P.S. И печальный конец станет новым началом

      Небеса горят вместе с землёй, когда в густом чёрном смоге пара ослепительно-ярких глаз сверкает жёлтым огнём, только чтобы медленно угаснуть, растаяв в клубах дыма. Ши Цинсюань, Никакой-Больше-Не-Повелитель-Ветров, до хруста в суставах сжимает вернувшийся в его руки веер, и будто издалека слышит надрывный крик страха и отчаяния. В этом крике — то ли шёпотом, то ли просто смутным намерением — слышатся необлечённые в слова чувства: разрывающая сердце боль неотвратимости, сожаления, режущие душу, будто ножом, и неожиданно сильный импульс, толкающий вперёд, навстречу дыму и пламени, навстречу тускнеющему взгляду жёлтых глаз, навстречу тому надрывному крику, что окружает, засасывает куда-то вглубь, в бездну, на самое дно, зияющее кровавой раной.       Этот крик не смолкнул, запутавшись в низких сводах маленькой кумирни, возведённой крестьянами с окраин столицы в честь Её Превосходительства Повелительницы Дождя. Выбирая это место для ночлега, Цинсюань, только два дня назад покинувший пределы города, рассудил, что Государыня Юйши меньше всех других чиновников и чиновниц может быть в обиде на бродягу, устроившегося на ночь прямо перед грубо выполненной божественной статуей. Конечно, можно было переночевать и под открытым небом, прямо под деревом, или… пробраться в какой-нибудь склеп, может быть? Он видел кладбище по дороге. Но каждый раз, когда Цинсюань задумывался о такой ночёвке, всё его существо содрогалось от разворачивающихся в живом воображении картин: пронизывающий холод, заставляющий утреннюю росу покрываться инеем, ночные дожди с глухими раскатами грома и светом молний, жутко подсвечивающих низкие облака, мерзкие копошащиеся в земле насекомые, которые так и норовят залезть в уши и нос и поселиться в растрёпанных волосах. Пока у Цинсюаня была возможность найти крышу над головой, не нарушив при этом покой мертвецов и не подвергнув себя риску стать целью какого-то мстительного духа, он собирался сохранять хоть какие-то крохи «комфорта» — пусть холодная даже ранней осенью кумирня и подходит под это слово с большой натяжкой.       Резко проснувшись от звука собственного крика, он распахнул глаза и рассеянно уставился в потолок. Проникающие снаружи первые лучи восходящего солнца высвечивали мелкие трещинки в камне и выхватывали из предрассветного сумрака забравшихся на потолок муравьёв. В кумирне часто убирались крестьяне, так что здесь не было ни выросшей в углах паутины, ни занесённых внутрь бурями песка и грязи, а статуя Её Превосходительства милосердно взирала с небольшого постамента, уставленного совсем немного подгнившими фруктами. Под стрекотание почувствовавших приближение жаркого дня цикад Цинсюань поднял здоровую руку — вторая не хотела шевелиться со вчерашнего дня, когда он случайно споткнулся о какой-то выпирающий корень дерева, и почему-то всё ещё довольно сильно болела — и закрыл ладонью глаза, пытаясь отогнать странное наваждение. Что это вообще было? Не то чтобы Цинсюань запомнил всё в деталях — так, только размытые образы, запах огня, привкус крови во рту. И тяжесть на сердце. А ещё дрожащие руки — такие, как сейчас, только, кажется, в ещё более плачевном состоянии — вымазанные, с отросшими и уже сломанными ногтями, в слишком уж ветхих рукавах. Вот только пальцы его сжимали не украденное с алтаря или надгробия яблоко, как этого можно было бы ожидать, а его старый божественный артефакт, переполненный его собственной магической силой… Но что-то с этой силой было совершенно не так. Неправильно. Цинсюань нахмурился, пытаясь вспомнить, силясь возродить в памяти смутно узнанный взгляд, растворяющийся в дыму — слишком далеко, слишком блекло, не дотянуться. Зато сразу же узнавался голос, присутствующий безмолвно, но при этом так отчётливо и безапеляционно велящий куда-то идти, что-то делать, заставляющий крепче сжать в руке веер и, продираясь сквозь пекло и боль, преследовать смутную цель. Этот голос Цинсюань узнал бы всегда, при любых обстоятельствах, даже когда он, как сейчас, не проронил на самом деле ни звука. Он принадлежал Ши Уду — и от этого каждая попытка вспомнить запутанный сон получше отдавалась щипанием глаз и колкой болью в груди. Но всё же он пытался вспомнить. Слишком уж странным было всё в этом сне: и происходящая вокруг всей кожей чувствующаяся катастрофа, и крик, оставшийся на губах. И это ощущение… окровавленных рук. Хотя крови на них не было, конечно, уж это-то он запомнил. Было что-то внутри, что-то, прорвавшееся воплем безумия и ощущающееся холодным комом в груди. Неотвратимость судьбы, свершившейся мгновение назад после столетий блужданий с завязанными глазами.       Цинсюань резко сел, вздрогнув от боли в занывшей руке — там, в этом странном сне, пропахшем гарью и кровью, он своими руками совершил нечто настолько ужасное, что дрожь во всём теле не оставляла его до сих пор.       