Юрочка

Юрий. Имя-то какое, героическое. На языке привкусом советских конфет ощущается. Дед всегда говорил, что лучше конфет, чем наши, ни в какой Бельгии и Швейцарии не сыщешь. Юра, наверное, мог бы и согласиться, потому конфеты он любил, а вот имя свое - нет. Не то, что оно ему совсем не нравилось - ну имя и имя. Просто Юре казалось, что оно немного устаревшее и грубоватое, без изюминки. Его имя на стихи не переложишь - добавит лиричным строчкам звук металлического скрежета своими "ю" и "р". Любую, даже незамысловатую композицию, в конце строфы обрубит своим протяжным "ий", как молнией. Потертое какое-то сочетание звуков, древнее, как его дед. По крайней мере Юра был рад, что он не Варфоломей, или Натан, или Аркадий. Это было б совсем печально. И если имя его ему просто не очень нравилось, то все производные, которыми его наградил великий и могучий русский язык, он просто терпеть не мог. И он бы обязательно брезгливо морщился после таких обращений, если бы не делал это двадцать четыре на семь по другим поводам. Однако, вот ирония, все эти производные "собачьи клички" стали составляющими его души, производными реалиями, всеми плоскостями его реальности. В каждом суффиксе, пригвождённым к его имени уродливой интонацией, была своя тайна; кокетливая и мягкая. Все даже самое нелепое было особенным. Все видели Юру таким разным, каким могло быть его имя. И он так сильно это ненавидел, что не мог без этого жить. Например, для деда он никогда не был Юрой. Для деда он - Юрка. "Юрка, что ты творишь!", "Ну что, Юрка, когда приедешь!", "Эх, Юрка, ну даешь!". Есть в этом прозвище что-то скачущее и детское, как упавший из рук разноцветный резиновый мяч. Юрка не выигрывает золотые медали на Олимпиадах - он разбивает колени об асфальт во дворе, падая с велосипеда, болеет ветрянкой и обожает пирожки с капустой. Для Юрки нет судей, льда и тяжелых, изматывающих тренировок, потому что Юрка, молодой и несерьезный, до такого еще не дорос (а в дедушкиных глазах и вовсе никогда не дорастет). Зато у Юрки есть порог, за которым виднеется их старенькая квартира и вкусно пахнет дедушкиной едой. Порог, за которой ступаешь, и скидываешь с себя пережитый день, тяжелую, выламывающую кости усталость и раздраженное выражение лица. Оставляешь все это у двери, как старенький велосипед на лестничной клетке с уверенностью, что за ночь его точно не украдут - все свои. Юркой он был дома в Москве и на своей съемной квартирке в Питере тоже. Юрка был везде, где чувствовал себя дома. Да, это за порогом он - Юрка, а перед порогом - Юрий. Стоит перед огромной металлической дверью в ледяных доспехах и свете вспышек фотокамер, возвышается на пьедестале. В такой момент в глазах фанатов он идеален, непреступен и непобедим, и он стоит с идеально ровной спиной и холодным, черствым взглядом, не выражающим ничего, кроме раздраженного равнодушия. За этим взглядом ни капли тепла; только сплошные, возвышающиеся ледники. Юрий не играет с Юркой в приставку, потому что ему нет дела до бессмысленных развлечений - Юрий был рожден побеждать. Юрия хотят, о Юрии мечтают и о нем же молятся. Юрий в своей красоте эгоистичен и недосягаем. И он с упоением ощущает ее, как и контроль над льдом под своими ногами. В такие моменты его лицо не угрюмое, а сосредоточенное и страстное. Волосы не свисают на лицо, как неловко заправленные бабулины шторы, а развеваются с его личным ветром, подчиняются то ли волшебству, то ли законам физики, не мешают, а помогают ему очаровать всех вокруг. Юрий - ангел. Юрий - мечта. Но когда он неловко падает на лед на тренировке, то слышит: - Юрио, повнимательнее! Юрио. В своем личном топе прозвищ - самое ненавистное. Юрио - сосуд, доверху наполненный сарказмом и недовольством. Юрио обитает здесь, на тренировках, в