если ты выберешь остаться в Лабиринте, то Кэртиана не просуществует долго. Крысы изгадят и съедят ее, как и множество других миров. Да и если бы это было не так, — потомок Четверых не намерен исполнять свой долг и продолжать даже свой род, не то что возрождать род Повелителей Скал. Он, конечно, пытался назвать твоим титулом твоего дальнего родича, выбравшегося из Лабиринта вслед за ним, но имя — ничто перед кровью, а крови Лита в этом человеке нет. Ричард почувствовал, как в нем поднимается ярость, и с трудом удержался от того, чтобы вскочить. Скалы, молчавшие с тех пор, как он вошел в этот зал, откликнулись недобрым ворчанием. Им тоже не понравилось услышанное, и они готовы были жестоко спросить и с того, кто осмелился подарить чужой титул, и с того, кто осмелился его принять. — Кто назван новым Повелителем Скал? — Эйвон Ларак. Ричард дернулся. Он любил дядюшку Эйвона, но Лараки, хоть и родичи, не имели никаких прав на титул. И никогда не будут иметь, кто бы ни считал иначе. Скалы заворчали сильнее — они успокаивали своего Повелителя, обещая, что посмевшие посягнуть на чужое дорого заплатят, как уже заплатили однажды. — Не злись, мальчик, — сказала Синеглазая, — он этого не хотел и с радостью вернет принадлежащее тебе по праву. Более того, он просил за тебя, хотя это и было бессмысленно. Но вернемся к нашему разговору. Ты можешь вернуться в верхний мир, пожертвовав своим посмертием. Но там ты будешь тем, кем ушел. Одиноким, ненавидимым всеми, без помощи, без силы, без верных людей, без друзей, без поддержки. И я тоже не смогу тебе помочь. Сейчас я могу появляться в верхнем мире только на картинах и фресках, потому что они — память, а значит, часть Лабиринта, который тоже есть память. Возможно, у тебя получится затеряться, и род Повелителей Скал продолжит существование. Это не изгонит крыс, но купит Кэртиане еще немного времени. Ричард задумался. Прятаться всю жизнь было недостойно Повелителя Скал. Как и лжесвидетельство, как и нарушение клятвы оруженосца, как и многое другое, что он делал ради Талигойи. Кэртиана стоила намного большего. — Еще ты можешь пройти сквозь Огонь Этерны, что горит здесь, в Лабиринте, и стать ее Стражем, какими были Четверо. Тогда ты сохранишь свою силу Повелителя, но забудешь всю прошлую жизнь и уйдешь защищать Ожерелье, а Кэртиана погибнет. Этим путем прошел Ринальди Ракан, когда понял, что возвращаться ему некуда и незачем. Еще мы можем проводить тебя туда, куда уходят умирать мои собратья, или к любому другому выходу. Лабиринт постоянно разрастается, и проходов, в том числе и таких, куда нам нет доступа, становится все больше и больше. Но я не знаю, сможешь ли пройти там ты, и что тебя ждет, если решишься. Но есть еще один путь, и ради него я и говорю сейчас с тобой. Только знай — все твои предки, включая твоего отца, от него отказались. Я уже говорила тебе о безумии, поразившем нас. Много кругов подряд я искала средство, что может спасти моих собратьев, пока однажды в верхнем мире не увидела девочку. Она любила и была любима, и в этом была похожа на меня. Но ее ждала тяжелая и страшная судьба. Страшнее и тяжелее, чем моя. Я тогда уже совсем отчаялась, как и многие мои собратья. И я решила помочь хотя бы ей, если уж не могу помочь своему народу. Я позвала, и она пришла. Я предложила ей свою силу с условием, что она вернет ее, когда срок ее земной жизни выйдет, и она согласилась. Она прожила славную жизнь, хотя и недолгую, а когда пришла пора, снова спустилась сюда. И я увидела, как линия ее жизни раздваивается, и та часть, что была человеческой, обрывается, а та часть, что пришла от меня, тянется еще очень далеко. Я предложила ей продлить договор, пока и этот срок не выйдет, но она оказалась. Не хотела видеть, как умирают ее дети, — Синеглазая грустно улыбнулась. — Она вернула мне то, что взяла, и ушла. Но пока моя сила была с ней, она была частью моего народа, и безумие, подстерегающее нас наверху, не коснулось ее. И тогда я поняла, что это может стать выходом. Мой народ, какой он есть сейчас, уже не спасти — все, кого я любила и люблю, поднявшись в верхний мир, станут неразумными хищниками, способными только убивать все живое, что окажется в пределах видимости. Но если человек, попавший в Лабиринт живым или мертвым, добровольно примет нашу силу, то станет одним из нас, но безумие над ним будет уже не властно. Сочетание человеческой сущности и нашей защитит его. Это возможно даже для эориев, хотя кровь Четверых обычно и препятствует появлению у них потомства с кем-то из моих собратьев. Так что ты можешь принять силу кого-то из нас. Стать нам братом. И подняться в верхний мир уже не как слабый изгой, а как воин и защитник целого мира, среди таких же воинов и защитников. Это, наверное, самый трудный из вариантов. Будет очень больно и очень страшно. Но у тебя будет долгая жизнь среди тех, кто не обманет и не предаст, ты сохранишь себя и свою силу, а у Кэртианы останется ее Повелитель Скал и возможность выжить. С этими словами Синеглазая поднялась из кресла. Ричард встал следом. — Я не тороплю тебя, мальчик. У тебя еще есть время на решение. Хорошо подумай, прежде чем выбрать. Когда решишь — просто пожелай увидеть меня, и Лабиринт приведет тебя ко мне. Или я сама найду тебя, когда тебе станет опасно здесь находиться. Она шагнула прочь, но Ричард остановил ее. — Эрэа, позвольте спросить? Синеглазая кивнула. — Почему именно я? Я не самый достойный кандидат. — Потому что Кэртиане нужны ее Повелители, и ты один из них. Потому что ты Повелитель Скал и сможешь открыть для нас проход в верхний мир, — ответила женщина, и внезапно улыбнулась. — А еще потому, что ты сильный. Умеешь жертвовать собой и умеешь делать выбор. Поверь, многие не могут выбрать, даже если выбор очевиден, а уж если вариант равнозначны… И она словно растворилась в сумрачном свечении стен, оставив Ричард среди чудовищ. Юноша снова сел за пустой стол. Ему предложили странный выбор. Уйти или остаться. Раствориться в небытии или бороться до конца. Выбрать свой путь или пойти путем своих предков. Избавиться от любых обязательств или делать то, для чего был рожден. Стать Изначальной Тварью или остаться человеком. Все дороги манили, и каждая сулила свои возможности, открытия, радости, тернии и кочки. А некоторые еще и свободу. От всего. Ричарду не так уж часто выпадала возможность выбирать. На самом деле это был четвертый раз. Первый был на площади в Фабианов день — не между честью и бесчестьем, как Ричард считал когда-то, а между жизнью и смертью. И дело было не только в загноившейся руке. Никто бы не позволил опальному герцогу покинуть столицу живым, а если бы и позволил, то вряд ли Ричард доехал бы до Надора.Скорее всего по дороге произошел бы несчастный случай, и род герцогов Окделл признали бы прервавшимся. Второй раз он выбирал, вертя в руках кольцо с молнией. Выбирал между двумя жизнями и десятками. Между тем, кому клялся и кого почти любил, и незнакомыми людьми — мужчинами, женщинами, детьми, часть из которых, если уж быть до конца честным, предала его отца и ни в грош не ставила ни его самого, ни его семью. А третий раз был на суде. И выбирал тогда Ричард между Талигойей и Талигом. Между Альдо Раканом и Рокэ Алвой. Какой из этих выборов был неправильным? Да и был ли? Мог ли Ричард выбрать по-другому? — Не могли, — раздался рядом голос. Ричард вздрогнул и вскинулся. У стола стоял и добродушно улыбался тот, кого юноша меньше всего ожидал увидеть. — Позволите присесть? — вежливо поинтересовался кардинал Сильвестр, в миру Квентин Дорак. Ричард заторможено кивнул, размышляя, не научился ли и так всесильный кардинал в Лабиринте еще и читать мысли. Дорак опустился в оставленное Синеглазой кресло. — Нет, я не читаю ваши мысли. Вы просто рассуждали вслух. И теперь тоже не читаю — у вас все на лице написано. Ричард смутился. А Дорак спокойно продолжил: — Вам бы просто не позволили выбрать иное, герцог Окделл. Ни я, ни Алва, ни Катарина, ни Штанцлер, ни Альдо Ракан, ни ваша мать. Вы были разменной монетой. Удобным орудием. Против всех нас у вас не было шансов. Хотя, честно говоря, все мы использовали вас совершенно бездарно. И особенно на этом поприще отличился я. Слова Дорака звучали очень обидно, но Ричард уже имел возможность пересмотреть свою жизнь и понимал, насколько бывший кардинал прав. Удивляла только самокритичность Сильвестра. — Почему? — Потому что получить целого герцога в столь юном возрасте и просто пустить его в расход вместо того, чтобы воспитать в нужном ключе — это совершенно бездарное решение, не достойное политика любого уровня. Увы, как бы я ни хотел думать обратное, эмоции владеют и мной. Когда случилось восстание вашего отца, герцог, я испугался. За себя, за Рокэ, за страну. Если бы Эгмонту Окделлу все удалось, для Талига это обернулось бы большой бедой. Но то, что случилось дальше, ничем не лучше. И это в том числе моя вина. Хотя чтобы понять это, мне пришлось умереть. Как и вам. Ричард невольно кивнул. — Смерть, она… — он запнулся, подбирая слова. — Отрезвляет, — подсказал Дорак. — Мне было очень тяжело осознать, что все, во что я верил, на самом деле не так, и что мир намного более сложное место, чем мне казалось. Слышать такое признание от Дорака было странно. Не то чтобы Ричард хорошо знал его, но такие откровения в его представления о кардинале не вписывались. — И вам тоже? Дорак усмехнулся. — И мне тоже. Я же всего лишь человек. Хотя вам я, должно быть, казался кем-то иным. Так ведь? Ричард задумался. А кем ему казался Дорак? — Злом, — наконец произнес он. — Всесильным, всезнающим злом, которое бесконечно трудно, но необходимо победить, потому что оно стремится сохранить нарушенный порядок. Дорак рассмеялся. — Знаете, герцог, такое мнение даже лестно. Увы, я действительно только человек. Был им. Я ведь умер, как, впрочем, и вы. И как и вам, мне был дан выбор. И я выбрал. Глаза кардинала на мгновение зажглись лиловым, давая понять, что именно он выбрал. — Почему? — Это шанс исправить ошибки, молодой человек. А их я наделал гораздо больше, чем вы. И гораздо более страшные. — Из-за меня погибли мои родные. Я предал тех, кому клялся. Бывший кардинал грустно усмехнулся. — А из-за меня сейчас заливают кровью страну, за которую я отвечал. Если бы я так старательно не расчищал дорогу к трону для Рокэ, если бы не медлил в отношении Катарины и Штанцлера, считая их удобным инструментом, если бы не стремился уничтожить древнюю кровь и еще десяток «если бы», возможно, сейчас там, наверху, не бушевала бы скверна и не плодились бы крысы. В этом виноват не только я, но моя вина огромна, потому что у меня были власть и возможности. — Вы хотели посадить Алву на трон? — Да. Знаете, я любил его как сына, которого у меня никогда не было. И это была очень слепая любовь. Вам это еще не знакомо, но многим родителям свойственно считать своих детей самыми лучшими, самыми замечательными, заслуживающими всего самого лучшего. Именно так я относился к Рокэ. В моих глазах он был достоин королевской короны, и не просто достоин. Я считал, что она его по праву, что он и только он принесет благо Талигу. — Она и так его по праву, — заметил Ричард. Дорак кивнул. — Я знаю. Теперь знаю. Но увы, теперь я знаю и то, что имея на корону право, Рокэ ее недостоин. Знаете, отец Рокэ не любил его и считал, что ничего хорошего из него не выйдет. Я был с этим не согласен. А теперь думаю, что Алваро был прав. Рокэ так и не повзрослел и потому из него вышел хороший полководец, но никудышный Первый маршал. Он стал бы плохим королем, намного худшим, чем Фердинанд. Тот хотя бы был управляем, — Дорак горько улыбнулся и добавил, — тяжело разочаровываться в своих детях. Желаю вам никогда не испытать это чувство. — Я мертв, — напомнил Ричард. — У вас все еще есть выбор. И мне кажется, что вы выберете жизнь. — Почему? Кардинал встал. — Потому что вы боец. Я понял это еще на площади в Фабианов день. Вы не знаете, как выбирать оружие и за кого, за что и с кем сражаться, вы не знаете, как выбирать союзников, вы не знаете, когда нужно отступать, а когда идти в наступление. Но это поправимо, этому можно научиться, потому что вы умеете принимать вызов и умеете стоять до конца. Как истинный Повелитель Скал. Дорак коротко поклонился и пошел прочь, на ходу сбрасывая человеческое обличье и превращаясь в Тварь. Ричард тоже поднялся. Хотелось движения. Разговор с Дораком оставил странное чувство. Юноша так и не понял, был ли кардинал настоящим, или просто шуткой Лабиринта, ответившего на его метания столь неожиданной встречей, или одной из