Несмотря на проникающие внутрь кумирни тёплые солнечные лучи, Ши Цинсюань поёжился от пробежавшего вдруг по спине и плечам холодку. Обхватив ладонями голову, он зажмурился, силясь отогнать страшное наваждение, первый сон, запомнившийся ему за всё время, проведённое на земле, — отчаянный крик всё ещё стоял в ушах, а пальцы будто и не отпускали божественное оружие, утерянное в Чертоге Сумрачных Вод, кажется, в прошлой жизни. Воображение достраивало рассыпавшуюся на осколки картину ночного кошмара: вот поток ветра подхватывает бушующее пламя и возносит его до самых небес, вот яркое пламя отражается в жёлтых зрачках, в которых читается искреннее удивление, уже через мгновение сменяющееся гневом и разочарованием. Этот взгляд, вспомнившийся вдруг так внезапно, так и стоял перед глазами, не желая растворяться в уходящей ночи. Что же могло заставить его смотреть на него… так? И почему Цинсюаня всё ещё не отпускает ощущение, будто он собственными руками совершил нечто такое, что было бы тягчайшим грехом и у людей, и у демонов? Всё ещё сидя на холодной земле, он задумчиво хмыкнул — это же просто сон, так к чему всё это? Неужели его воображение настолько разыгралось, что породило эту бессмыслицу, приправленную страхом и болью?       Статуя Повелительницы Дождя сдержанно улыбалась, и эта улыбка, казалось, даже немного успокаивала. По крайней мере, стоило взглянуть на лицо небожительницы и посидеть так ещё несколько минут, как холодный тугой узел в груди начал понемногу развязываться, а ладони больше не сжимались сами собой в кулаки. Вскоре Цинсюань смог подняться — сложив руки в уважительном поклоне, он поблагодарил Государыню Юйши за предоставленный приют и снова извинился, что ему пришлось осквернить своим присутствием это, пусть и небогатое, но всё же святилище. И хоть он пока не опустился до кражи у божеств поднесённых овощей и фруктов, всё же, кланяясь статуе, Цинсюань неловко поджал губы, надеясь только на то, что будь здесь сама Повелительница Дождя, она не была бы против. Возможно, она даже дала бы ему еды и под каким-нибудь предлогом сама попросила бы задержаться…       Цинсюань опустил голову и улыбнулся своим мыслям. Вряд ли ему было суждено ещё когда-нибудь встретиться с кем-то с Верхних Небес. Да чего уж там — теперь и мелкие служащие не удостоили бы его взглядом, даже пройди они в двух шагах от него. Разве мог он теперь мечтать о милости божеств? Благосклонность людей — вот всё, что ему оставалось. Но разве бывают люди благосклонны к кому-то, чья одежда изорвана и покрыта дорожной пылью и кто не может даже помочь по хозяйству из-за больной руки и привычки к слугам? Разве станет кто-то протягивать еду грязному незнакомцу со спутанными волосами? Цинсюань слегка нахмурился, сдержав вздох — пожалуй, молиться божествам в его случае и впрямь будет лучше, чем обращаться к людям.       Покидая кумирню с такими мыслями, он ещё не знал, что это была последняя ночь, проведённая им под надёжной крышей. Скитаясь по лесам и маленьким поселениям, он перебивался скудным подаянием и за несколько дней совершенно выбился из сил. Далеко от столицы он уходить не решился — пусть в городе ему делать было нечего, но окрестности он всё же знал довольно неплохо, хоть многое уже и изменилось за столько лет. Крестьяне теперь жили богаче, мелкие деревушки разрослись, выходя уже чуть ли не к городским стенам — видимо, будучи на Небесах, он пропустил начало очередного расцвета империи. Впрочем, расцвет этот был весьма избирательным — пока на востоке строились дома с позолоченными ручками на воротах, на западе в стайки сбивались дети-голодранцы из обнищавших семей, чьи родители уже не могли выйти на улицу в поисках милостыни и счастливого случая. Такого рода удача, за которой охотились все бездомные в округе, один раз улыбнулась и Цинсюаню — на второй день после ночёвки в гостях у Государыни Юйши он набрёл на поместье богатого крестьянина, где как раз справляли свадьбу. Чтобы поделиться своим счастьем, крестьянин и члены его семьи подносили с праздничного стола тарелку с мясом и овощами и чарку свежего хризантемового вина каждому прохожему — будь то уважаемый сосед или нищий попрошайка. С благодарной улыбкой принимая угощение и желая долгой жизни молодым, Цинсюань вспомнил, как сам не так давно разбрасывался добродетелями. Брат тогда ругал его за это — всё, что у тебя есть, нужно беречь и преумножать, а не раздаривать направо и налево из простого желания поделиться тем, чего у тебя в избытке. Воскрешая в памяти строгие наставления брата, Цинсюань чувствовал, как пальцы сами собой сжимаются на всё ещё полной чаше, а закусанная губа не помогает остановить выступающие слёзы.       