компании противного Никифорова, который ставит ему программу для кубка Ростелекома. Юрио в его устах звучит как самая настоящая издевка. Затянувшийся несмешной анекдот в пьяной компании - смешно только тому, кто, заикаясь, рассказывает. Юрио с налетом чего-то иностранного и чужого, но все же такой же пугающий русский подросток. Как Юрио его знают все остальные чемпионы, когда подкалывают его. Как Юрио его видит назойливый Никифоров со своего места, когда выкрикивает свои не всегда уместные комментарии и всегда тупые шуточки. И, как назло, именно с Юрио знакомится он, неловко врезаясь в него в коридоре Ледового. - Глаза разуй, - выплевывает Юрио, потирая лоб. Кажется, он угодил им прямо в острую ключицу неуклюжего незнакомца. Он поднимает на него глаза, чтобы добавить еще что-то обидное, но тут же захлопывает рот и как-то глупо смотрит, словно встретил пришельца. Юрио просто уверен, что его взгляд абсолютно и всепоглощающе тупой. - Юрио, поскорее, - слышится голос Никифорова, нарушая эту драматично-глуповатую паузу. - Прости, Юрио, - говорит незнакомец и уходит. В его словах у Юрио нет привкуса кислой издевки. В его устах Юрио - сладковатое и хрупкое безе. И произносит он его так, словно пробует что-то на вкус впервые - осторожно и изучающе. Произносит и уходит, оставляя Юрио в ступоре посреди одного из многочисленных коридоров Ледового. В полнейшем шоке от того, как незнакомец произнес это надоевшее Юрио. А еще и от того, насколько же этот незнакомец красив. Позже Юре удается выяснить, что незнакомец - Отабек Алтын. Мда, такое имя ни на какой здравый манер не переложишь. Грубое, иностранное, сделанное из плотно залитого и давно засохшего бетона. Цементное, мать твою, имя. И Юрио перекатывает его на языке, сидя в раздевалке, потный и румяный, читая статью о человеке, с острой ключицей которого познакомился сегодня днем. Через двадцать минут ему нужно быть дома, чтобы успеть лечь спать вовремя, поэтому он неловко подскакивает и идет в душ. Уже под покровом ночи про Отабека вспоминает и Юрка. Точнее, он позволяет себе вспомнить. Маленький замерзший Юрка лежит на своей небольшой кровати, смотрит на блики фар за окном и думает о том, а для всех ли Отабек... Отабек? Скорее всего да, и для тренера, и для фанатов, и, скорее всего, для семьи. Отабеку не нужны никакие глупые прозвища, маски и звучные суффиксы. Он - воплощение гордости своей страны, идеал, а у воплощений и идеалов не бывает прозвищ. По крайней мере, именно с такими мыслями Юрка проваливается в сон. И на следующее утро в Отабека он не врезается и даже немного об этом жалеет. Юрио ходит на тренировки, чтобы стать Юрием еще раз во время чемпионата. Юрио - обратная сторона медали чемпиона, вымотанный и истощенный. Он давно полноценно ничего не ел, перебиваясь едой из автомата в Ледовом, где проводит почти все дневные часы. И если Юрио придется умереть от голода, чтобы заменить игривую "о" на угрожающую "й", то он это сделает. "Й" - звук звонкий, непарный. Это Юрио и привлекает. Непарное катание как непарный образ жизни - слава, обреченная на полнейшее одиночество. Потому что зависеть от других - это слабость. Никто никогда не узнает, что у Юрия есть слабости, потому что лед их не прощает. Потому что на льду, черт возьми, он - сильный Юрий, а не задохлый Юрио или домашний Юрка. Эти мысли заставляют его челюсть сжиматься, когда он остается на тренировке дольше положенного. Никифоров уже ушел, покачав напоследок бестолковой головой. Танцуй, мол, Юрио, сколько хочешь, не умри только. И Юрио танцевал, пока лед не начал танцевать перед глазами вместе с ним и ему не пришлось покинуть каток, неловко держась за бортик. Словно он впервые вообще встал на коньки. До раздевалки он не дошел - неловко плюхнулся в проходе у стенки. Он