и я вернусь (снова и снова и снова)

Пятый, спотыкаясь, поднимается на ноги и смотрит на свою семью.  — Чёрт. // В первый раз (и, о, как давно это было — Пятый всё ещё может ощутить вкус электрического тока, когда он возвращается в дом своего детства) всё слишком быстро идёт неправильно. Путь вперёд — ворох ошибок, что идут одна за другой. Их слишком много. За несколько мгновений до конца света он пытается забрать семью с собой, но что-то идёт не так. Очередная промашка. Он слышит голос старика. «Я думал, ты справишься лучше, Номер Пять. Попробуй ещё раз.» // — Что, чёрт возьми, с тобой не так, Пятый? — рявкает Лютер в сороковой или сорок первый раз подряд, морщит лоб то ли от беспокойства и возраста, то ли от неодобрения их отца, а, может, и от всего вместе. Пятый бросает быстрый взгляд на их обеспокоенные лица и усмехается. — Всё, Лютер. Он доедает свой бутерброд с арахисовым маслом и зефиром и, когда уже исчезает, не может не спросить себя, почему после стольких лет его всё ещё заботит возвращение домой. (Он знает почему.) // До этого Пятый посещал Долорес лишь один раз, в самом начале. — Я не забыл о тебе, обещаю, — говорит он ей, стоя в магазине, застенчиво засунув руки в карманы. — Мне просто не хочется втягивать тебя в мои проблемы, снова, в последний раз… ну, ты понимаешь, Долорес. Ты единственная, кого я могу защитить. Его глаза загораются, когда она отвечает, и он вздыхает. — Я знал, что ты поймёшь меня. Ты всегда понимала меня. Она улыбается. Блестит. Пятый проводит рукой по лицу, чувствуя тяжесть всех прожитых лет. — Я вернусь за тобой, как только всё закончится. А до тех пор самое безопасное место для тебя — здесь. Здесь, где меня не будет, он не говорит. Он больше не навещает её. // — Эллисон! — Клаус скорее всхлипывает, чем кричит, его лицо мертвенно-бледное. Он прикрывает рот рукой. Звук, который он издаёт, высокий, пробирает до костей. Пятый жмёт ногой на тормоз. Грузовик с мороженым с визгом останавливается. — Клаус? Что насчёт Эллисон? — голос Лютера хриплый. — Чёрт, — бормочет Пятый, крепко сжимая руль. Он представляет Эллисон, как кровь пузырится у неё в горле, когда она лежит одна на деревянном полу. Если Клаус её видит, значит, они опоздали, и она уже мертва. Диего отрывает взгляд от плачущего и тянущегося к сестре, которую видит только он, Клауса и смотрит на него. Пятый не утруждает себя объяснениями, не ждёт, он просто вытаскивает пистолет из-за пояса и со вздохом приставляет его к виску. Каждая их смерть — ещё одна неудача ко всем другим в его копилку. «Ещё раз». // Пятый, спотыкаясь, поднимается на ноги и смотрит на свою семью. Они кажутся такими… испуганными. Пялятся, как будто не могут поверить, что он вернулся, хотя он возвращался снова, и снова, и снова. Конечно, они этого не знают. Ни в одной из шкал. На этот раз он оглядывается. Запоминает их. Растрёпанные волосы Клауса и морщины, отпечатавшиеся на лице Лютера. Неверие Эллисон, то, как Диего стоит впереди — защищает. Бена, кто наверняка тоже здесь. Ваню. Ваню, с надеждой в глазах. — Кто-нибудь ещё видит маленького Пятого? — говорит Клаус дрожащим голосом. — Или… только я? — Я вернулся, но кого это волнует, — язвительно перебивает его Пятый. В эти дни его терпения, к сожалению, всё меньше и меньше, он снова напоминает себе, почему он всё ещё борется против конца света. — Я уверен, что вы все рады меня видеть. А теперь, если вы меня извините, я должен остановить апокалипсис. Он сразу же отправляется туда, где, как он знает, его не найдут, и достаёт блокнот, чтобы записать свой новейший набор уравнений, корректируя изменения, которые он внёс в прошлый раз. Он со всем разберётся. Обязательно. // Причастна ли к этому Комиссия? Эта мысль уже приходила ему в голову. Что, может быть, это они. Может быть, это она. Может быть, они поймали его в ловушку этого цикла, чтобы наблюдать за его неизменными попытками изменить его ход. Это была бы идеальная ловушка, колесо хомяка, в котором легендарный Номер Пять мог бы вечно бегать без возможности остановить апокалипсис. Идеальная пытка для старого, безумного