Всё это время он старался не думать о брате. Не вспоминать лихорадочный блеск его глаз и ощущение холодных пальцев на шее. Не слышать вновь и вновь тот сумасшедший смех, ставший последним звуком перед поглотившей всё безнадёжной тишиной. Не погружаться в ощущения так и не забытого до конца сна, в котором сквозило какое-то смутное обязательство, будто бы возложенное на Цинсюаня покойным Повелителем Вод. Но иногда заставляющие руки дрожать воспоминания прорывались через неумело выстроенные барьеры, и сдерживать подступающие слёзы становилось сложно как никогда.       Они сами были виновны в случившемся — от начала до конца, только они одни. И как бы ни сжимала грудь тупая ноющая боль, как бы ни кричало всё его существо, стоило отпустить на мгновение мысли и вернуться ими туда, в их общее беззаботное прошлое, как бы ни обязывали древние традиции отомстить за столь жестокую расправу, всё же тяжёлой давящей волной накрывало понимание — он не имеет права сетовать на судьбу. В конце концов, разве не это было предначертано ему от рождения? Разве не погибли бы все его родные из-за козней Божка-пустослова, разве не оказался бы он здесь же, в грязи и пыли, голодая на улице и довольствуясь подаянием? Так можно ли было винить кого-то за то, что непреклонная рука судьбы вернула его на положенное место?       Пусть даже у этой руки и было имя.       Имя это вспоминать не хотелось, как не хотелось вспоминать что-либо вообще, не относящееся к дню сегодняшнему. Но как удержать мысли, если они то и дело, вопреки всем запретам и наказам самому себе, возвращаются в прошлое, цепляются за тёплые моменты беспечного счастья, преломлённые теперь сквозь призму знания, навечно изуродованные открывшимися тайнами и доставляющие одну лишь боль, смешанную с сожалениями? Как удержаться от того, чтобы, закрывая глаза, не воссоздать так и не забытые картины совместных заданий и прогулок, как перестать сравнивать давящее безмерной виной «до» с едва ли достойным искуплением «после»? Не в силах удержаться, подчинить собственное сознание, он то и дело одёргивал себя слишком поздно, когда от сердца к кончикам пальцев уже растекалось покалывающее чувство безвозвратно утерянного счастья, смешанного не только с виной, но и с глухим желанием всё исправить. Если бы только это было возможно, Цинсюань непременно сделал бы всё, лишь бы человек, чьё имя теперь резало душу на части, подарил ему, совершенно этого недостойному и не заслуживающему, хотя бы пару прощальных слов. Конечно, они должны были ненавидеть друг друга всем сердцем, вот только способен на это, кажется, был только один из них. Цинсюань пытался — правда, пытался — заставить себя отбросить прошлое, позабыть всё, что (на-самом-деле-не) связывало их всё это время, навечно сопрячь зловещий образ Чёрного демона с кровавыми лужами на полу его холодного Чертога.       Вот только в этом он снова и снова терпел неудачи.       Их с братом вина была очевидна, так разве можно осуждать кого-то, кто решился восстановить справедливость? Если уж кто и достоин осуждения, так это сам Цинсюань, не последовавший вслед за братом и оставшийся в этом мире, несмотря на то, что так же, как и Ши Уду, был достоин гораздо более печального конца. Эта смертная жизнь была последним подарком ему от брата, принявшего весь гнев Чёрного демона на себя одного — она же была его наказанием, обрекая скитаться, утопая в чувстве вины. В обоих случаях всё, что мог он теперь сделать — это жить дальше, жить, несмотря ни на что.       Пригубив хризантемовое вино, кажущееся теперь лучшим кушаньем трёх миров, Цинсюань твёрдо решил: всё, что теперь в его силах — это беспрекословно следовать собственному пути, плыть по течению и надеяться, что хотя бы следующая жизнь принесёт им с братом счастье.       После этого Цинсюаню не удавалось нормально поесть ещё пару дней. Он вновь подошёл почти вплотную к городским стенам, так что даже кусты ягод попадались всё реже. Идти было трудно — он останавливался каждые пару часов, чтобы передохнуть и унять вновь подступившую от голода тошноту и головокружение.       — Ну уж нет, — обратился он во время одной такой остановки к крупному жуку, забравшемуся ему на изорванный рукав. — Не помру я так просто. Мне, братец, жить надо, — вздохнул Цинсюань, отворачиваясь от насекомого. — За каждый день там день здесь прожить.       Он засмеялся абсурдности своих слов — да разве может он настрадаться за целые столетия благополучия? Человеческая жизнь слишком коротка, а в его случае каждый новый рассвет и вовсе мог считаться достижением. И всё же, посидев немного в задумчивости, он аккуратно снял жука с рукава, опустил его на землю и, поднявшись сам, бросил ему на прощание:       — Раз уж живой я, то надо дальше жить. Чтобы всё правильно было.       «Чтобы брат не зря погиб».       «Чтобы за все грехи расплатиться сполна».       «Чтобы сама судьба моей кровью подавилась».       