Тварей, решившей поддержать свою госпожу и убедить задумавшегося герцога. В любом случае то, что он сказал, следовало обдумать. А думалось Ричарду всегда лучше на ходу. Его никто не задерживал. Чудовищ Ричард по-прежнему не интересовал. Только Ранар приподнял голову с лап, проводил юношу взглядом, широко зевнул и снова задремал. Коридоры Лабиринта по-прежнему светились разноцветными искрами, создавая странное ощущение уюта и тепла. Скалы снова гулко пели где-то на краю сознания. А Ричард все шел и шел, не выбирая направления, и перебирал в памяти события своей жизни, искал в них ответ или хотя бы подсказку. Гулял он так довольно долго, пока наконец перед ним внезапно не появились двери. Красивые дубовые двери, похожие на те, что он видел в Ружском дворце в Олларии. Они выглядели здесь настолько чуждо, что юноша сперва остолбенел, а потом протянул руку, чтобы убедиться в их реальности. На ощупь резные панели были гладкими и теплыми, а тяжелая створка легко подалась под ладонью, выпуская тонкую полоску света, совсем не похожего на ровное сияние Лабиринта. Ричард осторожно шагнул в открывшийся проход. За дверьми был… сад. Пахло свежей зеленью и цветами, и раздавалось пение морискилл. Между зелеными насаждениями змеилась узкая дорожка, усыпанная белым песком. Она так и манила пойти по ней, и юноша подчинился этому мягкому и настойчивому зову. Дорожка кружила и петляла, пока не привела Ричарда на пустое пространство, со всех сторон окруженное зеленью. Здесь песок плавно переходил в прочные каменные плиты, на которых по всему периметру стояли столы, заваленные старым пергаментом, бумагами и книгами. Над ними и вокруг висели клетки с морискиллами. А на противоположной стороне этой странной площадки кусты цветущего жасмина образовали два алькова. В одном из них стоял шаддийный столик и пара резных стула, а в другом — рабочее бюро и удобное кресло. За бюро сидел человек и что-то писал, низко склонившись над бумагой. Услышав шаги Ричарда, он поднял голову и приветливо улыбнулся. — Добрый день, герцог Окделл. Хотите шадди? Фердинанд Оллар поднялся из своего кресла и засеменил между столов навстречу Ричарду. Эта встреча ошеломила юношу гораздо больше, чем встреча с Дораком. Он покорно позволил отвести себя во второй альков и усадить за столик. Фердинанд что-то говорил, разливая шадди и придвигая гостю появившуюся из ниоткуда тарелку с пирожными, но Ричард почти его почти не слышал, он разглядывал бывшего короля Талига и не узнавал. Если Дорак почти не изменился, разве что помолодел, то Фердинанд разительно отличался от себя прежнего. Он по-прежнему был пухлым и слегка неуклюжим, одет был в простую, немного мятую одежду без украшений и регалий, его пальцы были испачканы в чернилах, а волосы слегка взлахмочены и тоже местами в темных пятнах, словно Оллар, забывшись, запускал в них руку. Но впервые на памяти Ричарда он не выглядел жалко и нелепо. Из глаз исчезло затравленное выражение, а суетность движений была вызвана не вечным страхом, пониманием, как теперь осознал Ричард, собственной ничтожности и попытками хотя бы казаться, если уж быть не удалось, королем, а скорее увлеченностью своим делом и искренней радостью гостю. Фердинанд Оллар был таким, каким и должен был быть, если бы ему позволили. Если бы ему довелось стать обычным сьентификом, а не королем. — По-моему, вы меня совсем не слушаете, герцог Окделл, — улыбнулся Фердинанд. — Извините… — Ричард запнулся, не зная как обратиться к этому человеку, и смутился, — я… Это все несколько неожиданно. Вы… не похожи на себя… Последняя фраза вырвалась почти против воли и заставила юношу смутиться еще больше. Но Оллар, ничуть обидевшись, рассмеялся. — Да, смерть меняет. — Она показывает, какими мы должны быть… Бывший король покачал головой. — Нет, только такими, какими могли бы быть. Знаете, я многого боялся в жизни, но смерти — никогда. Смерть всегда казалась мне чем-то вроде освобождения. И я был прав. Ричард со стыдом опустил глаза. Человек, которого он презирал, оказался таким же заложником и игрушкой своего рождения, обстоятельств и людей вокруг, как и он сам. Пожалуй, ему пришлось даже хуже, чем Ричарду. Самому юноше смерть хоть и казалась иногда необходимым, а то и красивым жестом, никогда не виделась освобождением. — Простите, — сказал он, сам не зная, за что извиняется — за презрение ли, за смерть, к которой был причастен. — Не стоит, герцог, — снова улыбнулся Оллар. — За что бы вы ни просили прощения, все в прошлом. И уже не имеет значения. — Для меня имеет. Оллар покачал головой. — Ричард… Вы позволите вас так называть? Юноша кивнул. — Вы ведь знаете легенду о выходцах, Ричард. Знаете, почему они приходят за своими убийцами и за своими родными и друзьями? Ричард отрицательно покачал головой. — Потому что те не могут их отпустить. Похороните своих мертвецов. Похороните, а не то они утянут вас за собой. — А вы смогли? Вместо ответа Фердинанд повернул голову и посмотрел вглубь сада. Усыпанные цветами кусты, словно повинуясь его воле, разошлись, открыв взгляду красивую поляну. На ней выстроились в несколько рядов аккуратные ухоженные могилы. — Здесь все мои ошибки, все страхи, вся боль, вся вина, все те, кого я ненавидел, боялся, кого любил без взаимности, кого презирал. Все, что меня тревожило и печалило. Все о чем я сожалел. Я ничего не забыл, но вспоминать больше не больно. Только грустно. Кусты снова сошлись, закрывая кладбище жизни Фердинанда Оллара. — Теперь у меня есть память и моя работа, — мужчина махнул рукой на заваленные столы. — Переводить древние тексты крайне увлекательно. Лабиринт в этом смысле очень удобен, он может предоставить все, что нужно. Ричард вздрогнул от упоминания места, где они оба находятся. Внезапная мысль заставила вскинуться. Оллар тоже был рядом с Катариной, был гораздо дольше, чем сам Ричард. Его тоже заморочили. Даже если Лабиринт очистил его, все равно проводника у него не было. А значит… — Вам нельзя здесь оставаться, — сказал юноша, поднимаясь. — Идемте, я выведу вас. Ричард знал, что сможет. Лабиринт примет его решение и покажет дорогу в обычный мир. Но Фердинанд Оллар покачал головой. — Не нужно, Ричард. — Но Лабиринт, он же… — Сожрет меня рано или поздно, — спокойно сказал Оллар. — Я знаю. — Это неправильно! У вас же не было жизни толком! — Это мой выбор, — Фердинанд отставил чашку и выпрямился на стуле. И Ричард внезапно увидел перед собой потомка человека, завоевавшего Талиг и заставившего склониться перед собой знатнейших и сильнейших людей королевства, увидел пусть и бывшего, но короля. — Знаете, у нар-шадов есть очень старая легенда о государстве посреди пустыни, — сказал Оллар. — Это государство сильно зависело от своих запасов воды, но пустыня и злой дух, который обитал в её сердце, а может быть, был ее воплощением, были неумолимы. Они год за годом крали у людей драгоценную воду. Засыпали песком колодцы, уводили глубоко под землю реки и озера. Многие пытались победить пустыню и злого духа, но никому это не удалось. И однажды воды осталось совсем мало. Посевы погибли. Люди и животные начали умирать от жажды. Тогда король отправился в сердце пустыни сам в надежде победить злого духа и вернуть людям воду. Он победил. Но через несколько лет злой дух возродился, а пустыня снова стала наступать. Король опять сражался и снова победил. Но потом все опять повторилось. Тогда король понял, что недостаточно просто победить пустыню и злого духа, потому что они вернутся снова. Король был хорошим правителем и любил свою страну и свою землю. И он пожертвовал собой, запечатав духа в сердце пустыни вместе с собой. Теперь он вечно сражается с ним, чтобы жило его государство. А его народ до сих пор помнит о нем и просит для него силы и мужества у Ушедших. Я был плохим королем. Я не смог достойно править, не умел ни воевать, ни побеждать, да и умереть вовремя не смог. И мне никогда бы не хватило ни силы, ни мужества, чтобы пожертвовать собой ради победы над злом. Но если мои невеликие силы хоть чуть-чуть смогут поддержать Лабиринт и тех, кто в нем живет, до момента, когда они смогут подняться на поверхность и принять бой за наш мир, значит, мое существование было не напрасным. Ричард снова сел и хмуро уставился в свою чашку. — Я благодарен за участие, — продолжал Фердинанд, — но прежде чем спасать кого-то, надо спасти себя. Или хотя бы сделать выбор. Иначе ничего не выйдет. Быть поглощенным Лабиринтом не самая плохая судьба. Пусть я исчезну как сущность, но мои знания и моя память сохранятся. А до тех пор у меня есть все, что нужно. Разве что гости бывают редко. Квентин иногда заходит да госпожа Каталемейна. Но она бывает редко — ее печалит мой выбор. Фердинанд улыбнулся и подлил Ричарду еще шадди. Юноша стиснул бока чашки. Смириться с отказом было трудно, но и протестовать и убеждать он не смел. Это был действительно выбор Фердинанда, выбор человека и короля. Ричард задумался. Кто бы еще смог вот так, не с покорностью, но с пониманием и достоинством принять и собственные слабость и бессилие, и близящееся полное небытие. Сам юноша на такое был не способен. Смог бы Алва? Ричард не знал. Он заставил себя разжать руки и взглянуть в глаза улыбавшемуся Фердинанду. — Пожалуйста, расскажите мне о вашей работе, ваше величество. Фердинанд расцвел. — Вы действительно хотите знать, Ричард? Ну что ж, с удовольствием. Ричард не знал, сколько он провел в иллюзорном саду, слушая бывшего короля, рассказывавшего древние легенды о властителях прошлого, о воинах и прекрасных женщинах, о людях и чудовищах. Он запомнил каждое слово, сказанное Фердинандом Олларом, и знал, что не забудет ни этот разговор, ни его самого. Что-то изменилось в Ричарде за это время, то ли короткое, то ли бесконечно длинное. Заставило по-новому взглянуть на многие вещи. Для него оказалось откровением, что для признания собственной слабости тоже нужна сила, и немалая, что быть слабым — это не преступление. Иногда это беда, иногда — необходимость, но чаще всего просто жизнь и судьба. Он ушел из зимнего сада, созданного Лабиринтом для Оллара, и снова долго бродил по коридорам и пещерам, пока наконец не вышел на берег огромного подземного озера, усыпанный очень мелким блестящим серебристым песком. С огромных сталактитов на поверхность озера равномерно падали капли, и их звук создавал чарующую музыку. Казалось, озеро пело прекрасную бесконечную песню. А его вода светилась, создавая ощущение чего-то волшебного, чего-то родом из детства. Ричард подошел к воде и сел на мягкий песок. Он думал о том, что совсем не знал людей вокруг себя. Видел лишь иллюзии и удовлетворялся ими, не стремясь заглянуть дальше. Он все еще не знал, как поступить. Что выбрать. За себя он больше не боялся. Будущее, каким бы оно ни было, его не пугало. Но он слишком много ошибался в прошлой жизни. И боялся ошибиться снова. Ценой прошлых ошибок стал Надор. Нынешняя цена будет несоизмеримо больше. Он просидел так до тех пор, пока его мысли не были нарушены тихими шагами. — Тан Ричард. Юноша уже и забыл, когда последний раз его так называли. Он обернулся и застыл. К нему улыбаясь шел капитан Рут. Старый товарищ отца тоже, как и Дорак, выглядел помолодевшим. Исчезла седина, в теле вновь появилась сила, и хромоты больше не было. Ричард отметил это мимоходом. Он вскочил на ноги, бросился к человеку, который учил его ездить верхом и показывал первые приемы со шпагой, и обнял его. — Капитан Рут!.. — голос предательски сорвался, и Ричард уткнулся носом в плечо старому солдату, боясь, что совершенно по-детски разревется. Тот обнял его в ответ, мягко поглаживая по спине. — Ну что вы, тан Ричард, что вы. Они так простояли несколько минут, пока в конце концов Ричард не справился с собой и не разжал руки. — Как же я рад вас видеть, капитан Рут! — Я тоже, тан Ричард. Хотя лучше б вы дольше сюда не спускались. Ну уж как вышло. — Я столько всего натворил, капитан Рут. Старый солдат усмехнулся, пригладил усы, сел на большой валун и усадил Ричарда рядом. — Ну рассказывайте. Это прозвучало как в детстве, когда Ричард приходил к капитану с очередной проказой, пошедшей не так, или с новым открытием, сделанным в окрестностях замка. Но рассказы о детских шалостях были мелочью по сравнению с тем, о чем говорил Ричард сейчас. Рут слушал спокойно, не перебивая, без осуждения, без насмешки, без жалости и недовольства. Почти как Скалы. Когда Ричард закончил свой рассказ, он только покачал головой. — Дела. Трудно вам пришлось, тан Ричард. Ричард опустил голову. — Из-за меня вы погибли. И матушка, и сестры. И другие люди. — Это верно, — согласился