не хотел, чтобы кто-то видел его таким сломленным и никчемным. Кровь стыла в вязком презрении к самому себе, перекатываясь по венам тяжелыми сгустками, утратив привычную струящуюся легкость. Плисецкий так сильно был разбит, что не мог встать. Ненависть отнимала у него последние силы. Он ненавидел этот лед, Никифорова, предстоящий чемпионат, потому что не дотягивал даже на пределе своих возможностей. Сегодня Юрио уже не станет Юрием. Сегодня это нелепое прозвище выжжено у него клемом под сердцем - слабый, никчемный, уставший... - Юр? - голос звучит словно из-под толщи воды, тихий, успокаивающий. Юрио бьется от злости в конвульсиях, и он забывает, что его оболочка всего лишь неловко брошенная наземь кукла. Потрепанная, в порванном платье. - Эй-эй, Юр, - голос становится знакомым, и перед тем, как Юрио успевает открыть глаза, он чувствует, как земля уходит у него из-под ног. Как его одним ловким движением поднимают на руки и куда-то несут. Когда глаза все-таки удается открыть, он видит перед собой Отабека, сидящего рядом на койке в медпункте. - Ты в порядке, Юр? - Долго я... - он все еще очень слаб, но стойко держит на себе непробиваемую маску. Будто с ним ничего не случилось. Юрио злой, слабый, но очень гордый. Однако при виде обеспокоенного Отабека языка почему-то заплетается, и Юрио замолкает. - Здесь? - правильно понимает паузу Отабек. - Минуты три. И я не знаю, сколько ты там за стенку держался. - Думаю, что там я подольше держался. - Кто-то и три минуты продержаться не может. Это заслуга Отабека, что Юрио улыбнулся в такой момент. Но веселье длилось недолго - в кабинет вошел спортивный врач и сразу же выгнал Отабека вон. - Отдыхай, Юр. После этого случая в жизни Юры это самое "Юр" зазвучало намного чаще. Ему дали дополнительный выходной, чтобы прийти в себя после истощения, на что Никифоров отреагировал весьма положительно. "Поправляйся, Юрио, жду в пятницу!", - гласило сообщение Виктора. "Ну что Юр как дела" - гласило другое, более важное. Здесь это "Юр" не заслужило даже парочки запятых, но Плисецкому было все равно. Сейчас он был тихим, домашним и немного влюбленным Юркой. Именно Юрка узнал эту правду первым, засыпая в ту ночь. Именно наивный, не знающий ничего о любви Юрка в домашних штанах с покемонами понял, что ему впервые кто-то понравился. Потому что именно его отправили спать лаконичным "тебе надо отдохнуть Юр" после первой затянувшейся переписки. Юр. Неопределенное, короткое и шаткое, как старая стремянка. То самое прозвище, у которого нет продолжения. Его используют, чтобы достать до чего-то определенного, оттуда, с верхних полок, но никогда не обращают внимания на саму грустную лесенку. Имя с открытым финалом, самое таинственное из всех прозвищ. Имя, подаренное Юре просто так, без повода, зато от Отабека. Так и повелось. Каждый раз сталкиваясь в Ледовом, они улыбались друг другу. Их расписания и тренировки совпадали крайне редко, словно кто-то специально дал им разные часовые пояса, стараясь оградить друг от друга. И когда в очередной раз Юра терялся в бесконечных коридорах, ему хотелось наткнуться на Отабека хотя бы на пару секунд, которые не подчинятся никаким законам времени. Пару раз это даже удавалось, за что Юру всегда награждали тихим "привет, Юр". Юрио физически был в Ледовом, однако все внимание все равно доставалось вечером Юрке в Интернете. Это стало своеобразным ритуалом, и заслужил его только укутанный в леопардовый плед Юрка. Переписки, сообщения, обмен фотографиями. Вскоре уже добавились и совместные видео, пока однажды ночью не случилось это. - Юр? - голос в трубке удивленный. Но все же это голос в трубке, а не сырое сообщение после специально сброшенного звонка. - Э-э-э, Отабек, прости, я, кажется, случайно позвонил, - сказал Юрка, наглый