Солнце уже близилось к закату, когда Цинсюань, всё же войдя за стены столицы, набрёл на полуразрушенный храм, возвышающийся среди густых зарослей старых деревьев. Он уже видел его несколько раз, когда в поисках чего-то съестного забирался на небольшие холмики, с которых можно было рассмотреть изъеденную временем ветхую крышу. Раньше идти туда ему не хотелось — даже с большого расстояния можно было понять, что это место никак не назвать уютным для ночлега. В дыры на крыше заливал дождь и светили палящие лучи солнца, а то, насколько заброшенным выглядело здание, не могло не навести на мысли о кишащих по углам пауках и крысах. Но теперь, когда ночевать приходилось и на траве под открытым небом, старый храм уже не казался таким уж неподходящим. Ноги несли Цинсюаня сами — в последнее время он редко задумывался о том, куда идёт, держа в голове лишь то, что уходить далеко от города всё же не стоит. В конце концов, когда всякий стыд умер бы в нём окончательно, можно было бы пойти побираться прямо в его центр, надоедая жителям столицы до тех пор, пока они либо не выгнали бы его взашей, либо не бросили бы в лицо кусок хлеба, лишь бы больше его не видеть. Помимо этого, о маршруте своей «прогулки» — как он сам иногда называл это про себя — Цинсюань не слишком беспокоился, поэтому даже немного удивился, увидев перед собой не только крышу, но и высокие каменные стены храма.       Он поёжился под порывом холодного ветра — осень всё увереннее вступала в свои права, особенно теперь, в быстро сгущающихся сумерках. Цинсюань, пошатываясь от усталости и вновь подступившего голодного головокружения, медленно подошёл к храму и запрокинул голову наверх, силясь разглядеть иероглифы на табличке. Таблички не было — остались лишь глубокие сколы, ясно дающие понять, что исчезла она не сама по себе. Видимо, божество, которому здесь когда-то поклонялись, чем-то сильно не угодило жителям столицы и её окрестностей. Заглянув внутрь, Цинсюань не заметил божественной статуи, однако алтарь всё же сохранился — прямо на нём в тени что-то чернело. Он сделал несколько неловких шагов внутрь. Теперь, когда он добрался до места, которое можно было считать если не конечным пунктом его путешествия, то хотя бы временным пристанищем, усталость навалилась железными латами, давя на плечи и заставляя ноги подкашиваться. Подвернув ставшую ватной стопу, Цинсюань упал, не сумев схватиться за стену — он забыл, что рука, на которую он мог бы опереться, всё ещё не слушалась и болела. В животе заурчало.       Решив добраться до алтаря и поблагодарить неизвестное божество за предоставленный ночлег, Цинсюань поднялся и, собрав скудные остатки сил, пересёк большой зал с одного края до другого. Только он собирался произнести в чернеющую пустоту слова благодарности, как взгляд его упал на сваленные на алтаре предметы — ими оказались большие спелые плоды: с десяток зимних груш и столько же яблок, а ещё несколько весьма неплохо выглядящих булочек. Цинсюань неуверенно протянул руку и взял одну из груш — на ней не было ни следа гнили или плесени, будто щедрое подношение оставили пару часов назад. Ши Цинсюань про себя восхитился: «Неужели у неизвестного божества всё же остались верные последователи, готовые воздавать ему хвалу даже в таком месте?».       Теперь, ясно почувствовав запах пищи, он больше не мог противиться чувству голода. В конце концов, он всегда знал, что рано или поздно такой момент настанет. Быстро поклонившись, насколько хватало сил, он взял яблоко и пару булочек, чтобы присесть где-нибудь у стены и поужинать впервые за два дня.       — Эй ты!       Грубый окрик эхом отразился от каменных стен, заставив Цинсюаня подскочить от неожиданности. Уроненное на пол яблоко гулко покатилось по полу — прямо туда, откуда раздался голос и где теперь слышались шаги, кажется, целого десятка человек.       — А мы-то думали, что за крыса таскает общую добычу! — чья-то сильная рука схватила оцепеневшего Цинсюаня за шиворот, пока остальные окружали его, перекрывая пути к отступлению.       — А сам говорил, что засада не сработает! — добавил уже другой голос, и Цинсюань, сумев наконец совладать с собой, смог разглядеть тощего бедняка с короткими грязными волосами. Увидев всю толпу таких же нищих, он наконец понял, что оставленная пища была вовсе не подношением забытому божеству.       — Нет-нет! — Цинсюань поднял руки, уронив оставшиеся в них булочки на каменный пол. — Вы не так поняли, я думал…       Договорить он не успел — хватка на его одежде ослабла, и в то же мгновение тяжёлый кулак прилетел прямо в лицо, а после сразу ударил в живот, заставляя согнуться от боли.       — Так его, нечего на чужое рот разевать!       — Мы, значит, как волы пашем, целыми днями горбатимся ради куска хлеба, а ты решил, что можешь просто приходить и брать что понравится?       — Думал, самый умный здесь?       Голоса окружали, а вместе с ними сыпался град ударов. Цинсюань хотел ответить, объясниться, сказать, что впервые набрёл на это место, но из горла вырвался только хриплый стон боли — стоять на ногах он больше не мог и упал на холодный пол, свернувшись в инстинктивных попытках руками защитить голову. Раздражённая толпа бродяг обступила его со всех сторон, каждый норовил ударить посильнее — били уже ногами.       