Рут. И в его голосе Ричард, к своему удивлению, снова не услышал обвинения. — Вы меня не осуждаете? — Очень по-детски спросил Ричард. — А я Создатель, что ли, — хмыкнул Рут, — чтоб судить кого-то? Вот до Него дойдете, тогда и суд свой получите. Тот, который превыше человеческого и всегда справедливый. А мне судить кого-то не с руки. Сам не без грехов. Да и чистым сюда никто не приходит. Жизнь, она что дорога — нельзя пройти, не запылившись. А сестер ваших и матушку мы проводили честь по чести докуда смогли. За них не переживайте. Дальше им новая жизнь будет. Дай-то Создатель, чтобы лучше прежней. Они немного помолчали, а потом Рут спросил: — А сами-то дальше что делать будете? Ричард покачал головой. — Не знаю, — он сделал паузу и признался, — мне страшно. Я боюсь ошибиться. Я уже не справился. А вдруг не справлюсь опять? Вдруг снова ошибусь? — Не решив и не сделав, не узнаете, тан Ричард, — улыбнулся Рут. — А что не справились — одному всегда нелегко приходится. А вы один, почитай, со смерти тана Эгмонта были. Эх, не надо было мне герцогиню Мирабеллу слушать. Сразу вас нужно было в горные кланы везти. Там бы вас хорошо научили. Не дело это, чтобы тана женщина воспитывала. Да и один бы не остались. Горцы, они всегда своих поддержат. Это старая герцогиня Эдит, упокой Создатель ее душу, с ними расплевалась и тану Эгмонту заповедовала мириться. А тот и обещал. Кто ж умирающей матери откажет? Но только за себя. Вас бы они приняли. Ричард задумался о том, какой стала бы его жизнь, если бы после смерти отца его взяли к себе горные кланы, для которых титул Повелителя Скал значил больше, чем все герцогские и королевские титулы Золотых Земель. О них он только слышал, и то нечасто. Отец о них не говорил вообще, а матушка называла дикарями. Только капитан Рут, мать которого была из горцев, иногда рассказывал о своих родичах. А оказывается, вот почему. Из-за старой вражды. Каким бы он стал, проживи он годы до поездки в Лаик в кланах? Впрочем, Ричард быстро оставил эти мысли — смысла в них не было. Прошлого не вернешь. — Больше вы один не останетесь, тан Ричард, — продолжал, между тем, капитан Рут, — чтобы ни решили, я с вами пойду. Хватит, довольно я своим долгом пренебрегал. — Спасибо! — искренне поблагодарил Ричард. На душе у него стало теплее. Странным образом ответственность не только за свою судьбу, но и за судьбу старого солдата, которую тот так спокойно вручил мальчишке, уже однажды приведшему его к смерти, успокоила юношу и заставила почувствовать себя уверенней. Он по-прежнему не имел права на ошибку. Но теперь он был не один. И впервые со смерти отца он знал об этом. Решение было принято. Ричард поднялся и собирался сказать капитану Руту, что надумал, когда под сводами пещеры раздался полный ярости рык. — ТЫ! И Ричарда сбила с ног серая тень. Все-таки тренировки с Алвой и пребывание на войне не прошли даром. Ричард сумел не только правильно упасть, но и сбросить с себя неожиданного противника, и даже успел вскочить на ноги. Перед ним, сжав кулаки и сверкая лиловыми глазами, стоял Эстебан Колиньяр. — Все из-за тебя! — прошипел он и бросился снова, не оставив времени на недоумение и раздумья. Ричард только и успел, что махнуть Руту, чтобы тот не вмешивался. Не хватало еще подставить капитана под разъяренную Тварь. Впрочем, Эстебан перекидываться почему-то не спешил, хотя цвет глаз красноречивей всех слов говорил о том, какой выбор он сделал. Драка получилась знатной и закончилась вполне предсказуемо — после удачной подсечки оба парня снова упали на песок и скатились в озеро. Вода охладила пыл обоих. — Так в чем я виноват? — спросил Ричард, садясь в воде. Глубина у берега была чисто символической. Пожелай он войти в воду нормально, она не достала бы и края сапог. — В том, что я здесь! — рыкнул Эстебан. — Если бы не ты, и не Алва, я был бы жив. — А чего ты хотел, оскорбляя меня? — Убить тебя! — За что? — Ричарду внезапно стало смешно. — Потому что ты не должен был жить! — Почему? — Ты отродье бунтовщика и изменника! — А ты навозник, — Ричард сказал это спокойно и сам с удивлением понял, что и навозники, и Люди Чести для него теперь просто громкие, но не имеющие значения слова. Но Эстебан дернулся как от пощечины и пошел красными пятнами, и Ричард мимоходом это отметил. Сам он злости не чувствовал, хотя раньше взбесился бы, скажи кто-то такое об отце. Но сейчас ему больше хотелось добраться до сути претензий и ярости Эстебана. — И это я должен был стать оруженосцем Алвы, а не ты! Ричард моргнул. До него только сейчас дошла простая, в общем, вещь — Эстебан ему завидовал. Отпрыск богатого рода завидовал нищему изгою, потому что у него была древность рода, какую не купишь никакими деньгами, и потому что изгоя взял в оруженосцы Первый маршал. — Мне это не принесло счастья и удачи. Алве я нужен был только как игрушка. Хотя и не постельная, как ты предполагал. Эстебан снова стиснул кулаки, но из его глаз внезапно ушел лиловый цвет. — Если бы не ты, то я бы остался со своей семьей, — сказал он. — Теперь моя мать больна, отец в тюрьме, а сестру хотят насильно выдать замуж, чтобы прибрать к рукам наше состояние и земли. Если бы я остался с ними, я бы мог их защитить. Ричард подумал, что, скорее всего, все, что удалось бы Колиньяру, так это оказаться в тюрьме вместе со своим отцом. Он провел рукой по лицу, стирая влагу, и поднялся на ноги. — Моей семьи вообще больше нет, — ровно сказал он, протягивая руку Эстебану. Тот хмуро посмотрел на него снизу вверх. — Но я найду для тебя путь наверх, к твоим родным, — пообещал Ричард. — Я могу. Принятое решение укрепилось окончательно. Эстебан все же принял протянутую ладонь. Ричард был готов к тому, что тот попытается опрокинуть его обратно в воду. Но Колиньяр просто поднялся. — Я не нуждаюсь в твоем милосердии, Окделл. — А оно не для тебя. Твои мать и сестра мне ничего плохого не сделали. Оно для них. Ричард вышел из воды и обернулся. — Не будь там меня, Алва никого бы не взял. Он бы и меня не взял, не будь за моей спиной Надора. Он подошел к сидящему на камне и тихонько посмеивавшемуся капитану Руту. Ричард внезапно сообразил, что для бывалого умудренного жизнью вояки вся эта драка и последующее выяснение отношений между двумя сидящими в воде парнями выглядели довольно забавно. — Вы со мной, капитан Рут? — спросил еще раз юноша. — С вами, мой тан, — улыбнулся капитан, вставая. — Тогда нужно найти хозяйку этого места. Ричард пошел к выходу из пещеры, оставляя позади все еще стоявшего по щиколотку в воде Колиньяра. Лабиринт откликнулся на молчаливую просьбу и очень быстро привел Ричарда и его спутника в залу, посреди которой стояла беседка из белого мрамора. В беседке, как в чаше, горел лиловый огонь. Он горел неровно, то опадая, то взмывая к своду беседки, то съеживаясь до нескольких крохотных лепестков, то норовя вырваться из ограниченного пространства. Беседка была окружена разомкнутым кольцом из мраморных плит, а к чаше с огнем вели четыре ступени. На низком портике сидела и смотрела на огонь Синеглазая. Почему-то Ричард даже в мыслях не мог назвать ее Оставленной. Не была древняя легенда до конца правдивой. Таких женщин, как Синеглазая, не оставляют. Даже боги. Скорее уж такие, как она, отпускают. Иногда и богов. Ричард сам не понимал разницы, но отчетливо ее ощущал. Капитан Рут остался у входа, а Ричард, несмотря на то, что ему очень не хотелось прерывать задумчивое уединение женщины, подошел к беседке. Синеглазая повернула голову, услышав его шаги, улыбнулась и похлопала рядом с собой, предлагая сесть. Ричард коротко поклонился и опустился на прохладный мрамор. — Ты выбрал, — констатировала женщина. Ричард кивнул. — Я хочу стать частью вашего народа. Человек из меня получился так себе. Может быть, Изначальная Тварь получится лучше. Улыбка женщины стала шире. — Я знала, что не ошиблась. А человек из тебя получился нормальный. Не лучше многих, но и не хуже. Поверь той, что видела здесь бесчисленные поколения людей. Только не пожалеешь ли ты потом? Ричард задумался, а потом честно ответил, глядя в безупречно синие глаза: — Не знаю. Я не могу знать, как будет дальше. Может быть, я возненавижу свой выбор, но здесь и сейчас я решил. А потом уж как будет. Постараюсь не пожалеть. Синеглазая засмеялась. — Молодец. Ты правильно обо всем рассудил. Никто не может знать, как сложится его судьба. Разве что Создатель. Идем. Она поднялась с мраморного портика и протянула Ричарду руку. Юноша принял ее и пошел за женщиной. У самого выхода Синеглазая вдруг обернулась и кивнула на беседку. — Знаете, это ведь и есть Пламя Этерны. Его принес мой супруг со своими братьями. Пока оно горит, у Кэртианы всегда есть надежда. Пока оно горит, всегда есть надежда у Этерны. Уверен, что не хочешь стать Стражем Ожерелья? Эта судьба несоизмеримо выше и почетней, чем защищать один мир. — Защищать свой дом и своих близких почетнее всего, — упрямо возразил Ричард. Капитан Рут едва заметно улыбнулся его словам. — Хорошо, — кивнула Синеглазая. Ее взгляд стал на миг тревожным и печальным. Женщина смотрела на огонь как на врага, страшного и неодолимого. — Говорят, он не для женщин. Говорят, он не для моего народа. Но когда-нибудь, когда мои собратья и мой мир перестанут нуждаться во мне, я поднимусь по четырем ступеням и войду в огонь. И уйду туда, где находится мой супруг. Я верю, что он еще жив. И верю, что он все еще помнит и любит меня. И я не позволю забрать у себя ни клочка памяти. Это прозвучало как клятва. И Ричарду показалось, что лиловый огонь качнулся к Синеглазой, словно кивнул, принимая вызов. А женщина решительно повернулась и пошла прочь. Юноша и мужчина последовали за ней. Очередной зал, куда привела Ричарда и Рута Синеглазая, отличался от всего остального Лабиринта. Если другие места постоянно менялись, вбирая в себя все новые и новые жизни и судьбы, то этот зал был таким — Ричард почувствовал это очень отчетливо, — каким его создали. В его стенах не было ни одного драгоценного камня, ни одной искры света. Сразу от порога начинался непроглядный мрак. Он обволакивал и затягивал, сгущался вокруг и замедлял движения. Он поглощал звуки шагов и шелест одежды. У Ричарда было ощущение, что он нырнул в глубокий омут с черной маслянистой водой и позабыл, в какой стороне поверхность. Он, наверное, потерялся бы в этой тьме, если бы не ладонь Синеглазой, крепко державшая его руку. Женщина шла уверенно, но внезапно остановилась и отпустила Ричарда. Прежде чем юноша успел испугаться, раздался тихий шорох, с каким кремень и кресало ударяются друг о друга, во тьме полыхнули искры и осыпались на пол. А тот вспыхнул огнем у самых ног Ричарда. Пламя взметнулось вверх, разгоняя темноту, и побежало по заполненным черным горючим маслом желобкам, поднялось по фитилям на огромные, выше человеческого роста, колонны и весело заплясало на них, освещая пространство. Оказалось, что Ричард и Синеглазая стоят почти в центре зала около двух то ли алтарей, то ли постаментов из полированного черного обсидиана, большого и поменьше. На алтарях не было ни украшений, ни символов — только угрюмая и угрожающая чернота, притягивавшая взгляд. Между алтарями стояли две чаши с низкими бортами на высоких, Ричарду по пояс, ножках. Одна была примерно с человеческую голову диаметром, во второй мог бы свернуться клубком надорский волкодав. От чаш и алтарей вели два вычерченных пламенем прохода. По одному они пришли, там светился вход в уже привычную Ричарду часть Лабиринта, второй же вел к арке, за которой колыхалась тьма, недовольная тем, что ее прогнали из зала. От арки, тоже обсидиановой, веяло холодом. Ричард отчетливо почувствовал, что туда лучше не соваться, но не мог отвести взгляд от колыхающейся тьмы. — Туда уходит в посмертие мой народ. Я не знаю, что там, но если хочешь, то можешь пойти туда. — Нет, — мотнул головой Ричард, — я решил. Он подошел к малому алтарю и коснулся его кончиками пальцев. Черный обсидиан сонно отозвался на прикосновение, приветствуя Повелителя. От него веяло кровью и жизнью. А вот от его большого собрата шло ощущение крови и смерти. Догадка была страшной, и Ричард обернулся к Синеглазой. — Эрэа, тот, кто отдаст свою силу, умрет? Женщина кивнула. — Да. Это Лабиринт. Здесь закон простой — жизнь за жизнь, смерть за смерть, судьба за судьбу, сердце за сердце, сила за силу. — Но это неправильно! Я не хочу, чтобы за меня снова платили другие! Из-за меня умерло уже достаточно! Синеглазая грустно улыбнулась. — Мальчик, у большинства из нас за спиной даже не века, тысячелетия. Тысячелетия бесконечного