гения, кто и живёт-то только благодаря силе воли и неустанному преследованию своей единственной цели. Если она предназначена мучить его, что же, думает Пятый, работает. Сколь близко он ни подходил бы к желаемому результату, сколько бы шансов ни имел, всегда что-то шло не так. Не помогали и вычисления с перерасчётами, которые он снова и снова корректировал, мир рушился и горел, независимо от его шансов. Пятый гордится своим мировоззрением. Он знает, что, вероятно, несколько лет назад он, по крайней мере, немного, но сошёл с ума, однако если бы он этого не сделал, то происходящее с ним сейчас не пожалело бы его разум. Но если это Комиссия… ну, единственное, что он не понимает (из слишком многого), — это почему Комиссия, похоже, ничего не знает. Они приходят за ним каждый раз, но, судя по всему, никогда не знают о его ситуации, конечно, конечно, в какой-то момент они оступятся. Хейзел и Ча-Ча рано или поздно перегорели бы выполнять одну и ту же работу снова и снова. Где-то примерно в семьдесят седьмой раз, когда уже кажется, что ниже упасть нельзя, он соглашается принять работу за столом, которую предлагает ему Куратор. Пятый стискивает зубы и выполняет её, задаваясь вопросом, может, так всё и должно быть, на этот раз он игнорирует смерть своих братьев и сестёр (хотя кости скелета его морального компаса кричат «спаси их, спаси их, спаси их»). Может ли быть так, что, позволив случиться апокалипсису, он разорвёт порочный круг? Может, тогда он сможет начать заново вне временной петли, снова вернуться к началу… Его внутреннее смятение не имеет значения: когда мир снова заканчивается, он обнаруживает, что больше не сидит за своим столом, разбирая документы о крушении «Титаника». Вместо этого Пятый, спотыкаясь, поднимается на ноги и в семьдесят восьмой раз смотрит на свою семью, только на этот раз на него давит чувство вины за то, что он не попытался их спасти. Чтобы искупить свою вину, он пытается взорвать Комиссию и гибнет вместе с ними; хватает две пули в живот — когда он борется с Куратором на холодном металлическом полу. Пятый умирает во вспышке света, с оскалом, с кровью, пузырящейся между его зубами, его руки крепко сжимают горло Куратора — ничего не меняется. // — У меня есть… что? — говорит Ваня голосом человека, привыкшего к жестоким шуткам. — Силы, — повторяет Пятый. Он убил Гарольда Дженкинса (снова, напоминает он себе. Снова. Он убивал Гарольда Дженкинса каждый раз), лучшего, чем сейчас, момента сказать не будет. Ване нужно знать свой собственный секрет. Ей нужно понять. — Силы? Пятый… Я… я обычная, — Ваня выглядит усталой и грустной, в миллионный раз Пятый желает, чтобы он проводил с ней больше времени, прежде чем исчезнуть — сколько с тех пор лет прошло. Их совместное времяпрепровождения не было долгим, его никогда не было достаточно. — Ты не обычная, — уверяет её Пятый. — Папа был мудаком, а ты никогда не была обычной. Он просто хотел, чтобы ты так думала, потому что боялся тебя. — Меня? — она опирается локтями на колени, её глаза, полные боли и страха, широко раскрыты. — Пятый, я не знаю… это же бессмысленно. Пятый вздыхает. — Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю. Он рассказывает ей всё, от начала и до конца, и просыпается посреди ночи от её рыданий. Он держит её, когда она истекает кровью из порезов на запястьях на своей холодной кровати, и плачет вместе с ней. // «Попробуй ещё раз, Номер Пять.» // Во второй раз — в первый раз спустя восемь дней — Пятый смеётся. В расчётах опять ошибка. — Я вернулся, — говорит он и не утруждает себя встать. Он остаётся на коленях, в слишком большом костюме, который был на его взрослом теле во время убийства Кеннеди, и погружается в себя. Нет, он слышит их обеспокоенные голоса где-то, кажется, за миллион миль отсюда, он чувствует их руки на своих плечах; но его разум находится в другом месте. В театре, освещённом светом луны, где он изо всех сил цепляется за руки людей, которых зовёт своей семьёй, и вкладывает всего себя и всю свою силу в единственное действие, которое может спасти их жизни. Как же всё свернуло не