маленький лгун. Так к уже имеющемуся списку добавились еще и вечерние звонки, а затем и видеозвонки, и вообще долгие ночные разговоры. Юрка был счастлив. Юрка был счастлив и очень влюблен. Так влюблен, что даже не заметил, как Отабек вернулся в Казахстан на пару недель, написав ему короткое "Улетел домой, созвонимся завтра. Прости, Юр". Это короткое "Юр" было таким хлестким, что Юре показалось, что его ударили по лицу. Было непривычно не искать знакомое лицо в Ледовом. Но он старательно гнал от себя эти мысли весь следующий день, выкладываясь на полную, разрезая лед коньками. - Ты сегодня особенно драматичен, - похвалил его Никифоров. - Да пошел ты. Уже вечером, устало подпирая кровать, Юра получает сообщение: "Созвонимся, Юр?". Они проболтали почти всю ночь без зазрения совести, потому что у Юры завтра был выходной, а Отабек был дома. В конце разговора, уже засыпая и прощаясь, Юра вылавливает тихое "хочу тебя увидеть, Юр", и утром ему кажется, что ему это приснилось. И если Юрке нравится Отабек, то Юрио начинает в него безбожно влюбляться. Он чувствует тоску, не имея возможности увидеть его даже мельком. Те неловкие пересечения взглядами - все, что было у него раньше вживую - стали самыми драгоценными моментами в памяти. А ведь Отабек даже нес его на руках однажды. Юрио немного жаль, что он этого почти не помнит. Потому что руки у Отабека совсем не фигурные - сильные, накаченные. У него руки настоящего мужчины, которые бы прекрасно смотрелись на Юркиной узкой талии. Ему бы хотелось почувствовать кожей эту пышущую силу, получить это пьянящее чувство безопасности. Ему хотелось, чтобы Отабека можно было обнимать. Но под конец второй недели, в воскресенье, Юра получает еще одно сообщение: "Еду на сборы еще на пару недель. Точно не знаю, когда вернусь и смогу ли звонить", и его призрачные надежды рушатся вокруг пришедшего вдогонку "Прости, Юр", как Помпеи под гневом Везувия. Как выяснилось позже, Отабек действительно не мог ему позвонить - связи в той дыре практически не было. Юрка лез на стенку и впервые дома чувствовал себя не в безопасности - он скучал. Ему хотелось дать волю накопившейся обиде за то, что Отабек вне зоны доступа. Дед, приехавший к Юрке на недельку, тоже заметил перемены во внуке: - Юрка, ты чего это скис, как старый кумыс? Кумыс, ха-ха, дед и ты туда же. - Устал, деда. И от части это было правда. Он устал жить без Отабека. Проводив дедушку в аэропорт, Юра ждал, когда тот позвонит ему уже из Москвы, сидя на подоконнике на кухне. Он так засмотрелся на грязный март за окном, что пропустил момент, когда телефон завибрировал в руках: - Приземлился? - не глядя на экран, ответил Юра. - Э-э-э, ну, приехал, - ответил слегка изумленный голос. У Юрки остановилось сердце на мгновение, когда такой желанный, тягучий голос добавил: - Я так сильно скучал, Юр. Отабек еще долго не назовет его чем-то полноценным, ограничиваясь кротким "Юр". Не назовет, даже когда спустя пару дней вернется в Питер, и, подождав его в коридоре Ледового, скажет: - Привет, Юр! Он не подарил его имени тот самый нужный, определяющий суффикс, но зато подарил их первые, крепкие объятия, прямо на глазах у всего фойе Ледового. Они простояли так какое-то время, и Плисецкий просто сиял от счастья, вдыхая свежий запах чужой кожаной куртки. Руки Отабека поглаживали его по лопаткам, немного неловко, но ласково. - Пошли со мной в кино завтра, а, Юр? Уже позже, Юра, лежа у себя в кровати, гадал, какое будет у этого "Юр" продолжение. Насмешливое Юрио, дружеское Юрка? Никто не знает, наверное, даже сам Отабек. Он сам для себя загадка, а для тонкого Юры и вовсе какой-то непроходимый египетский ребус. Для него за именем Юры нет никакой тайны, нет отношения, и Юре тяжело понять, кто они друг для друга, кто он - для