ожидания, тысячелетия бесконечного блуждания по коридорам, без дела, без смысла и уже почти без надежды. Лабиринт поддерживает нас, но он же не дает нам умереть. Тот, кто отдаст тебе свою силу, получит возможность уйти. Это не жертва, это освобождение. Весь пыл Ричарда угас. Все это почему-то до боли напомнило отравление Алвы. Только Ворон все знал и не собирался умирать из-за решения одного глупого мальчишки. А сейчас кто-то добровольно этому решению подчинится и обменяет свою жизнь на его. В зал между тем входили Твари и люди. Они смело переступали через огонь, но не приближались к обсидиановой арке и оставляли свободным пространство вокруг алтарей и чаш. Ричард заметил Дорака. Совсем рядом встал все еще хмурый Эстебан и кивнул ему, капитан Рут ободряюще коснулся плеча Ричарда и отошел в сторону. Марианна весело махнула рукой и что-то прошептала красивой статной женщине с явными чертами Приддов. Та улыбнулась Ричарду, сверкнув лиловыми глазами. Леонард Манрик остановился рядом с дамами. С противоположной стороны сложил руки на груди один из близнецов Катершванцев. А рядом с ним стряхнули чудовищные обличья красивая светловолосая дриксенка и среднего роста крепыш в морском мундире кесарии. Ричард обратил внимание, что людей было больше, чем Тварей, и понял, что людьми здесь и сейчас выглядят те, кто принял чужую сущность, а Тварями остались те, кто ими родился. Наконец поток людей и чудовищ иссяк, а к Синеглазой подошел Ранар. Женщины подняла руку, чтобы коснуться его морды. — Ты уверен, брат? Ранар наклонил огромную голову и осторожно боднул госпожу Лабиринта в плечо. — Уррр. — Хорошо, — Синеглазая улыбалась, но в ее глазах дрожали слезы, — но как же мне будет тебя не хватать. — Уррау, — Ранар снова поднял голову и встретился взглядом с Ричардом. Юноша, повинуясь порыву, шагнул к нему. — Я постараюсь быть достойным твоей силы, Ранар из рода Изначальных, — сказал он. — И буду беречь твою сестру. Наверное, это звучало глупо: уж кто-кто, но Сестра Смерти не нуждалась в защите какого-то мальчишки, который и со своей-то защитой не смог справиться, но взгляд Ранара стал задумчивым. А в мозгу Ричард внезапно возник чужой голос: «Клянешься?» Ричард горько усмехнулся. — С клятвами у меня сложилось не очень, поэтому просто обещаю. «Этого достаточно.» Ранар снова наклонил голову, и лица Ричарда коснулся горячий раздвоенный язык. А Ранар развернулся, запрыгнул на большой алтарь и улегся, расположив лапы так, чтобы живот и грудь были открыты. Ричард вопросительно взглянул на Синеглазую и, получив утвердительный кивок, скинул рубашку и лег на второй. Холодный гладкий камень завозился под ним будто живой, стремясь устроить поудобней. Ричард повернул голову и снова встретился взглядом с Ранаром. Чудовище улыбнулось уголком пасти. К нему подошли другие Твари и прижали голову, лапы и хвост к черной поверхности алтаря. — Будет очень больно, мальчик, — заметила Синеглазая. В руке у нее сверкнул кинжал, выточенный из обсидиана. — Тогда, наверное, будет лучше, если меня тоже кто-то подержит, — ответил Ричард, закидывая руки за голову. — Не возражаешь? — ладони Эстебана плотно стиснули его запястья и прижали к алтарю. — Нет, — улыбнулся своему недругу Ричард. У его ног встали капитан Рут и Норберт Катершванц. Квентин Дорак положил ладонь на живот. — Я готов, эрэа, — сказал Ричард. Со второго алтаря раздалось согласное ворчание. Оставленная подошла к нему и занесла кинжал. Это действительно было больно. Больнее сломанной ключицы, больнее пули в бок. Когда каменный клинок рассек его плоть, Ричард не знал, каким чудом не закричал. Он дернулся, пытаясь уйти от боли, но сильные руки удержали его на месте. Когда Синеглазая раздвинула мышцы и кости и вынула из его груди еще бившееся сердце, он застонал и до крови прокусил губу. Ричард думал, что потеряет сознание, но Лабиринт держал его, не давая упасть в милосердную тьму, заставляя смотреть, как Синеглазая бережно кладет его все еще живое сердце в малую чашу, подходит к Ранару и рассекает грудь уже ему. Чудовище тоже дернулось, но и его тоже крепко держали. Синеглазая отложила нож и засунула обе руки в рану. Сердце чудовища было огромным, женщина с трудом достала его и с трудом же удерживала на ладонях. Его она положила во вторую чашу. Потом снова взяла сердце Ричарда и, подойдя к тому, кого назвала братом, вложила маленькое человеческое сердце в его грудь. Это выглядело таким странным и неправильным, что Ричард на мгновение забыл о боли. А в руке Синеглазой появилась черная игла в форме полумесяца с длинной черной же нитью. Ею она осторожно зашила разрез и отошла. Несколько мгновений ничего не происходило. Но потом затихший было Ранар дернулся и попытался освободиться. На этот раз его отпустили. Ранар с трудом сполз с алтаря. К нему с двух сторон подошли Твари, подперли его своими могучими телами, не давая упасть, и повели шатавшееся и ронявшее капли густой и жгучей лиловой крови чудовище к обсидиановой арке. Они остановились в десятке бье от темного проема, и последние шаги на подгибающихся лапах Ранар сделал сам. Коснулся мордой тьмы, и она словно затянула его в себя. Горестный рык прокатился по залу. Все это время Синеглазая стояла, прижав окровавленные руки ко рту, и смотрела вслед уходящему брату. Когда Ранара поглотила тьма, она встряхнулась, смахнула тыльной стороной ладони слезы со щеки, взамен оставив на ней кровавые полосы, вынула из чаши второе сердце и направилась к Ричарду. И с каждым шагом огромное сердце в ее руках уменьшалось, пока не достигло человеческих размеров. Подойдя, она снова раздвинула Ричарду ребра и вложила сердце в его грудь. И вся боль, которую он чувствовал до этого, показалась юноше ничтожной. Потому что чужое сердце было горячим и тяжелым. Оно придавило Ричарда, не давая ни вздохнуть, ни дернуться. Оно словно пылало внутри, выжигая внутренности. Огненные нити расходились от него, пронизывая тело до кончиков пальцев. Они внедрялись и врастали в плоть юноши, неся с собой огонь. И Ричарду чудилось, что он весь полыхает и никак не может сгореть. А потом его раскрытой груди коснулась черная игла. И стало еще больнее. Игла была ледяной. Холоднее воздуха в горах, холоднее горных рек, холоднее снега. Огонь вздыбился, протестуя против вторжения враждебной стихии. Ричарда выгнуло дугой, и если бы его не держали, он наверняка свалился бы с алтаря. Огонь боролся в нем со льдом. И в этой схватке погибал сам Ричард. Две стихии уничтожали его, самую его суть, все то, что делало его человеком. Он не знал, сколько это продолжалось, пока наконец в обезумевшее от боли сознание не вторгся тяжелый ровный гул. Прорвавшийся через горячую белую боль, он помогал и поддерживал, тянул за собой, заставляя собраться и дать отпор огню и льду, сделавшим его, Ричарда, своим полем боя. А вместе с ним пришло что-то еще. Тяжелое, надежное, оно было таким родным и знакомым. Оно было… оружием и защитой, щитом и мечом. И Ричард, почти не думая, потянулся за ним и бросил против обезумевших стихий, подавляя, подчиняя и покоряя их. Он заново собирал себя из немногих обломков, что остались после борьбы огня и льда, а то, чего недоставало, он забирал у умирающих стихий. И у того, что стало ему оружием. Огонь и лед не были довольны, но противопоставить ничего не могли, а его оружие делилось легко и охотно, вплетая и вживляя себя в саму суть Ричарда. И в какой-то момент Ричард понял, что это. Скалы. Родные Скалы снова не оставили своего Повелителя. Помогли, поддержали, подарили себя. И теперь Ричард был им ближе, чем был кто-либо из его предков. Возможно, даже ближе, чем прародитель Лит, потому что Лит все же был пришлым, пусть стихия и признала его. А Ричард — плоть от плоти этого мира. Плоть от плоти Скал. Плоть от плоти Лабиринта. Теперь уже навсегда. И все закончилось. Боль исчезла. В груди ровно и отчетливо, но как-то непривычно гулко билось чужое сердце. Оно все еще было горячим, но уже не причиняло боли, не мешало дышать и двигаться. Льда не осталось вовсе. Ровный гул Скал стал намного отчетливей, и теперь Ричард не просто слышал его — он его понимал. Он мог разобрать, что говорит каждый камушек, каждая песчинка, мог ответить им, мог попросить и даже приказать. Он стал их частью так же, как стал частью всего мира. Так же, как стал частью Лабиринта. А Скалы, весь мир и Лабиринт стали частью его самого. Теперь он был настоящим Повелителем Скал. Повелителем одной из четырех Стихий, оберегавших Кэртиану. Их — и Скал, и Кэртианы — орудием и волей. Ричард открыл, как оказалось, зажмуренные глаза. Сморгнул с ресниц выступившие слезы. Он по-прежнему лежал на обсидиановом алтаре в тускло освещенном красноватыми отблесками огня зале. Пахло горящим маслом, кровью, вереском, камнем и еще тысячей других запахов, для которых раньше у Ричарда не было названий, потому что раньше он их просто не ощущал. Юноша дернулся на пробу и понял, что его все еще придерживают за руки и за ноги, и на животе тоже лежат тяжелые и горячие ладони. Ричард снова попытался освободиться, и на этот раз его отпустили. Он неуклюже перевернулся и все-таки свалился с обсидианового алтаря, упав на четвереньки. Нет. На лапы. На четыре мощные когтистые лапы. Ричард недоуменно повел головой, пытаясь оглядеть себя. Без зеркала это было не самой простой задачей, но помимо лап обнаружилось еще совершенно нечеловеческое, но сильное и мощное тело и длинный хвост, а на голове, судя по тяжести, образовалось что-то вроде рогов. Почему-то хвост поразил Ричарда больше всего. Он попытался рассмотреть его поближе и чуть не упал, запутавшись в лапах. Но его немедленно поддержали, подперев сбоку таким же нечеловеческим мощным телом. Ричард, забыв про хвост, оглянулся и встретился взглядом с недовольными лиловыми глазами… Эстебана? Ричард завертел головой. Твари и люди по-прежнему наполняли зал, и Ричард… чувствовал их всех. Не просто чувствовал — он их знал, каждого из них. Он мог потянуться мыслью к любому из них и получить ответ. Он мог найти каждого из них в любом уголке Кэртианы и Лабиринта. Он мог позвать и знал, что к нему придут. Он… Он стал частью не только Кэртианы, Скал и Лабиринта, он стал частью народа Изначальных Тварей. Он стал… Изначальной Тварью. Ричард нашел взглядом Каталемейну. Почему-то теперь называть ее по имени, пусть и человеческому, — было и другое, и его Ричард тоже теперь знал, — было легко и просто. Женщина стояла в нескольких шагах от него. С высоты нового роста Ричарда она выглядела совсем маленькой и хрупкой, но не потеряла своей силы и достоинства. Ее лицо по-прежнему было испачкано кровью, но синие глаза, еще более яркие, чем казалось Ричарду до преображения, светились радостью. Ричард несмело сделал два шага вперед и наклонил голову, почти касаясь носом лица женщины. Та улыбнулась, подняла руку и провела ладонью по его щеке. — Добро пожаловать домой, Ричард Окделл, Повелитель Скал. И люди, и Твари поддержали ее дружным ревом, приветствуя нового собрата. И Ричард почувствовал, что действительно вернулся домой. *** Ричард не знал, зачем пришел снова в это место. Лабиринт не стал противиться и сразу привел его в тот тупик, из которого юношу увел Ранар, и воссоздал все в точности, как было тогда — комнату, освещенную лишь пламенем камина, недвижного Алву, ночь за окном. Даже разбитый бокал все еще лежал на полу. Но теперь Ричард отчетливо чувствовал, что это лишь иллюзия. И теперь Ричард смотрел и не понимал, как раньше мог не замечать нереальности всей картины. Хотя тогда он еще был человеком. Он сделал осторожный шаг к Алве, и тот немедленно повернул голову. — Все-таки решили вернуться, юноша? В вас снова заговорила Честь? Или вам просто стало скучно в компании вашего анакса? Интересно, а настоящий Алва вел бы себя так же? Уже не таясь, Ричард подошел к слепцу и опустился на колено, заглядывая в лицо. Алва выглядел плохо, а в слепых глазах пряталась настороженность пополам с усталостью. — Так что же, герцог? Ричард молчал. Можно было говорить, задавать вопросы, слушать язвительные и резкие ответы, по крупицам выбирая из шелухи слов правду. Но зачем? Это Лабиринт, а Ричард теперь часть его. Можно попросить и получить все сразу. Лабиринт не станет скрывать, он отдаст все, что имеет, без споров и уверток, без красивых слов и жестов. Ричард вздохнул и закрыл глаза, задавая вопрос не иллюзии, но Лабиринту. И вздрогнул под натиском чужих слов, взглядов и планов. Лабиринт помнил все и не собирался ничего скрывать. Алва, Дорак, снова Алва, Савиньяк, Валме, опять Алва. «Хотел убить и убил». Фальшивое