туда? — Я, чёрт возьми, вернулся, — хрипит он. Диего держит его за локоть, Лютер водит рукой по его спине, он опускается на колени на гравий рядом с прахом их отца. От пальцев Вани на его щеке тянет прохладой. Всего ничего назад Диего смотрел на голубой свет, а Лютер нёс на руках бессознательную Ваню. — Ты вернулся, — говорит Эллисон, как будто ничего более не важно, убирая волосы с его лица. Клаус вторит ей, в его голосе он слышит трепет, и Пятый снова смеётся. Всего ничего назад Эллисон не имела голоса. Всего ничего назад он видел широко раскрытые глаза Бена и его руку на плече Клауса. Как, чёрт возьми, он всё исправит? // Если Клауса схватят Ча-Ча и Хейзел, он отправится во Вьетнам примерно в шестидесяти процентах случаев. Если не схватят — только в десяти. Времена, когда он отправляется во Вьетнам, — это времена, когда он трезв и убит горем, когда он может вызвать Бена. Когда Клаус может вызвать Бена, его шансы выжить в ночь битвы в театре значительно выше. Когда Клаус не может вызвать Бена… ну, обычно Пятому приходится прощаться с ними за несколько мгновений до конца, что раздражает и в тоже время неудобно. Честно говоря, Пятый в основном просто устал слышать, как под градом выстрелов кричат его братья и сёстры. // «Попробуй ещё раз». // Пятому не хватает — и достать не получается — бумаги, чтобы выполнить все уравнения, которые ему нужны, он всё ещё их вычисляет. Он учитывает всё, что он уже сделал, всё, что он уже попробовал. Он учитывает каждую неудачу и каждую временную победу. Переменные Пятого исчисляются смертями и не-смертями. Он учитывает раны, стычки, пончики и таблетки. Он планирует, планирует и планирует, и каждый план проваливается. // Иногда Ваня убивает Гарольда Дженкинса. Иногда, если не она, — Пятый. Обычно он убивает его до того, как они встретятся, но что-то всегда, всегда идёт не так. Пятый как-то пытается сохранить жизнь Гарольду Дженкинсу. Просто потому что. На всякий случай. Он не пытается снова. // — Я не говорю, что не верю тебе, — протестует Клаус. — Но, — подсказывает Пятый. — Но… ты понимаешь, что звучишь, как сумасшедший, прямо как я? — Клаус — под его веками, отчётливо видно, пролегают тени — откидывается на спинку дивана и смотрит на него тяжёлым взглядом. Пятый, смотря на подёргивающиеся пальцы Клауса, ловя его случайный взгляд в пустой воздух, думает о голубых щупальцах в театре. — Что я понял, — говорит Пятый, — так это то, что ты никогда не был сумасшедшим. // Третий, четвёртый и пятый раз он тратит, отчаянно пытаясь убедить их, но они никогда не верят ему, пока не становится слишком поздно. // — Не ходи туда, — говорит Пятый, прислоняясь к стене квартиры. Детектив Юдора Пэтч, не скрывая удивления, поворачивается в его сторону. — Кто ты? — Брат Диего, не то чтобы это имело значение, — отвечает Пятый. — Не ходи туда. — Почему? — Ты умрёшь. Детектив Пэтч вздёргивает подбородок. — Ты не можешь этого знать. — Я знаю, — Пятый отталкивается от стены и медленно приближается к ней, засунув руки в карманы. — Ты умрёшь. Я сам могу спасти своего брата… из-за кого весь этот переполох. — Ты? Пятый знает, что выглядит он не очень, но. — Я. Мне просто нужно, чтобы ты не лезла не в своё дело. — Даже если бы я действительно умерла, почему тебя это волнует? Я даже не знаю тебя. Пятый пожимает плечами. — Уравнения больше не работают. Я не уверен, что может всё исправить. Подумал, что дам тебе шанс спастись. Она живёт, но Клаус умирает, и Пятому приходится начинать всё сначала. // На то, чтобы обнаружить звуконепроницаемую камеру в подвале их дома, уходит слишком много времени, и Пятый готов прострелить себе ногу за то, что не нашёл её раньше. — Выпусти её, — рычит он. Он смотрит мимо Лютера, туда, где Ваня беззвучно кричит, колотя по стеклу. — Послушай, Пятый, мы не можем, — пытается успокоить его Лютер. — Что если она причинит вред кому-нибудь ещё… — О, она причинит, — говорит Пятый, с яростью встречая взгляд Лютера. — Она уничтожит мир, если ты запрёшь её. — Ей оттуда не выбраться… — Нет, она выберется, — рычит Пятый. — Я знаю, что ты от природы склонен быть