Глаза заволокло красной пеленой. Один из ударов оказался сильнее других, а может просто «удачно» прошёлся по телу — резкая боль в сломанном ребре заставила громко вскрикнуть, срываясь на слёзы. Чья-то ладонь тут же отбросила руки Цинсюаня от его лица и схватила за грудки — кулак ударил снизу, выбив несколько зубов за раз. Цинсюань захлёбывался собственной кровью, пока удары разъярённых бедняков, борящихся за свою добычу, не прекращались ни на секунду. От боли и кровопотери сознание начало медленно ускользать, всё глубже затягивая в чёрную звенящую пустоту. Когда тело в руках держащего его человека обмякло, тот резко прикрикнул на остальных:       — Хватит с него! Выкиньте его отсюда.       Двое крепких мужчин закинули руки Цинсюаня себе на плечи и выволокли оставляющее кровавые следы тело за двери храма, бросив от него в десятке чжан. Холод земли заставил Цинсюаня ненадолго прийти в себя. Он не сумел ни открыть глаз, ни простонать от боли — лишь пошевелил пальцами на руке, что не укрылось от взгляда стоящих рядом людей.       — Ты глянь-ка, живой ещё.       — Рано его отпустили, легко отделался.       — Ещё бы! — согласился его товарищ. — Столько кормиться за наш счёт! Того и гляди, оклемается и вновь повадится воровать.       Его собеседник усмехнулся и подошёл поближе, оглядывая лежащего на животе Цинсюаня. На некогда белой одежде кое-где проступали кровавые следы, но оценить, насколько плачевно его состояние, всё же было невозможно.       Мужчина резко выпрямился и занёс ногу для удара, со всей силы наступив на чужую лодыжку. Раздался хруст ломаемой кости, и Ши Цинсюань закричал от пронзительной боли, которая всё не проходила и не проходила, даже не утихала ни капли, так что уже сорвав голос, он продолжал протяжно кричать.       — Не оклемается, — бросил бродяга, прежде чем двое оставили бывшего Повелителя Ветров в высокой траве, кричать от боли в луже собственной крови.       Вскоре сил на крики уже не осталось — он плакал почти бесшумно, уже не пытаясь открыть заплывшие кровью глаза. Всё тело ныло, будто исколотое тысячей игл, дышать было больно, всхлипы стали настоящей пыткой, но слёзы всё лились и лились из глаз, пока холодные бледные пальцы на чудом уцелевшей руке сами собой сжимались в кулак. Отросшие ногти впивались в ладонь, и новая боль будто делала старую чуточку легче.       — Ну ладно, хватит тебе, — знакомый голос звучал будто из-под воды, пробиваясь сквозь столетия. Цинсюань почти чувствовал, как мягкая ладонь брата взъерошивает его волосы.       Ши Уду редко был с ним ласков — рано повзрослев, он закрыл на замок собственное сердце, чтобы оно не доставляло лишних бед. Но именно поэтому такие моменты запоминались надолго, бережно хранимые в душе Цинсюаня с самого раннего детства.       — Хватит реветь! — Уду никогда не умел успокаивать плачущего Цинсюаня, он вообще не ладил с детьми, ещё сам будучи ребёнком. Стоило Цинсюаню упасть, разбив колено, или поймать пчелу в ладошку, он тут же заливался слезами, заставляя старшего брата молча паниковать в растерянности. Однако вскоре тот нашёл способ остановить слёзы ребёнка.       — Ну же, не плачь, солнышко! — по-доброму усмехнулся Уду, глядя на распахнутые в удивлении покрасневшие глаза.       — С-солн… — Цинсюань легко отвлекался, стоило лишь найти что-то, что захватило бы его внимание.       — А разве ты не солнышко? — старший брат щёлкнул его по кончику носа. — Смотри, вон, всё лицо красное, совсем как солнышко!       А-Сюань удивлённо моргнул, пытаясь понять, что ему только что сказали, а потом в его глазах вновь стали скапливаться слёзы.       — Нет-нет-нет, так не пойдёт! — понял Уду свою ошибку и, подхватив брата, усадил его себе на колени. — Давай солнышко больше не будет красным и будет просто весёлым и улыбающимся, ладно? По рукам?       Цинсюань закивал, вытирая глаза и нос кулачком.       — Не плачь, солнышко.       Ши Цинсюань понимал, что умирает. Но как же так?! Что же делать теперь с его планом «жить несмотря ни на что»? Он собирался расплатиться за столетия на Небесах, но не смог протянуть и недели. Ничтожество. Неужели за это боролся Уду? Неужели за это погиб? Чтобы спасённый ценой его жизни брат тут же сдох, лишь только ступив на землю? Где же та самая судьба, которой он собирался следовать? Вот это и есть она, его судьба? Умереть так глупо и жестоко, со сломанными костями и голодным желудком. Вот так, значит, должна закончиться история братьев Ши, прославленных Повелителей Вод и Ветров? Нет, он отказывался в это верить. Слёзы в глазах ещё не высохли, но теперь всё затмил только жгущий изнутри гнев, только желание расквитаться со вселенской несправедливостью, которая всё желает решать сама! Как он там думал недавно? «Чтоб судьба подавилась его кровью?» Цинсюань усмехнулся бы, если б каждое движение воздуха в груди не отдавалось резкой болью. Даже здесь не удалось сыграть по собственным правилам, вот только других он не знал! За всю свою жизнь он никогда ничего не решал, всё, что с ним когда-либо происходило — всего лишь следствия чужих поступков, отпечатавшиеся на полотне его жизненного пути. Неужели даже закончится всё вот так?       