кольцо. Фальшивая любовная сцена. Планы на Айрис и самого Ричарда. Знание о яде в вине. Много грязи, много лжи, много фальши. «Обманувшийся виноват сам.» «Пусть не подталкивается.» Иллюзии, одни сплошные иллюзии. Вот чем была его жизнь последние три года. Фальшивка, придумка глупого мальчишки — вот чем был блистательный Рокэ Алва. Такой же иллюзией, как эта комната, как человек, сидящий у камина, как неведомая опасность за призрачным окном. Ричард открыл глаза и, не глядя больше на слепца у камина, вышел из комнаты, на ходу оборачиваясь Тварью. Иллюзия схлопнулась за его спиной, оставив темный пустой тупик. *** Ричард стоял перед колоссальной каменной аркой, которую закрывала тяжелая гранитная плита. Он снова был человеком. Как оказалось, менять обличья совсем нетрудно. Хотя, как сказала Каталемейна, выбирать облик подобно рожденным Тварями, он не сможет. Те, кто раньше был людьми, ограничены только двумя — обликом Твари и тем человеческим, что они носили до преображения. Иллюзии им тоже были недоступны. Но Ричарда, как, впрочем, и всех остальных, это не смущало. Его устраивал его собственный вид. Плита и арка были древними, и они помнили Ушедших. Они с удовольствием рассказывали Ричарду, как их принесли сюда, как обтесали, как собрали вместе, отгородив Лабиринт от Кэртианы. Как на них наложили заклятия, преграждая проход для Изначальных Тварей, как потом поверх заклятий легло еще одно, уже не просто закрывающее выход, но превращающее в безгласный камень любого, кто дерзнет их коснуться. Как однажды пришел тот, кто снял заклятие и выпустил Тварей наверх. И как они, камни, устали держать границу, как им хочется просто лежать где-нибудь в земле, а не нести на себе эту ношу. Камни, оказывается, тоже устают. Ричард слушал и улыбался. Он уже знал, как поступит. Он оглянулся на собратьев, стоявших позади, и шагнул к арке. — Осторожней, Ричард, — напомнила Каталемейна, — Капкан Судьбы опасен даже для нас. — Я помню, — ответил Ричард. Он не собирался касаться плиты, да и арки тоже. В этом не было необходимости. Зачем? Можно же просто… попросить. Ричард поднес запястье к губам и рванул кожу моментально заострившимися клыками. Подождал, пока в подставленной ладони наберется кровь, и плеснул на арку, плиту и пол возле них. Камни довольно заворчали, принимая угощение, и согласно заворочались в ответ на предложение своего Повелителя. Оно их устраивало. Ричард закрыл глаза, сосредоточился… И гладкий пол разошелся пропастью, в которую рухнули и потерявшая опору арка, и плита, а пол снова сомкнулся, пряча в себя и заклятия Четверых, и Капкан Судьбы — камням ведь не грозит окаменеть. Из темноты образовавшегося прохода дохнуло холодной свежестью. Морозный ветер растрепал людям волосы, взметнул полы синего одеяния Каталемейны и кинул под ноги Ричарду горсть снега. Юноша почему-то оробел и снова оглянулся. — Идем? — Да, — кивнула Каталемейна. Она прошла мимо Ричарда, на миг замерла там, где заканчивались стены Лабиринта, и решительно шагнула в развалины давно покинутого города. Ричард последовал за ней. На поверхности была ночь, и падал неспешный снег. Синеглазая подняла руку и поймала на ладонь несколько снежинок. — Я так давно не видела и не ощущала снега. На лице женщины было странное и почти пугающее выражение — как у ребенка, который внезапно получил самый лучший, самый волшебный, самый желанный подарок, на который уже и не надеялся. — Мы свободны! — закричала она и засмеялась, раскинув руки и запрокинув голову к беззвездному небу. — Свободны! — эхом вторили своей госпоже выходившие из Лабиринта люди. Они действительно были свободны. От прошлых ошибок, разочарований и бед, от неудач и поражений. И от долгов. Теперь у них был только один долг. А все остальные — как они сами решат. — Этот город я забираю себе, — сказала Синеглазая, отсмеявшись. — Люди вряд ли сразу нас примут, но нам нужно место на поверхности, а этот город мне нравится. Он будет красивым, когда снова поднимется из руин. Только вот стены… — она оглянулась на Ричарда. — Их не будет, моя госпожа, — пообещал юноша. Может быть, двойные стены вокруг Гальтары и строили Четверо, но состоят они из камней, которые не станут противиться воле Повелителя Скал. Сам Ричард думал о Надоре. О том, что эта земля всегда была вотчиной Повелителей Скал, о холодном озере на месте некогда величественного замка, ныне ставшим могилой для его родных, о земле, которая будет чахнуть год от года, потому что ее хозяин не ходит по ней. О том, что очень скоро, через каких-то пару десятилетий, его край начнет убивать всех, кто не рожден в нем, потому что Скалы помнят и не прощают. Ричард мотнул головой. Нельзя этого допустить. Надор нуждается в своем Повелителе, нуждается так, как ни один край, ни одна земля — ни Придда Повелителей Волн, ни Вараста Повелителей Ветра, ни Эпинэ Повелителей Молний. Прошлого не вернуть и не исправить. Но есть будущее, а значит… Ричард вспомнил время незадолго до своей смерти. Тогда он хотел отбросить прошлое и сделать Надорэа независимой и свободной. Прошлое уже мертво. А Надорэа… Надор… Надор он заберет, и плевать на Талиг. Хватит, эта страна достаточно выпила крови у его родины. Госпожа Каталемейна права — им нужно место, чтобы жить. И лучше даже не одно. А Надор примет их, кровных братьев и сестер своего Повелителя. Но сперва… — Поохотимся? — весело спросил подошедший Эстебан. — Чуете? Пахнет крысами. Ричард принюхался. Ветер действительно нес мерзкую крысиную вонь. Крыс было много. Крысы были голодны. У крыс были два Короля, один из которых уже почти вошел в силу. У крыс была Королева, готовая надеть корону. Крыс требовалось переловить. — Поохотимся, — согласилась Каталемейна. — И не только. Есть те, кто могут стать часть нашего народа. Их тоже надо найти. Да и просто те, кого стоит навестить, тоже есть. Бывшие обитатели Лабиринта довольно заворчали и начали оборачиваться Тварями. На поверхность вышел только те, кто раньше был людьми, и у них были родные, близкие, друзья. Да и враги, кого они не хотели и не могли забыть и оставить в прошлом. И это был их выбор. Но сперва крысы. — Ты пойдешь к Алве? — поинтересовался Эстебан, стряхивая человеческое обличье. Ричард прислушался к себе и миру и покачал головой. — Не имеет смысла. Крысиных Королей и Крысиной Королевы рядом с ним уже нет. Они взяли что могли и теперь ищут себе другое пропитание. Простите, герцог Алва, ваш бывший оруженосец опять выбрал не вас. — А ты? Эстебан покачал тяжелой головой. Ричард не без злорадства усмехнулся. Тот, кто мечтал стать похожим на блистательного герцога, тоже выбрал не его. — К Алве пойду я, — подошел и встал рядом Квентин Дорак. — Я найду, что ему сказать. Детей нужно не только любить, но и воспитывать, и это долг родителей или тех, кто себя таковыми считает. Попробую исправить собственные упущения. — Думаете, получится? — спросила Синеглазая. — Надо попробовать. Иначе он может натворить бед, — ответил Дорак. — Он это умеет. И к тому же он все еще носитель крови Четверых. А значит, нужен Кэртиане. Синеглазая склонила голову, признавая его правоту. Ричард повернулся к ней. — Мне уже довелось убить Крысиную Королеву. Я предпочел бы пойти за ее жизнью. — Хорошо, — кивнула Каталемейна. — Рядом с ней Король. Не ходи один. Эстебан, Норберт, капитан Рут и несколько надорцев выдвинулись вперед, выражая готовность сопровождать Ричарда. И тот послал им волну благодарности. — А кто пойдет за вторым Крысиным Королем? — Я, — из толпы вышел Леонард Манрик. — Я тоже найду, что сказать ему. И за свою смерть, и за дуэль из-за шлюхи, и за то, что он сотворил с моей семьей. Он обернулся чудовищем. И рядом с ним тоже встали Твари. Ричард последовал примеру Манрика. Дриксенский моряк подсадил на спину своей обратившейся светловолосой подруге Каталемейну, когда-то обменявшую свою многоликость на возможность остаться на поверхности со своим любимым. Женщина что-то прошептала на ухо Твари, от чего та весело фыркнула. Потом Каталемейна оглядела свое страшное войско и махнула рукой. Твари бесшумно сорвались с места и помчались по мертвому городу, которому скоро предстояло ожить вновь. У двойного кольца они притормозили. Сказался древний запрет, властвовавший над теми, кто отдал им свои силы, но блестящие в свете проглянувшей сквозь облака луны черные камни заворочались, освобождаясь от векового сна, и рухнули, раскатываясь обломками и облегченно вздыхая. Теперь они тоже были свободны от опостылевшего, пустого, никому уже ненужного служения и радовались этому. А вышедшие из Лабиринта помчались дальше. Гальтару они покинули все вместе, но очень скоро разделились. Группами и поодиночке они неслись сквозь ночь. Огромные мощные существа. Самые страшные хищники Кэртианы и самые верные ее защитники. Им не нужны были дороги, для них не было преград. У них были цели, и этого было достаточно, чтобы ничто и никто не могли помешать им или даже замедлить. Их не останавливали болотины и овраги, они легко перепрыгивали расщелины, переплывали реки, без труда взбегали на холмы, взбирались на горные кручи и спускались по опасно осыпающимся склонам. Их вел сам мир, выбирая и складывая для них воедино самые удобные и быстрые пути. И те расстояния, что у людей заняли бы недели, а то и месяцы, они преодолели за несколько часов. *** — Ты, — сказал Хайнрих, протягивая лапу. — Я, — безмятежно согласилась девица, вкладывая в огромную ладонь свою ручонку. За спиной полыхнуло — похоже, в спешно разведенные костры плеснули масла, король сорвал с пояса охотничий рог, гнусаво протрубил и повесил на торчавший из дерева кинжал. — Идем, — велел он. — Сейчас, ваше величество, — Селина торопливо сунула свободную руку за пазуху. — Ваше величество, Монсеньор… герцог Алва просил передать вам кольцо. Это подарок, только не к свадьбе, а потому что Излом. — Принимаю. — Может, этих слов гаунасский обряд и не знал, но встали они как родные. А вот следующие уже не подходили совсем. — Хотя не имеешь на это права, — раздался сильный молодой голос. Такого дерзкого, грубого вмешательства в обряд никто не ожидал. Люди невольно завертели головами, выискивая наглеца. И это было ошибкой. Потому что за их спинами, за пламенем костров бесшумно соткались из темноты и холода изломной ночи гигантские серые тени. Засверкали лиловыми звездами огромные жуткие глаза. И из темноты начали выходить чудовища. Матильда невольно поймала взгляд одного из них, забыв, у каких существ из древних легенд глаза лилового цвета, и застыла, не в силах пошевелиться. Как и все остальные люди, собравшиеся сейчас на утесе. Никто не избежал пронизывающего взгляда, никто не успел отвернуться вовремя. Несколько древних чудовищ неспешно вошли в освещенное пространство и разошлись по нему, встав так, чтобы мгновенно добраться до любого человека. Они были огромны — в несколько раз больше дриксенских тяжеловозов. С мощными лапами, сильными лоснящимися телами, с тяжелыми костяными коронами на головах, горделиво сидевших на длинных шеях. Лиловые глаза жмурились на пламя костров и факелов, кончики впечатлявших по длине хвостов равномерно ходили из стороны в сторону, как у охотящихся кошек, а раздвоенные языки то и дело облизывали морды, на которых лиловый отсвет шкур собирался в полоски фальшивых слез. Они были настолько невероятными, настолько нереальными, что ошарашенные люди, не имевшие возможности даже шевельнуться, поначалу не обратили внимания на человека, вышедшего на свет вместе с Тварями. Это был высокий русоволосый юноша с серыми глазами и северными чертами лица. Он прошел между застывших людей и остановился перед Хайнрихом и Селиной. Небрежно вынул из руки короля кольцо, только что отданное девушкой, и поднес к лицу. Русая челка упала ему на глаза, и юноша тряхнул головой, откидывая ее. И тут Матильда его узнала. Ричард Окделл, якобы убитый Дювье, спокойно рассматривал кольцо с карасом и знать не знал о том, что должен гнить где-то на границе Надора. Матильда хотела прочитать четверной заговор, но не смогла открыть рот. А на мысленное чтение, как и на молитвы, выходец не обратил ни малейшего внимания. — Нехорошо дарить вещи, которые тебе не принадлежат, Селина Арамона. И принимать их в дар — тоже, вассал Скал. Хотя не мне кого-то упрекать в этом. Впрочем, эта безделушка — такая же фальшивка, как и все благородство и милосердие Рокэ Алвы. А раз это фальшивка, то… Ричард подкинул кольцо на ладони, поймал и швырнул в пропасть. — Пусть само выберет себе хозяина и подарит ему счастье. Властью Повелителя Скал заклинаю. Кольцо золотой искрой сверкнуло в свете огней и исчезло в ночи. А Окделл повернулся к Селине. Лицо его исказилось, став похожим на морды окружающих его чудовищ. — На трон захотела, да? Так этому не бывать. Хватит с Кэртианы одной Крысиной Королевы и одной изгаженной страны. С этими словами он протянул руку и уже коснулся горла девушки, как та внезапно вывернулась и отпрянула. Чудовища дружно сделали шаг вперед, но остановились, повинуясь жесту Окделла. Матильде хотелось заорать, чтобы Селина бежала, но ступор никуда не делся, и она могла только смотреть, как та пятилась от Окделла, пока не уперлась спиной в обледеневший камень. Прижавшись к нему, девушка внезапно закричала. — Нет! Убирайся! Ты мертв! Мертв! Папа! — Тот, кто считает себя твоим отцом, не придет. Его Госпожа очень им недовольна. Да и нет сюда хода выходцам. Окделл неторопливо подошел к Селине и положил ей на плечо левую руку, а правую грубо запустил в волосы. Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга. А потом глаза Селины распахнулись в испуганном узнавании. — Нет! Этого не может быть. Вы заперты! Вы безумны и заперты! — Мы свободны, — то ли улыбнулся, то ли оскалился Окделл, — а вы — мертвы. И с этими словами он резко развел руки в разные стороны. Заледеневший камень окропило кровью. Матильда закричала бы, если бы могла. Она бы бросилась на чудовище, по недоразумению родившееся человеком, и плевать ей было на то, что она безоружна, на то, что вокруг замерли Изначальные Твари, подчинявшиеся мальчишке, словно выдрессированные псы. Она бы убила его. Но она могла только смотреть, как нелюдь швыряет в ближайший костер обезглавленное тело, а оторванную голову держит за волосы, словно охотничий трофей. — Ты закончил здесь? Раздался новый голос. И в круг света вступил еще один человек. Темноволосый, ровесник Окделла, он тоже был перемазан кровью и улыбался шалой и злой улыбкой. За его спиной соткались из темноты еще несколько Изначальных Тварей. Окделл кивнул ему. — Почти. А ты? Вместо ответа пришелец поднял руку, в которой держал… Матильда очень хотела сделать то единственное, что было ей доступно, — закрыть глаза, но она не могла позволить себе эту слабость. Тем более что все самое страшное она уже увидела и вряд ли когда-нибудь забудет. В руке пришельца болталась голова Герарда. С обрывков плоти, бывших некогда шеей, капала кровь, мертвый рот был приоткрыт в немом крике, из него вывалился посиневший язык, а в вытаращенных глазах навеки застыл ужас. — Подсвинок так орал, когда от меня драпал. Я думал, даже в Багряных Землях услышат, и весь замок сбежится. Весь в своего папочку. Пришелец презрительно встряхнул мертвую голову. Окделл усмехнулся. — Когда я увидел Ранара в истинном облике, я плюхнулся на задницу и попытался так отползти. — Ты заступаешься за подсвинка?! Не могу поверить! Чужак ухмыльнулся еще шире и мотнул головой на выход из сада. — Ладно. Идем? Окделл сделал пару шагов, но внезапно остановился и повернул голову туда, где стояли Матильда, Кримхильде и Мэллит. Несколько мгновений он смотрел на них и словно принюхивался, а потом решительно подошел и остановился перед Мэллит. Он еще раз внимательно осмотрел девушку и на его лице появилось странное выражение, будто он сожалел о том, что придется сделать. — Видимо, судьба у меня — убивать беременных женщин. Лучше бы ты осталась верна Альдо, Мэллит. Или выбрала бы кого-нибудь другого, а не Крысиного Короля. С этими словами Окделл опустил на землю оторванную голову Селины и положил ладони на тонкую шейку Мэллицы. Стоявшая рядом Матильда приготовилась к тому, что ее сейчас окатит потоком крови, но Окделл не стал отрывать Мэллит голову. Он просто и легко свернул ей шею. Потом подхватил обмякшее тело и направился к самому большому костру. В него он и положил — не швырнул — тело девушки, положил в самый центр, ступив на пылающие поленья, словно совсем не боялся жара и огня. Потом Окделл поднес ко рту собственное запястье, рванул враз заострившимися зубами и протянул руку над огнем. — Уничтожь все. Пусть прахом обратится все дурное. Огонь жадно вскинулся, принимая подношение. Окделл удовлетворенно кивнул и прошел по кругу костров, временами снова поднося запястье ко рту, словно рана заживала слишком быстро. Отдельная порция крови, сверкавшей в свете факелов и костров аметистовыми искрами, досталась древнему валуну. Матильде даже показалось, что камень довольно облизнулся, но это было лишь дрожание огня на заледенелых боках. Потом Окделл подобрал оставленную у ног Матильды и Кримхильде голову и подошел к своему… собрату? — Она носила крысят, — пояснил он на вопросительный взгляд. — Нельзя было допустить их появления на свет. Чужак кивнул и повторил вопрос: — Идем? — Да, идем. Разыщем твоих родных, — Окделл шагнул было к границе света и тьмы, но снова остановился и нашел взглядом Хайнриха. — Надеюсь, ты не кровью клялся ей, — кивок в сторону костра, в котором горело тело Селины, — добыть мою голову, вассал Скал. Если все же кровью, то у тебя есть шестнадцать дней, чтобы покончить с собой. Иначе Гаунау постигнет судьба Надора. С этими словами Окделл растворился в темноте. А за ним так же бесшумно, как появились, исчезли Изначальные Твари, оставив после себя два догоравших тела, кровь на снегу и на обледеневшем камне, огромные следы и ошарашенных, напуганных людей, для которых праздник превратился в кошмар. Через некоторое время после их ухода оцепенение спало. И Матильда, упав на колени, все же закричала. Она кричала и кричала, не слушая и не слыша ни рева Хайнриха, ни тихого плача Кримхильде, ни отрывистых и совершенно бессмысленных приказов Лауэншельда, отмахивалась от кубков с вином и водой, не реагировала на попытки ее потрясти и надавать пощечин, чтобы успокоить. Кричала до тех пор, пока не сорвала голос. А когда уже не смогла кричать — хрипло завыла, не замечая, как вместе со звуками ее покидает разум. Матильда, жена епископа Варастийского и Саграннского, вдова принца из дома Ракан, в девичестве герцогиня Алати, сошла с ума в ночь Зимнего Излома во дворце своего бывшего жениха. *** Осень в Надоре была красивая золотисто-рыжая, со всполохами глубокой яркой зелени, она, словно хитрая лиса, подкралась незаметно и окутала леса многоцветным огнем, нарядила деревья в золото, медь и багрянец и затопила глубокой синевой опустившееся небо. Она была совсем не похожа на осень в Кэналлоа и Олларии. В Кэналлоа в это время природа еще только-только выдыхает после сумасшедшего летнего пекла, выжигающего все живое, а в Олларии уже зарядили дожди. И такого обилия цветов и красок нет ни там, ни там. Рамиро вертел головой, любуясь драгоценным одеянием леса, массивными разноцветными валунами по обочинам старой дороги и еще зеленой травой. Из подлеска вышел пожилой мужчина в одежде лесника, присмотрелся к отряду и склонил голову. Этот короткий жест, хоть и был вежливым, все же был холодным и формальным. Настоящим почтением, какое следовало бы проявить простолюдину при виде герцога, от него и не пахло. Впрочем, это Надор. Здесь южан в целом и герцога Алву не любили. Их провожатый махнул леснику рукой, явно успокаивая, и тот снова скрылся за деревьями. Рамиро украдкой покосился на отца. Но тот не обратил внимания ни на лесника, ни на его непочтение. А вот конвой напрягся. Чужая, недобрая к пришлым земля беспокоила их. Равно как и те, кто обитал на ней. Хотя Надор по большей части вовсе не выглядел угрожающе, а его жители были скорее равнодушны к чужакам, чем враждебны. Их, кажется, больше занимал предстоящий праздник. Как рассказал тессорий Надора, Манрик, близилось время костров, когда люди будут праздновать и славить урожай, благодарить Создателя и Ушедших за щедрость и молиться, чтобы так оставалось и впредь. Впрочем, Надору грех жаловаться. Уже скоро три десятка лет, как опальная провинция отделилась от Талига, и ее забрал под свою руку вернувшийся из небытия Ричард Окделл. И оказалось, что Надор может прожить сам по себе. Даже жить может лучше, чем раньше. Бывшая провинция ожила, словно запущенный сад под руками нового заботливого хозяина. Урожаи родились на зависть соседям, по холмам бродили многочисленные овечьи стада, работали суконные и стекольные мануфактуры, да и горное дело не простаивало. А заказы на надорские камень и лес откуда только не шли. Даже гиблой Ренквахе нашлось применение — из нее добывали торф и горючий камень. Не сразу, конечно, все устроилось. У бывшей провинции были и беды, и трудности. И вернуть Надор талигойцы пытались, да только не по зубам он оказался талигойской армии. Даже сам Рокэ Алва, отец Рамиро, которого без преувеличения называли гениальным полководцем, не совладал. Надорский рельеф, который местные знали лучше и использовали целиком и полностью, упрямая гордость горцев, уставших от власти Талига, его презрения к Северу и непосильных налогов, и готовых умереть, но не вернуться под его руку, и, что самое страшное, вышедшие из Лабиринта на Изломе Изначальные Твари, избравшие Надор своим обиталищем, заставили считаться с новым государством. Отец никогда не говорил об этом, но Рамиро читал, да и другие очевидцы, вроде покойного Эмиля Савиньяка, рассказывали, хотя и по очень большому хмелю, что в первое и единственное большое сражение против многотысячной армии Талига вышло всего несколько сотен людей. Талигойцы тогда застыли от изумления. А потом изумление перешло в ужас, потому что люди обернулись жуткими существами, огромными, мощными, со страшными лиловыми глазами, заставлявшими замереть на месте, если поймать их взгляд. Твари были неуязвимы для свинца и стали. Они не замечали мушкетных выстрелов, не обращали внимания на удары сабель и штыков, а ядра вообще ловили на лету, как разыгравшиеся кошки мух. Их нельзя было прогнать ни четверным заговором, ни молитвами. Тогда Ворон и потерпел свое первое поражение. Солдаты оказались не готовы встретиться лицом к лицу с ожившим кошмаром из древних легенд. Армия Талига дрогнула, когда чудовища неспешным аллюром направились к ней. Когда же Твари смяли первую линию, люди не выдержали и побежали. Командиры не смогли навести порядок. Весь их авторитет оказался пустышкой по сравнению с ужасом перед монстрами. А Твари гнали их прочь. Беспорядочное бегство продолжалось в течение суток. А уже потом, много дней спустя, когда командиры смогли собрать свои отряды, стало ясно, что потери на самом деле невелики, да и те случились в основном от паники, а не были следствием жестокости чудовищ. Твари не стремились убивать — они просто выдворили чужаков с земли, которую посчитали своей. Но вот следующая вылазка талигойцев закончилась гибелью всего отряда. А оторванные головы участвовавших в ней оказались поутру выложены в самом центре лагеря, перед палаткой Первого маршала. Но ни один часовой не видел, кто и как это сделал. Люди с ужасом осознали, что чудовища могли вырезать весь лагерь, но всего лишь дали понять, что если на первый раз талигойцев отпустили, то дальше такой поблажки не будет. И это окончательно сломило людей. Со всей очевидностью стало ясно, что противопоставить Тварям ничего, а те при желании могли бы пройтись по всем Золотым Землям, собирая кровавую дань. Но все Золотые Земли Тварей не интересовали. Их в качестве постоянного обиталища вполне удовлетворили Надор и поднявшаяся из руин Гальтара. Да еще Дриксен, где короновали вернувшуюся из смерти принцессу Гудрун, привечала чудовищ. Хотя тут удивляться было нечему — в Дриксен и сама молодая кесарина, и три ее адмирала и канцлер периодически бегали на четырех лапах. Кровь Тварям тоже была не нужна, несмотря на все, что говорилось в легендах. Они спокойно жили среди людей, хотя все-таки предпочитали леса и горы городам. Новая Гальтара была исключением. Но ее и строили для них. А в Надоре и Дриксен в людских поселениях они почти не появлялись — разве что те, кто, как Леонард Манрик и Квентин Дорак, занимали государственные должности. Поначалу их боялись. Некоторые люди, было дело, даже порывались уехать туда, где чудовищ не было. Да только некуда особо было уезжать. В Талиге боролись с бесноватыми и нередко объявляли ими просто неугодных. Гаунау хоть сами на Надор рот разевали, а у себя надорцев не привечали. Их король крепко Окделла ненавидел, пока не умер, и перенес эту ненависть на всех жителей нового государства. Бергмарк тоже их недолюбливала. Гайифа была далеко, и там хватало своих смут, как и в Кадане. А в Надоре было спокойно. Людей не притесняли, здесь не было скверны, не было грызни за власть, религиозных распрей и гонений. Герцог Окделл одним из первых указов уравнял все три церкви. Так что