идиотом, Лютер, но попытайся не идти на поводу у своих инстинктов хоть раз! — он прыгает через пространство мимо брата и давит на колесо, которое стонет и движется, может быть, на дюйм. — Эй! — Лютер хватает его за плечо. Пятый с разворота быстро бьёт его по лицу. Недостаточно вкладывает в удар силы, чтобы ранить, но вполне, чтобы Лютер, ошеломлённый, отступил. Пятый пользуется возможностью и снова тянет за колесо. Диего маневрирует мимо Лютера и спешит помочь. Когда дверь со скрипом открывается, Ваня, дрожа, с мокрым лицом, падает в объятия Пятого и Диего. — Эй, всё в порядке, Ваня, — говорит Пятый. — Всё в порядке. — Я… Я не хотела, — всхлипывает Ваня, — я не хотела ранить Эллисон, клянусь, клянусь… — Я знаю, — вторит ей Пятый. — И ты больше никому не причинишь вреда, — ему даже удаётся выдавить из себя подобие улыбки. Может, теперь всё закончится, может, он справился. Может. Оказывается, Пятый был неосторожен при убийстве Дженкинса, и в середине их последующего семейного обсуждения он снова является к ним во всей своей дурной славе. Пуля, которую Пятый всадил ему в сердце, была, по-видимому, больше похожа на пулю в плечо, и он стреляет в Диего, и Ваня светится, и… // «Попробуй ещё раз». // С каждым рестартом у него заканчивается ещё одна попытка, от уравнений всё меньше толку. Всё чаще они не складываются. Без науки он остаётся наедине с догадками, а Пятый никогда не был хорош в играх на удачу. // — Ты выглядишь на тринадцать, чтобы ты там ни говорил про то, что ты старше, и всё, что ты делаешь с тех пор, как сюда вернулся спустя семнадцать лет своего отсутствия, — это пьёшь, — протестует Эллисон, выхватывая у Пятого бутылку. — Спасение мира, как оказалось, то ещё дерьмо, — признаёт Пятый и ощущает, как на языке оседает неприятный привкус правды. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — Что угодно, только не это, — твёрдо отвечает Эллисон. — Я не твой ребёнок, — рычит Пятый. Холодный лёд безнадёжности давит ему на грудную клетку. — Иди лучше приставай к своей дочери, пока ещё есть возможность. Эллисон на мгновение замолкает. Он с горечью выхватывает бутылку обратно. — Боже, Пятый. Что с тобой случилось? Он выпивает её до дна. // Пятый появляется на полу Академии посреди собрания, которое, как он знал, он пропустил, истекая кровью от шести ножевых ранений и пули в ногу. — Боже мой, — выдыхает кто-то — возможно, Клаус. — Пусть будет так, — выдыхает он, его руки, покрытые кровью, дрожат. — Пусть будет так. Лютер всё равно пытается надавить на его раны, его челюсть сжата. — Иди к чёрту, если думаешь, что мы позволим тебе умереть, — ругается на него Диего. — Ни в жизнь, придурок. — Пусть будет так, — умоляет Пятый громче и резко кашляет. — Я буду в порядке. — Нет, не будешь, не будешь, — огрызается Эллисон, её маленькие руки прижимаются к большим рукам Лютера. — О, боже… — Буду, — обещает он твёрдым и напряжённым голосом. — В следующий раз, я обещаю. Я не подведу. — Ты никогда не подводил нас, Пятый, — в отчаянии, Ваня крепче сжимает его руку. — Каждый раз, когда я терплю неудачу… — Нет, — рычит Лютер, надавливая сильнее. — Нет… — Я всё исправлю, — клянётся он и кашляет кровью. Его глаза затуманены слезами и агонией, в пустом пространстве рядом с Клаусом, прежде чем его зрение заполнят чёрные пятна, он видит Бена. — Бен, — выдыхает Пятый. — Рад видеть твоё лицо, — боль быстро проходит. — Пятый… — Бен морщится. — Ещё раз, — он ухмыляется, с кровью на губах и резко. Его больше нет. // Пятый, спотыкаясь, поднимается на ноги и смотрит на свою семью. — Хорошо, — говорит он, больше для себя. — Поехали. … — Что? — Диего протестует. — Временная петля, — повторяет Пятый, закатывая глаза. — Как в том фильме, который мы вместе выпросили посмотреть у мамы, нам тогда было по одиннадцать, двенадцать, с ведущим прогноз погоды в героях? Помните? — День сурка? — подсказывает Ваня. — Да, он. — Подождите, с чего мы должны тебе верить? — Лютер поднимает руку, прося их остановиться. — Почему нет? — настаивает Пятый — Кто в этой комнате эксперт по путешествиям во времени? О, точно, это