Редкий пульс набатом стучал в висках. Кончики пальцев онемели и, казалось, покрылись инеем — из-за потери крови было холодно, даже холоднее обычного. Из уголка рта больше не сочилась красная струйка, теперь вся кровь засохла толстой коркой, неприятно стягивающей кожу.       «Я не умру, — уже на грани падения в чёрную пустоту пронеслась последняя отчётливая мысль. — Я буду жить».       Из горла вырвался последний выдох, сдерживаемый всё это время.       А затем Ши Цинсюань резко открыл глаза.       Он посмотрел по сторонам, вглядываясь в освещённые тусклым светом деревья, затем поднял взгляд наверх — небо было ясным, так что этой ночью каждая, даже самая маленькая звёздочка, дерзко смотрела на землю.       Боли не было.       «Неужели я всё-таки…» — Цинсюань не успел задуматься о своём везении, бросив взгляд вниз, себе под ноги. Там, прямо под ним, ничком лежало бледное тело в вымазанных кровью изорванных одеждах. Только увидев его, Цинсюань резко отпрянул от страха и неожиданности, и тут его поразила пришедшая вдруг в голову мысль, от которой в глубине души собирался зловещий скользкий холодок.       Он не стоял на земле — он парил над ней.       У него не было ни ног, ни рук, сломанные рёбра и выбитые зубы не болели по одной лишь причине — их тоже не было. Не было ничего, кроме маленького бледно мерцающего в темноте огонька, оставшегося от всего, чем он когда-либо был.       Он так отчаянно цеплялся за жизнь, что просто не смог умереть.       Неподалёку послышались голоса — кто-то из нищих вышел из храма. Огонёк нырнул в густую траву, притаившись среди кустов и деревьев и надеясь, что никто не заметит его присутствия. Люди не уходили далеко от их убежища — постояли на ступенях, перекинувшись парой слов о планах на завтрашний день, и, поёжившись от холодного ветра, поспешили вернуться внутрь. Когда разговоры стихли, огонёк вдруг громко рассмеялся — пусть рта у него не было, но исходящий от него голос был почти таким же, как при жизни. Он смеялся и смеялся — будь у него глаза, на них выступили бы слёзы. Вот, значит, как всё обернулось? Хотел навязать свои правила, но чья-то невидимая рука грубо толкнула его на давно предназначенный путь, туда, где он должен был оказаться ещё пару сотен лет назад. И как он мог забыть, что Чёрный демон принял его судьбу — всю, без остатка?! Вместо того, чтобы взлететь над миром в Небесные чертоги, он с самого начала должен был достать до глубокого тёмного дна, опуститься в мир демонов и призрачных огней, и именно это произошло с ним в тот миг, когда он было подумал, что впервые в жизни добился чего-то своим собственным упорством. Он цеплялся за жизнь, чтобы почтить память брата, и не поддался смерти, став просто-напросто её недостоин.       Огонёк продолжал смеяться, пока смех не перешёл в рыдания. Конечно же, он не мог плакать, потому вместо человеческих всхлипов округу оглашали гулкие стенания мертвеца. В конце концов он сорвался на громкий протяжный крик и, вынырнув из своего укрытия, взмыл в небеса, сливаясь с одной из множества мигающих звёзд.       Ещё несколько дней назад Цинсюань был уверен, что летать ему не придётся уже никогда. Хватит. Упал. Разбился. Отныне ветер всё чаще вился в пыли под его ногами, а не подхватывал нежно под руки, вознося до небес. Но теперь от полёта по-настоящему захватывало дух — он парил над облаками, сам, без помощи воздушных потоков и не сидя на волшебном артефакте. Будучи небожителем, высоты он никогда не боялся, но теперь даже вниз поглядывал с опаской — настолько необычным казалось ощущение всепоглощающей лёгкости в невесомом теле.       Пролетев с сотню ли, огонёк почувствовал слабость и начал медленно опускаться на землю. Уже светало — его не было видно так хорошо, как в густой ночной темноте, но всё же даже слабое сияние могло привлечь лишнее внимание и вызвать переполох в какой-нибудь деревушке. Теперь ему не нужно было заботиться о пропитании и ночлеге, не нужно было думать о том, где найти воду, чтобы попить и помыться. Не было ни голода, ни боли — все мысли теперь занимало то, как бы не попасться кому на глаза, чтобы кто-то ненароком не призвал монахов справиться с заблудшей душой. Он никогда не задерживался на одном месте дольше, чем нужно было, чтобы восстановились силы для нового полёта — пережидал ночи за облаками, а днём таился всё больше в пещерах и склепах. Однажды на рассвете он заметил сверху крышу большого богатого храма — Цинсюань никогда не мог удержаться и не посмотреть поближе, кому поклоняются местные жители, какие подношения оставляют, похожи ли священные изваяния на лица бывших божественных коллег. Вот и на этот раз, завидев храм, огонёк не удержался и плавно спустился вниз, почти незаметный в рассветных лучах.       