храмы, что олларианские, что эсператисские, что абвениатские — не рушили, даже восстанавливали. Да и сам герцог — тан, как здесь его называли — в церковь ходил, как рассказывали, причем в эсператистскую. То, что сам он человеком не был, его не смущало. Ровно как не смущала и не мешала отправлять церковные таинства собственная нечеловеческая природа Квентину Дораку, кардиналу Олларианской Церкви в Надоре. Споры по поводу того, может ли Тварь быть кардиналом, да и вообще священником, шли до сих пор. А вот споры о том, являются ли Изначальные Твари созданиями Леворукого или все же нет, прекратились довольно быстро. Немало по способствовал этому эсператистский священник, который не иначе как от религиозного рвения вылил на Окделла целую бочку святой воды. Рассказывали, что герцог от неожиданности перекинулся в Тварь. Люди вокруг тогда знатно перепугались. А Окделл отряхнулся, превратился обратно в человека, рассмеялся и поблагодарил святого отца за то, что не пожалел на него, многогрешного, столько благодати. После этого священнику, до этого на весь приход вещавшему, что ни один пособник Леворукого не перенесет прикосновения святой воды, пришлось признать, что Твари вообще и герцог Окделл лично к Чужому отношения не имеют. А вслед за ним с этим, хоть и не сразу, пришлось согласиться и остальным. В общем, постепенно к Тварям привыкли, особенно когда убедились, что людей они не едят, детей и девственниц не таскают. Да и польза от них имеется. Из книг Рамиро знал, что когда стало ясно, что силой Надор не вернуть, да и блокады толком не получится, новый король Талига Рудольф Первый избрал другую тактику, негласно разрешив грабить надорцев. Безобразничать быстро прекратили после нескольких стычек с отрядами горцев и чудовищ, но под удар попали надорские подводы и купцы. Но и это продолжалось недолго, потому что в их охране тоже начали появляться Твари. Головы первых разбойников, нарвавшихся на чудовищ в охране подвод, — часть из них неожиданно оказалась дорожной стражей Талига, — потом нашли на площади перед королевским дворцом в Олларии. А все лихие люди очень быстро усвоили, что надорцев лучше не трогать — где и когда очередной вроде бы безобидный купец или вовсе девица сверкнет лиловыми глазами и обернется чудовищем, предсказать было невозможно. А убить Тварь пока еще никому не удавалось. Хотя, возможно, это было и к счастью. За своих, даже людей, с которыми когда-то состояли в родстве, Твари мстили безжалостно. Они никогда не трогали невиновных, но всех причастных находили в любом конце Золотых Земель. Преград и границ для них не существовало. Поговаривали, что даже отъезд в Багряные и Седые Земли не спасал. За убийство герцога Колиньяра и попытку выдать насильно замуж его дочь за одного из своих отпрысков Бертрама Валмона и его старшего сына Марселя растерзали посреди Олларии. Того, кто покушался на жизнь кесарины Гудрун, нашли даже в Холте. Бергеры рисковать не стали и сами выдали того, кто организовал попытку убийства Окделла на празднике по поводу посевной, в результате которой погибло несколько человек. Люди очень быстро поняли, что Тварей и тех, кого они считают своими, лучше не трогать. А жить в мире с Надором и Гальтарой гораздо выгодней, чем воевать. Дорога вильнула, и лес внезапно кончился. Перед путешественниками предстало нагромождение скал, за которыми поднимались величественные горы. Кэнналийцы невольно замерли, пораженные великолепным зрелищем. А их проводник спрятал усмешку. — Далеко еще? — спросил Рамиро. — Меньше хорны, ваша светлость, — ответил Стоун. — Хотя скоро придется оставить лошадей. Они там не пройдут. Нам туда. Он указал вперед. Старая дорога, явно очень давно неезженая, хотя в приличном состоянии, — в Надоре вообще за последние годы исчезли трудности с дорогами, — подбиралась к нагромождению камней и ныряла в него, как юркая и опасная змея. Рамиро невольно поежился. Ему не нравилось ни это путешествие, ни эта дорога, ни их проводник. Стоун был человеком, не Тварью, и держался достаточно почтительно, но все равно от него веяло раздражением по отношению к чужакам. — Ваш герцог точно там? — спросил Рамиро. Стоун пожал плечами. — Скорее всего, ваша светлость. Земель Надора тан Ричард не покидал. А так… Кто знает. Их отговаривали ехать сюда, предлагали подождать возвращения герцога в Новом Надоре, объясняя это тем, что неизвестно, застанут они Окделла на озере или нет, искать его по лесам — гиблое дело, а домой он точно через пару дней наведается. — Он должен быть там, — сказал отец. — Сегодня день рождения его сестры. Стоун недобро сощурился, а потом отвернулся, пытаясь скрыть прорвавшееся через маску вежливости брезгливое выражение. Рамиро дернулся. Кэналлийцы опустили руки на оружие, но что-то предпринять без команды не рискнули, а герцог Алва словно и не заметил гримасы надорца. Он тронул пятками бока лошади, направляя ее по дороге. Отряд вынужден был последовать за ним. Ехать между сомкнувшимися над проходом скалами было жутковато. Здесь было сумрачно и довольно холодно, а Рамиро к тому же все время казалось, что на них смотрит множество глаз и чудился холодный шепот, их обсуждавший. Им были не рады здесь. Юноша заметил, что другие члены отряда тоже тревожно оглядываются, словно выискивая пока незаметного, но очень опасного врага. Одного Стоуна не беспокоили нависающие камни и эфемерное чувство опасности. Наконец скалы раздвинулись, открывая широкую площадку. Стоун остановил своего низенького короткохвостого конька, который, как вынужден был признать Рамиро, подходил для надорского рельефа гораздо больше, чем их красавцы-мориски, и спешился. — Все. Дальше пешком, — сказал он и указал на противоположную сторону площадки. — Вам туда, ваша светлость. Этот проход ведет к озеру. Он один. Не заблудитесь. — А вы дальше не пойдете, — утвердительно произнес отец. Стоун кивнул. — Тан Ричард не любит, когда его беспокоят в этом месте. Об этом их тоже предупреждали, когда предлагали остаться в Новом Надоре. Когда герцог Окделл приходит на место, где когда-то стоял его родной замок, там его можно потревожить только известием, сравнимым по важности с вестью о войне. Прибытие личного посланца короля Талига и соберано Кэналлоа, очевидно, таковым для надорцев не было. — Боитесь, что он вас съест за то, что потревожили его покой? — усмехнулся отец. У Стоуна не появилось ответной улыбки или усмешки. — Лиловоглазые не едят людей, ваша светлость, — ответил он так, будто уже не в первый раз повторяет прописные истины нерадивому ученику и порядком от этого устал, — и наш тан не исключение. В Кэналлоа нахала засекли бы плетями за такой тон, но здесь была чужая земля, на которой они — незваные гости, и все, что оставалось кэналлийцам, — молча стискивать зубы. — Ну, что ж, проверим, — снова усмехнулся отец и снял с седла длинный сверток. — Охрану мне стоит оставить здесь? Стоун пожал плечами. — Как хотите. — Вы совсем не боитесь за вашего герцога. — Тан Ричард может за себя постоять, — в голосе Стоуна звучала непреклонная уверенность. Отец велел отряду отдыхать и, не слушая возражений дора Педро, командира конвоя, направился к узкому проходу. Рамиро нахмурился и пошел за ним. Как бы то ни было, он не отпустит своего отца и соберано одного неизвестно куда. И пусть говорит, что хочет, и наказывает за неповиновение, как хочет. Но когда юноша догнал отца, тот ничего не сказал, только бросил короткий острый взгляд. Рамиро нахмурился еще больше. У отца был такой вид, будто он готовится к схватке не на жизнь, а на смерть. Этот проход был узким и еще более темным. Идти по нему было неудобно. Гранитные стены щерились острыми выступами, не давая на себя опираться. Мелкие камешки, усыпавшие тропу, то и дело выворачивались из-под сапог. А сама она поднималась круто вверх, все время делая резкие повороты. Но в конце концов тропа кончилась, и у Рамиро захватило дух от увиденного. Проход вывел их на гладкий утес, нависавший над заключенным в блистающие на солнце скалы невероятно красивым озером. Вода в озере была серебристо-серой, а ее поверхность гладкостью могла поспорить с зеркалом. И как в зеркале, в ней отражались горы, скалы, окружившие озеро, и тяжелое ярко-синее осеннее небо. Отражение было таким четким и детальным, словно это было не отражение вовсе, а вид из окна. Рамиро не мог оторвать взгляд от увиденного до тех пор, пока непостижимую тишину этого места не нарушил чужой голос. — Добрый день, господа. Что привело вас на могилу моих родичей? Рамиро завертел головой в поисках говорившего. Тот стоял у самого обрыва, сложив руки на груди. Он стал для юноши еще одной неожиданностью. Рамиро и сам не знал, кого ожидал увидеть. В Талиге последнего герцога Окделла называли Надорским Чудовищем, о нем рассказывали много страшного, а его именем пугали детей. Но в молодом мужчине, стоявшем у обрыва, не было ничего жуткого. Он выглядел чуть старше Рамиро, был очень высок ростом, из всех встреченных Рамиро людей уступая в этом разве что адмиралу Альмейде, и широкоплеч. Простая, без украшений и рисунка, одежда охотника только подчеркивала мощную, но не перегруженную мышцами фигуру. Русые волосы вопреки моде были довольно короткими, лицо с точеными северными чертами — гладко выбритым, а пасмурно-серые глаза смотрели на мир и на них самих без враждебности или злобы, с легким спокойным интересом. — Добрый день, герцог Окделл. Мы искали вас, — ровно ответил отец, делая шаг вперед, потом кивнул на Рамиро. — Познакомьтесь, мой сын и наследник, Рамиро Алва, маркиз Алвасете. Серые глаза внимательно оглядели юношу, и тому пришлось приложить усилия, чтобы не ежиться. Было во взгляде надорского властителя что-то такое, что разом заставило вспомнить о непростых взаимоотношениях двух семей и о том, что герцог — нечеловек. Окделл вежливо склонил голову в формальном поклоне, и странное ощущение исчезло. — Приветствую вас в Надоре, маркиз. Надеюсь, вам нравится наш край и он достаточно гостеприимен к вам. Рамиро коротко поклонился и ответил: — Благодарю, герцог Окделл. Ваша земля прекрасна и справедлива к чужакам. У северянина дернулись крылья носа, словно он сдержал фырканье или усмешку. — И зачем же Надорское Чудовище понадобилось соберано Кэналлоа? — По поручению его величества короля Талига я привез торговый договор. — Раньше вы избегали дипломатических миссий, отдавая предпочтение военным, герцог Алва. — Рано или поздно приходит время, когда приходится оставлять военное дело молодым и браться за то, на что еще хватает сил. Впрочем, вам этого не понять. Вы по-прежнему молоды. Взгляд Окделла похолодел и внезапно сверкнул лиловым. Капитан надорской стражи, что провожал их до Нового Надора, объяснял, что для лиловоглазых это не угроза, что-то вроде предупреждения, чтобы люди знали, с кем имеют дело. Но Рамиро готов был поклясться, что здесь и сейчас это была именно что угроза. Однако отец не обратил на это внимания. — Если бы дело касалось только договора, то не стоило бы приезжать в такую глушь, можно было бы подождать в Новом Надоре. Зачем вы пришли сюда, герцог Алва? — Окделл сделал ударение на слове «сюда». Лицо его не изменило свои черты, но резко перестало выглядеть человеческим. Рамиро сделал шаг к отцу, готовясь заслонить его. Он сомневался, что сможет справится с этим существом, но не мог и не хотел остаться в стороне. На отца, однако, преображение не произвело впечатления. — Хочу вам кое-что подарить, — сказал он и протянул сверток, который до этого нес в руках. — Подарить? Снова? — в голосе Окделла звучало что-то, чего Рамиро не понял, но зато хорошо понял его отец, судя по тому, как скривились его губы. Окделл взял сверток и развернул. Плотная ткань прятала под собой меч. Рамиро раньше никогда не видел такого древнего оружия. Края лезвия были сплошь испещрены зазубринами, а эфес изъела ржавчина, но самого лезвия она не тронула, хотя оно было потемневшим от времени. Но даже патина не могла скрыть от взгляда сине-серые узоры, покрывающие металл. Эти узоры не были нанесены человеческой рукой. Они образовались при рождении меча, под воздействием огня, воды и тяжелого кузнечного молота. Это было не изъяном, а редкой особенностью материала, из которого было изготовлено оружие. Окделл улыбнулся, бережно коснувшись древнего инструмента войны. — Небесное железо. Дорогой подарок. Кто-то наконец удосужился не только прочитать древние легенды, но и поинтересоваться, каким оружием были вооружены те воины Лорио Борасска, которым посчастливилось убить Изначальную Тварь? Но этот меч годится только как свидетель прошлых событий. Ныне