я. — Хорошо, хорошо. Допустим, мы тебе поверили, — пытается Эллисон, — разве ты не рассказал бы нам об этом раньше? В других вариациях цикла? Пятый вздыхает. — Конечно, рассказал бы, и я рассказал. Более того, не один раз. Диего хмурится, откидываясь на спинку дивана. — И что? Он ловит себя на том, что снова закатывает глаза. — И ничего, потому что вы, идиоты, никогда не верите мне, пока не станет слишком поздно. Прямо как сейчас. Мне нужно попытаться заново и не тратить на вас ещё больше своего времени. — У тебя есть какие-нибудь доказательства? — спрашивает Лютер, массируя переносицу. Он выглядит усталым. — Нет их! — Пятый вскидывает руки в воздух, его горло внезапно сжимается. Почему он расстроен тем, что они ему не верят? Он знал, что это произойдёт. — У меня нет доказательств! Ничего, кроме всего, что я вам уже рассказал. — Я не знаю, — Диего качает головой. Его взгляд, хмурый, говорит всё за него. — Без каких-либо доказательств, почему ты ждёшь, что мы… — пытается спросить Эллисон. — Я не жду! — Пятый кричит. В тяжёлой тишине он отворачивается от них, его руки скользят через волосы, вытирают лицо и остаются у него на груди. Сгорбив плечи, он дрожит от разочарования. — Я… я не жду. Никогда не ждал. Просто у меня… нет выбора. Я пересчитывал возможные пути сотни раз, тысячи. И всё всё равно летело к чёрту. Вы никогда мне не верили. А я никогда не мог спасти вас. Отчаяние — злобная тварь, ползущяя по его позвоночнику и оседающяя на плечах, вокруг шеи, она душит его. Это никогда не закончится, этот кошмар, в котором он оказался один. — Я тебе верю, — шепчет Ваня. Пятый медленно поворачивается в её сторону. — Ты… что? — Я тебе верю, — повторяет она, встречаясь взглядом с Пятым. — Ты мне веришь, — тупо говорит он, его разум — предатель — отказывается воспринимать сказанное. Тварь на его плечах вздрагивает. — Я тоже тебе верю, — добавляет Клаус нехарактерно мрачно. — И, э-э… к слову, Бен тоже тебе верит. — Бен, — бормочет Пятый, позволяя своим губам дёрнуться верх. Бен здесь, и Клаус признаёт это, и Ваня верит ему, и хмурый взгляд Диего, наконец, скорее задумчивый. Не могло быть лучше. Тварь в отчаянии дрожит. Когда Диего, потом Эллисон и, в конце концов, Лютер верят ему, она сжимается, а затем её нет. Они верят ему. Они идут с ним весь путь до конца. Другого конца. Ваня держится подальше от Леонарда Пибоди. Диего спасает Пэтч. Эллисон не теряет голоса. Лютер не такой уж упрямый засранец. Клаус отправляется во Вьетнам, не будучи похищенным, возвращается и становится трезвым. Бен по большей части теперь видимый. Гарольд Дженкинс со своим дурацким стеклянным глазом и киллеры Комиссии загоняют их в угол на концерте Вани, где она исполняет первую скрипку. Лютер вырывает Дженкинсу глаз. Ваня, недавно избавившаяся от таблеток, с криком, манипулируя энергией звука смычком для скрипки, сбивает киллеров с ног. Половина из них погибает. Клаус, недавно избавившийся от наркотиков, с криком являет их брата. Бен уничтожает вторую половину. Комиссия в панике дистанционно взрывает ядерную бомбу на Луне. Та распадается в облаке пыли. Пятый стоит на театральной сцене, потный, пыльный и спокойный, в окружении своих братьев и сестёр, — недостающая часть его уравнений завершает пазл. Он практически слышит, как Долорес смеётся над ним. — Я могу всё исправить, — говорит он им и как никогда чувствует, что это и вправду так. — На этот раз всё сработает. Теперь я понимаю. — Что понимаешь? — спрашивает Ваня, подходя ближе. Они все теснятся, небо над ними приобретает странный оттенок. — Всё, — обещает Пятый. — Мы возвращаемся. На этот раз далеко назад. Я знаю выход. Вы доверяете мне? Ваня берёт его за руку, Диего берёт её. Эллисон берёт его, Лютер берёт её, Клаус берёт его, другой рукой хватает Пятого. Бен, снова видимый, цепляется за плечо Клауса, как за спасательный круг. Они смотрят на Пятого. Пятый делает глубокий вдох и сосредотачивается, уголки его губ тянутся вверх. — Может трясти! // Пятый, спотыкаясь, поднимается на ноги и оглядывается на свою семью. Они всё ещё держатся за руки. Пятый ухмыляется.