Высокие стены поражали гораздо больше, чем если бы он был в человеческом теле — будучи маленьким огоньком, он хоть и мог смотреть на всё сверху вниз, но всё же чувствовал себя беззащитным ребёнком без ног и рук. Иероглифы на каменной табличке казались огромными, когда он подлетел прямо к ним, а потому даже прочитать всю фразу целиком получилось не сразу. Но разобрав каждый из знаков, огонёк вдруг вспыхнул зеленоватым светом и отшатнулся — он начал бы задыхаться, будь у него возможность дышать. В огромном богато украшенном золотом и драгоценными камнями храме поклонялись Повелителям Вод и Ветров.       Воспоминания удушающей волной нахлынули и закружили, будто в водовороте, не давая вырваться на поверхность. Перед глазами за считанные мгновения пронеслась целая жизнь — обе жизни, до и после вознесения. Тёмная демоническая энергия, составляющая теперь всю его сущность, забурлила, заставляя огонёк всё ярче и ярче мерцать помимо собственной воли. Прошло много времени, прежде чем, пересилив себя, он смог приглушить призрачное свечение и проскользнуть внутрь величественного здания.       Представшая перед глазами картина поразила его до глубины души. Прошмыгнув в храм, он приготовился прятаться под высокими сводами от верующих, толпы которых всегда наполняли даже самые скромные места поклонения двум прославленным божествам. Но на этот раз в храме стояла звенящая тишина — в двух огромных залах, насколько хватало взгляда, не было ни одного живого человека. Огни не горели, а у больших и довольно реалистичных статуй не было подношений — только две потухшие палочки благовоний.       Пролетавший всю ночь и переживший огромное потрясение, огонёк вдруг совсем обессилел — свет его потускнел, а держаться в воздухе уже не получалось. Он забился в угол под алтарём, и мир вокруг потемнел, будто опустились веки на уставших глазах. Впервые со дня своей смерти и нового рождения Цинсюань погрузился в то, что можно было бы назвать сном.       «Проснулся» он внезапно — мир вдруг обрёл краски, и первым, что заметил подскочивший вверх огонёк, стали яркие всполохи на потолке и стенах. Его силы восстанавливались слишком долго — настали сумерки, и теперь драгоценные металлы и камни отбрасывали танцующие повсюду блики. Вскоре давящую тишину разорвали громкие звуки — слух вернулся последним. Поднявшись из-за своего укрытия, огонёк увидел толпу людей. Огни факелов в их руках и были источниками тех всполохов, которые выхватил взгляд только очнувшегося Цинсюаня. Сутки клонились к вечеру, но солнце ещё не село, и всё ещё можно было разглядеть озлобленное выражение на лицах громко переговаривающихся людей и отблески факелов на их одеждах. Они были одеты не слишком богато, но нищими всё же не выглядели — скорее, простые провинциальные жители, чей небольшой городок был отделён от столицы сотнями ли лесов и гор.       — А может, всё-таки… — тихий неуверенный голос в который раз пытался пробиться сквозь гул толпы, но то и дело тонул в этом шуме. — Может…       — Да заткнись ты наконец! — прикрикнул на него старик, на одежде которого поблёскивала явно драгоценная брошь. — Не хочешь, так вали отсюда, другим не мешай!       Вмешавшийся человек хотел-было что-то ответить, но заметил, как другой его товарищ вытряхнул на пол содержимое одной из погасших курильниц и бросил её в свой холщёвый мешок.       — Что ты творишь?! — крикнул ему ещё недавно нерешительный невольный защитник этого места. — Мы же собирались только…       — А чего добру зря пропадать? — перебил его тот, кого в пору было назвать мародёром. — Кому это золото теперь нужно?       — Ага, — вступился ещё один, вертя в руках серебряное блюдо, — поплавится, пропадёт только.       Не обращая внимания на слабые попытки возразить, люди подоставали мешки, наполняя их храмовой утварью. Кто-то засовывал в них даже бархатные подушечки для преклонения колен, а кто-то пытался вытащить выглядящий дорогим красный камень из отделки алтарной стены.       «Что они…» — промелькнуло в голове Цинсюаня. Он много раз слышал о разорении храмов падших божеств, но впервые своими глазами видел, как это происходит, как люди с раздражёнными лицами, отринув всякие приличия, бесцеремонно вторгаются в место поклонения и чуть ли не стены растаскивают по кусочкам. Божественные статуи спокойно взирали на творящееся прямо перед ними бесчинство, и маленькому тусклому огоньку хотелось кричать вместо них. Вокруг было так много людей, а он был ещё совсем хрупким — сжать посильнее, и рассыпятся осколки погибающей души. Он уже готов был собрать всю свою волю и одним рывком вылететь из храма, чтобы не видеть этой отвратительной картины, но тут зажиточный старик огляделся вокруг и вдруг крикнул:       — Всё, хватит! — и добавил чуть тише. — За дело теперь.       