него. Единственное, на что Юра надеется, это что за этим сухим "Юр" никогда не добавится таких желанных в других реалиях "ий". Потому что он готов быть высокомерным и чужим Юрием для кого угодно, кроме Отабека. Тут оно неуместно. Юрию не должно достаться первого поцелуя. Юрке, Юрио, кому угодно, но не ему. Но, как ни странно, именно первый поцелуй Юры Плисецкого достается бесполому и бесцветному: - Юр... - говорит Отабек, убирая выбившиеся из-под шапки Юры волосы. Он смотрит на него с такой искрящейся нежностью, что Юра в один момент становится полностью безоружным. Стоит, опустив руки вдоль тела, без единой возможности отвести взгляд от глубоких карих глаз. Стоит и надеется на то, что выглядит хотя бы чуть-чуть менее глупо, чем в их первую встречу. В воздухе витают легкие, ненужные мартовские снежинки, ложатся Отабеку на волосы и губы. Юра не может отвести от них взгляда, когда Отабек целует его. Его губы горячие, и ему приходится наклониться, чтобы дотронуться до юриных - холодных и тонких. Правая рука Отабека на щеке Юры, мягко поглаживает ее большим пальцем, ведет от скулы до подбородка, ласкает. Губы двигаются медленно, совсем невинно, аккуратно, будто Юру можно сломать пополам от одного неудачного движения. Хочется сильнее и ближе, хочется с языком, но Юра стоит как вкопанный, неловко отвечая на поцелуй. Когда ему кажется, что для него этих чувств становится слишком много, он быстро нашаривает левую руку Отабека своей и переплетает их пальцы вместе. Потому что если Юра взлетит в небо (как его именитый тезка), у него будет возможность утащить Отабека за собой. - Я так давно этого ждал, Юр, - говорит Отабек, когда им удается оторваться друг от друга. И Юре уже плевать какое продолжение будет там у этого самого "Юр". Он улыбается и целует его снова. Со временем они привыкают друг к другу еще сильнее. Поцелуи становятся слаще и какими-то вовсе нетерпеливыми. Однажды, зажимаясь в углу в раздевалке, Отабек оглаживает плечи Юры, спускаясь на талию, и с тех пор целует его только так. Юра горит. Юру пленит эта любовь, и он откатывает программу практически идеально, и Никифоров говорит, что обожает своего Юрия. Да, тут он действительно Юрий. Юрий - победитель, чемпион, в его жилах кипит кровь от осознания победы. Он встает на пьедестал эгоистично и быстро, словно никто больше не имеет права стоять на этой циферке "1". Его так сильно будоражит победа, что голову застилает какой-то дурманящий туман, в котором нельзя разглядеть чужих лиц. Он рассеивается за праздничным ужином с Никифоровым и другими представителями, когда он получает сообщение от Отабека: "Ты был великолепен, Юр, поздравляю". Ему в голову немного дает выпитое с Никифоровым, и он отвечает: "Приезжай ко мне, у меня есть шампанское". Никакого шампанского у Юры, конечно же, не было, но он был уверен, что ему удастся умыкнуть бутылку с общего стола, потому что все остальные были просто в говно. "Сегодня?" "Да, я очень хочу тебя увидеть" Они договариваются о времени, и Юра, которому все-таки удается спереть бутылку, громко со всеми прощается и уезжает на такси домой. Ему нужно прибраться в его крохотной однушке, еще раз принять душ и переодеться, потому что Отабек сегодня впервые придет к нему в гости после двух месяцев отношений. Нетерпение колит кончики пальцев, когда он слышит звонок дверь. Бутылка в холодильнике, фрукты нарезаны, а Юра, в домашних штанах и футболке, открывает Отабеку дверь. Все происходит без предварительного обсуждения. Нет бурных воплей, еще одного "поздравляю" и глупых, бессмысленных слов восхищения. Есть звук хлопнувшей за спиной Отабека двери, ощущение его горячих, нетерпеливых губ и запястья Юры, прижатые к стене эти мощными большими ладонями. Юру впервые в жизни охватывает такая необузданная, дикая