он и ему подобные, если сохранились другие, ни на что уже не годны. — Меч всегда можно перековать. — Можно, — согласился надорец, — но мы живем не в сказке, герцог Алва. Недостаточно заполучить оружие против чудовища. Нужно еще и уметь с ним обращаться. Да и чудовища просто так не пойдут на убой. Они будут сражаться. И прольется много крови. Впрочем, чем бы он ни был — угрозой или предупреждением, — я благодарю вас за него. Раз я знаю, значит, знают и мои братья и сестры. Рокэ Алва кивнул. Прищурился недобро и заметил: — Когда-то вы бросили мне вызов, Ричард Окделл. Глаза северного герцога снова зажглись лиловым огнем, и он с расстановкой произнес: — Я не питаюсь людьми, герцог Алва. Но если вы настаиваете…. Лицо отца окаменело. Несколько долгих минут двое мужчин молча смотрели друг другу в глаза, словно разговаривали без слов. Рамиро переводил взгляд с одного на другого и никак не мог понять, что же их связывало. Он знал, что когда-то Ричард Окделл был оруженосцем его отца, потом предал, попытался отравить, был среди свиты узурпатора Альдо Ракана, который захватил Олларию и заточил отца в тюрьму. Потом осудил его на бесчестном неправедном суде, из-за чего и рухнул Надор, и был убит где-то на границе Надора неким сержантом, впоследствии сошедшим с ума по непонятной причине. А после вернулся с того света во главе армии чудовищ и нанес Талигу и отцу одно из самых сокрушительных поражений. Но подо всем этим скрывалось что-то еще. Что-то, что до сих пор, по прошествии уже тридцати с лишним лет тревожило Рокэ Алву, как нерешенная задача, недочитанная книга, недописанное письмо. И сейчас отец пытался разобраться с этим. Он чего-то ждал от Окделла — вопроса, замечания, обвинения, какого-то слова или жеста. Но так и не дождался. Молчаливый разговор закончился. Лицо Окделла снова стало человеческим, а лиловый цвет исчез из глаз. Отец же раздраженно встряхнул головой. Он коротко поклонился и сказал: — Вы правы, герцог Окделл, мне не имело смысла приходить сюда. Договор действительно удобнее будет обсудить в Новом Надоре. Я подожду вас там. Прошу прощения, что потревожил вас в такой день и в таком месте. С этими словами он, не дожидаясь ответа, развернулся и, жестом приказав Рамиро следовать за собой, пошел к тропинке. — Эр Рокэ, — внезапно прозвучало над мертвым и прекрасным озером. Рамиро увидел, как вздрогнул его бесстрашный и несгибаемый отец, и как он стремительно, будто не веря услышанному, обернулся. Ричард Окделл стоял на прежнем месте, держа древний меч на согнутой руке, будто младенца, и чуть наклонив голову к плечу. — Вы принесли мне в подарок смерть, — сказал он, — я не могу ответить вам меньшим. Он помолчал. — Тридцать лет назад вы обменяли свое посмертие на возможность вернуться. Теперь, когда придет ваш срок, вы останетесь без проводника. Лабиринт мог бы поглотить вас, но у вас будет выбор. Чуть меньший, чем дали мне когда-то, потому что с вами своей силой никто из нашего народа делиться не станет, но все же выбор — я покажу вам те пути, которые знаю. — Почему? — спросил отец. Рамиро увидел, как в его глазах зажглось что-то, похожее на надежду. Ричард Окделл грустно улыбнулся. — Когда-то я жил иллюзиями, — ответил он. — Одной из них была мысль о том, что блистательный и всесильный Первый маршал Талига взял в оруженосцы нищего сына мятежника, потому что пожалел. Вот ради этой иллюзии. Отец дернулся, будто ему отвесили пощечину, и смертельно побледнел. — Раньше вы вызвали бы меня на дуэль за одну только мысль, что я мог вас пожалеть, — словно бы с трудом проговорил он. — Время не щадит никого, эр Рокэ, — сказал Окделл. — И смерть тоже. Я научился ценить многое из того, что раньше презирал и считал недостойным. В том числе и жалость, — он замолчал и добавил после паузы, — и иллюзии. Рокэ Алва на несколько мгновений прикрыл глаза, а потом снова взглянул в лицо Изначальной Твари в облике человека. — Вы сказали — я услышал. Доброго дня, тан Окделл. Он повернулся и начал спускаться по неровной тропе между скал. Рамиро последовал за ним. На миг он оглянулся. Окделл стоял на прежнем месте и смотрел им вслед. На его лице была грусть, но не человеческая. Рамиро подумал, что так могли бы выглядеть опечаленная скала или валун. Отряд и проводник Стоун ждали их все на той же площадке. Дор Педро облегченно вздохнул при виде своего соберано и его наследника. Обратная дорога к Новому Надору почему-то показалась Рамиро намного длиннее и мрачнее, чем путь к озеру. Отец хмуро молчал, не обращая внимания на окружение, а по прибытии в замок сразу ушел в отведенные ему комнаты. Заговорить с ним о том, что произошло у озера, Рамиро не осмелился ни в дороге, ни позже. Только уже когда они пересекли границу Надора, возвращаясь в Талиг, юноша рискнул спросить: — Ричард Окделл — кем он был для тебя, отец? Рокэ Алва долго молчал, но все же ответил. — Он был и остается самой большой моей ошибкой, — и больше ничего не добавил. *** Герцога Алвы не стало пять лет спустя, когда Рамиро было двадцать два. Он тихо умер во сне в своем замке в Кэналлоа, и многие, кто знал жизнь Рокэ Алвы, восприняли это насмешкой судьбы. Его похоронили по обычаям его родины на следующий же день. А на семнадцатое утро после его смерти Рамиро Алву разбудил переполох. Молодой теперь уже соберано наспех оделся и выбежал во двор, откуда раздавались крики. Слуги испуганно жались к стенам, а стража окружила и держала на прицеле огромную Изначальную Тварь, разлегшуюся на каменных плитах и щурившую на яркое утреннее солнце лиловые глаза. Рамиро никогда не видел Изначальных Тварей в их истинном обличье — даже в ту короткую поездку в Надор они представали перед кэналлийцами только в облике людей, — и тем более не мог их различать, но эту, точнее этого, он узнал. Рамиро велел своим людям убрать оружие, бесстрашно подошел к чудовищу и взглянул в огромные глаза. И увидел. Бесконечные коридоры, переплетающиеся, пересекающиеся и сливающиеся друг с другом, то наполненные светом, то погружающиеся во тьму. Многочисленные залы, огромные и крошечные, подземные озера со светящейся водой, беседку из белого мрамора с лиловым огнем внутри, темные провалы, ведущие в неизвестность, и человека, шедшего рядом. Рамиро узнал отца, хотя таким молодым, без седины, полным сил, с легкой походкой, никогда его не видел. Отец временами поднимал голову, чтобы посмотреть на своего огромного спутника. Он шел и шел, изредка останавливаясь то у темных проходов, то в зале с мраморной беседкой и лиловым огнем, пока наконец не ступил в зал с полом, расчерченным огненными линиями, с двумя обсидиановыми алтарями и двумя каменными чашами посреди. За алтарями огненные дорожки прочерчивали путь к обсидиановой же арке, за которой колыхалась тьма. Рокэ Алва подошел к арке, последний раз оглянулся на спутника, улыбнулся ему и шагнул во мрак. Тварь моргнула, и видение исчезло. Рамиро потряс головой, избавляясь от легкого головокружения, вызванного непривычным углом зрения. — Благодарю, тан Окделл, — сказал он, — за то, что сдержали слово и дали отцу выбор. Ричард Окделл кивнул и мягко толкнул Рамиро носом в плечо. Неторопливо поднялся, потянулся по-кошачьи, оставляя на каменных плитах следы от когтей, и одним великолепным прыжком взлетел на стену, окружавшую двор. Соскочил с другой стороны и понесся прочь от замка сквозь просыпавшийся город, пугая ранних прохожих. Он бежал легко и быстро, преодолевая за короткое время невероятные для человека расстояния. Хорны привычно и ровно ложились под лапы, отмеряемые даже не шагами, а стуком громадного, ровно бившегося сердца в груди. Изначальная Тварь, словно в шутку пытаясь обогнать рассвет, бежала по своей — как бы люди не разделяли ее границами — земле, и не было силы в мире, способной остановить ее. Ее ждали древний город и темный провал — вход в древний Лабиринт на границе жизни и смерти, сна и яви, памяти и забвения, а за ним — бесконечные тоннели, коридоры, залы и пещеры, разрастающиеся год от года. Близ Гальтары к Ричарду присоединились еще несколько Тварей. Они вместе вбежали в город, не сдерживаемый более стенами, пронеслись по улицам и нырнули в темноту гальтарских катакомб. Там они обернулись людьми и плечом к плечу пошли по сверкающему тысячами искр коридору, приведшему их в зал с двумя алтарями, освещенный живым огнем. У алтарей вместе с Синеглазой уже стояли огромного роста марикьяре и тот, кто собирался отдать ему свою сущность и жизнь. Ричард Окделл кивнул своим спутникам, снова обернулся Тварью и тоже подошел к алтарям. Сегодня он должен был держать своего уставшего от бытия брата и провожать его до арки. Он знал, что когда-нибудь, когда солнце для него уже не будет ярким, как сейчас, жизнь станет тусклой и пустой, когда прожитые годы пригнут голову к земле, ему снова придет время лечь на алтарь и отдать всего себя, все свои силы, всю свою жизнь, все свое прошлое и будущее кому-то более молодому, более сильному, жаждущему жить и быть, а самому пройти несколько последних шагов к обсидиановой арке и посмотреть наконец, что же прячет там завеса из тьмы. Но это будет еще очень нескоро. А пока Ричард Окделл подставлял свое плечо для опоры, провожая в смерть своего сородича, и вместе со всеми приветствовал еще одного. *** Море было ласковым и теплым. Тихо шурша мелким песком, оно набегало на берег и с удовольствием трогало волнами голые ноги играющих детей. Несколько мальчиков и девочек, пользуясь тем, что отсутствие взрослых и далекая от обычной обстановка позволяют забыть про правила приличия, слишком суровые на взгляд юного поколения, брызгались и играли в догонялки в прибое, прекрасно зная, что им по возвращении попадет за мокрую одежду, но не находя в себе сил отказаться от такого приключения. Внезапно один из мальчишек, черноволосый и синеглазый кэналлиец, не очень высокий для своего возраста, ойкнул и остановился, за что был немедленно обрызган. Но мальчик не обратил на это внимания. Он наклонился и внимательно разглядывал песок у своих ног. — Что ты там нашел, Мадо? К нему подбежал мальчик постарше. А потом и остальные дети. — Вот, смотри, Раймэ, — тот, кого назвали Мадо, протянул руку товарищам. На детской ладошке лежало потемневшее от времени и морской воды кольцо со странным коричневым камнем. Выглядело оно просто и строго, но была в нем какая-то странная почти незаметная притягательность. — Красивое, — сказала одна из девочек, тронув кольцо кончиком пальца. Оно повернулось и камень тускло блеснул на солнце. — Это карас. Мне такие дядя Генри показывал. Такие камни добывают в Надоре. Раньше их было много, а теперь очень мало. Дядя говорит, что это потому что когда-то карасы совсем не ценили, и они обиделись. — Интересно, чье оно? Кто-то его потерял? И когда? — задумчиво спросил Мадо. — Скорее всего, давно. Видишь, как потемнело, — сказал Раймэ. — Жалко, а вдруг по нему кто-то скучает? — расстроилась другая девочка. — Растяпой не надо быть, — наставительно ответил еще один мальчик, ровесник Мадо. — Тонио! Ну ведь всякое же случается! — укорила его девочка. — Ты на прошлой неделе тоже шляпу потерял. — Меня за шляпу наругали. — Так и его хозяина, наверно, наругали. — Тогда надо хозяина искать, — решил Мадо, по-прежнему разглядывая кольцо. — А если не найдем? — Тогда Мадо оставит его себе, Сандра, — сказал старший мальчик. — Почему это он, Раймэ? — возмутился Тонио. — Потому что он нашел, — ответил Раймэ. — Значит, его кольцо выбрало, ему и владеть. — Надо только родителям показать, — сказала первая девочка. — А то вдруг на нем проклятие какое-то или еще какая гадость. Его ведь не только потерять, но и выбросить могли. — Покажем, Анита. И деду покажем, — кивнул Раймэ. — Он всю дрянь точно увидит и учует, если она есть. И про хозяина подсказать может. — Ты — голова, Раймэ, — ткнул друга в плечо Мадо. Дед Раймэ был из лиловоглазых и на самом деле приходился Раймэ не дедом, а прадедом в пятом колене. Лиловоглазым он стал уже в очень преклонном возрасте, а потому его потомкам это наследие не передалось, что, впрочем, не мешало ему искренне любить всех своих многочисленных внуков, правнуков, праправнуков и так далее. — Дор Амадо! Дора Алехандра! Дор Раймондо! — раздался из-за дюны голос ментора. Дети переглянулись и дружно сморщились. Этот зов означал, что игры закончились, надо снова возвращаться в замок Алвасете и вести себя прилично. Но деваться было некуда, и дети поспешили на берег к оставленной обуви. Мадо по-прежнему сжимал в руке кольцо. У мальчика было чувство, что к прежнему хозяину оно уже не вернется. Теперь кольцо принадлежит ему.