страсть, ему хочется кричать и взять все, что может дать Отабек ему сегодня ночью. Юра, домашний Юрка, абсолютно не знает своих лимитов, он никогда ничего и близко не делал с другим человеком. И вместо того, чтобы постепенно ощупывать чужие границы, он чувствует как просто падает вниз, когда его запястья перебрасывают поближе к красивой шее, а руки Отабека ложатся на его бедра. Поцелуи становятся мокрыми и глубокими, их языки грубо трутся друг об друга, и для Юрки этого много, и он позволяет вести. Возможно, образ Юрио подошел бы к такой ситуации лучше - более раскрепощенный, но злой. А Юре не хочется злиться, когда он обнимает Отабека за шею. Ему хочется сдаться под напором чужих губ и позволить делать с собой все, что угодно. Отбек сжимает руки на бедрах Юры, и быстро отстраняется, но только для того, чтобы скинуть с себя грязные ботинки в коридоре. Как вежливо, успевает подумать Юра в тот момент, когда его подхватывают под бедра, вынуждая обвить крепкую талию ногами. Его возбужденный член задевает пресс Отабека, и Юра неожиданно для себя громко ахает и стонет. - Черт, - выдыхает Отабек, и его взгляд обдолбанный, до краев расфокусированный. Его крепкие руки зажимают Юру, держа в воздухе, и он целует его челюсть, спускаясь к шее. Юре действительно кажется, что он летит. - Черт, Юр, господи, ты такой... я так люблю тебя, Юр, - и затем Отабек замолкает на мгновение, чтобы укусить Юру в плечо, получая еще один тихий стон. Широкие плечи под тонкими пальчиками вздрагивают от этого звука. Отабек отстраняется, смотрит на искусанные губы Юры, и, прежде чем снова поцеловать, шепчет: - Юрочка, мой Юрочка... Юрочка. Повторяющееся в бреду сумасшествие. Раскрасневшееся, дрожащее от возбуждения и через край влюбленное. У Юрочки нет титулов, глупых домашних штанов или эмоционального выгорания. У него есть засосы на шее и руки Отабека на подрагивающих бедрах. Юрочка, мой Юрочка. Вот они - эти недостающие детали пазла, аккуратно выложенная плитка и пропускающий солнце церковный витраж. От идеальности этой композиции можно двинуться головой в попытках нащупать ее дно, достать хотя бы один изъян. Но его нет. О каких вообще изъянах может идти речь, когда Отабек кладет Юру на разобранный диван в гостинной и, задирая его футболку до груди, шепчет: - Такой красивый, Юрочка, - поцелуи обжигают живот, и Отабек очерчивает языком его пупок, попутно стягивая те самые домашние штаны. На секунду он замирает: - Можно? - Боже, да, пожалуйста, - сбивчиво отвечает Юрочка, поднимая бедра, позволяя стянуть с себя и белье. - Почему ты так слишком одет? Отабек стягивает с себя толстовку (куртка уже давно была брошена в коридоре) и наклоняется ниже. Джинсы Отабек снимать не стал. - Всему свое время, - его голос совсем хриплый, и в этой хрипотце хочется раствориться. Юре следует для приличия возмутиться, но Отабек сплевывает себе на ладонь, и Юрочка чувствует эту огромную скользкую руку на своем члене и, выгибаясь, лишь несдержанно стонет. Боже, его не хватит и на шестьдесят секунд, какие уж там пресловутые три минуты. В венах чистая лава и жидкий, стопроцентный спирт. Все органы горят, когда Юру гладят и ласкают вот так, как никогда никто не ласкал. Поцелуи Отабека на животе становятся укусами, и он опускает вторую руку, нежно, насухую поглаживая Юру там. Издав какой-то задушенный мяукающий звук, Юра кончает, и Отабек тихонько ложится рядом. - Ну как? - Потрясающе. - Это ты, Юрочка, потрясающий. Плисецкий глупо улыбается, вцепляясь пальцами в ремень на штанах Отабека. Вот он - Юрий для фанатов, Юрка для деда и Юрио для Никифорова (будь он проклят!). Но позже, в рассветной дымке стылых будней, нагой красотой стучащейся в закрытое окно, среди скомканных простыней он окончательно становится его Юрочкой.