Разбредшаяся по залам толпа вновь собралась в одном месте, пара человек взяли в руки брошенные у входа тяжёлые деревянные дубинки. Удар, ещё удар — они с грохотом крушили всё то, что не смогли прибрать к рукам, пока другие поднесли факелы к лёгким занавескам, тут же вспыхнувшим, как вымоченные в масле фитили. Призрачный огонёк заметался из стороны в сторону, уже не боясь быть обнаруженным. Ему отчаянно хотелось сделать хоть что-то, чтобы творящийся на его глазах хаос прекратился, чтобы случилось чудо и беснующаяся толпа одумалась, но одного взгляда на их ожесточённые лица хватало, чтобы понять — этих людей ничто и никто не сможет заставить передумать. Они перешли грань, ворвавшись в храм почитаемых ими не так давно божеств, чтобы разграбить его и сжечь оставшееся, так какие доводы вернули бы их к смиренному поклонению?       — Нашёл! — в зал вбежал запыхавшийся человек, держащий в руках два глинянных сосуда. — В дальней комнате были.       В сосудах плескалось масло для лампад. Видимо, они заранее планировали облить им полы и стены, чтобы огонь поглотил как можно большую часть здания. Старик жестом приказал поставить сосуды у стены — его слушались как самого опытного и зажиточного в их толпе, а также, возможно, потому, что он и был лидером и зачинщиком этого погрома. Судя по его виду, можно было предположить, что он богатый торговец, дело которого могло сильно пострадать из-за прекращения покровительства Повелителя Вод купцам, обеспечивавших его товаром. А всем на Небесах и в мире смертных было известно, как поступают с божеством, не отвечающим на молитвы.       Под треск огня люди с дубинками быстрым шагом приблизились к изваяниям. Один тут же замахнулся, и от головы статуи Повелителя Ветров в женском обличии отломился большой кусок, гулко стукнувшийся об пол и разлетевшийся на мелкие осколки. Ещё удар — и вот у фигуры уже нет головы и шеи, а по изящному изгибу плеч пошли крупные трещины. Второй человек перед статуей Повелителя Вод немного колебался — он то сжимал руки на дубинке, то расслаблял и опускал их, всё не решаясь совершить такой грех против ещё недавно одного из самых могущественных божеств пантеона. В конце концов он всё же решился — закричал и замахнулся дубинкой, целясь в грудь статуи. Но грубое оружие так и не достигло цели — будто натолкнувшись на невидимое препятствие, дубинка отскочила от него, так что держащего её человека с грохотом отбросило на целый чжан. Крик вновь прорезал пространство, но на этот раз кричал не кто-то из толпы — звук исходил от ярко мерцающего огонька, заслонившего собой божественную статую. Собравшиеся в храме, хоть и жили не в глухой деревне, всё же были провинциалами, а потому даже слухи о появлении призрака вызывали у них дрожь в коленках и рассказывались детьми как самые жуткие страшилки. Не нужно было быть свирепым демоном, чтобы напугать их и обратить в бегство. Но на этот раз злость и обида всё же оказались сильнее страха — вся толпа тут же собралась вместе, и несколько факелов с гневными криками полетели в заметно выросший огонёк.       — Смотрите, какая тварь его защищает! — прорычал кто-то, отбирая у всё ещё лежащего на полу ошарашенного мародёра его оружие.       Цинсюань почувствовал, как демоническая ци кипит в его несуществующем теле, как её жар пронизывает каждую частичку его существа. Стоило человеку с дубинкой подбежать к статуе, как яркая зеленоватая вспышка вновь ослепила собравшихся, отбрасывая нападающего ещё дальше, чем прежде.       — Так значит, все слухи — правда! — выкрикнул кто-то из гущи толпы. — Повелитель Вод и впрямь не брезговал тёмными искусствами!       На этот раз по одному больше не подходили — но не из страха, а потому что каждый считал своим долгом присоединиться. Человек двадцать плотной стеной надвигались на призрачный огонёк — они не знали, как уничтожить эту демоническую тварь, поэтому решили, что, раз она не нападает сама и только защищает статую Повелителя Вод, достаточно просто разрушить изваяние, и дело их будет сделано. Тёмная энергия бурлила в Ши Цинсюане, но отчего-то высвободить её вновь и раскидать толпу новой вспышкой не получалось, и всё, что он мог — это поддерживать слепящий свет, жутковато отливающий зеленью. Ещё один факел пролетел мимо и ударился о плечо статуи, которое тут же почернело. На деревянных досках под постаментом запузырилась краска, а через мгновение вокруг статуи уже разгорались языки пламени. Голоса людей смешивались в громкий гул, раздающийся как будто из-под воды. Кто-то с яростным криком бросил в статую дубинку, и та, пролетев сквозь ослабевший барьер призрачного света, врезалась в грудь изваяния — от места удара тут же расползлась паутина крупных трещин, и парящий рядом огонёк отчётливо услышал, как крошится дорогой камень. Тихое неотвратимое шуршание перекрыло рёв толпы. Цинсюань сжал кулаки. Он почти почувствовал, как ногти врезаются в кожу ладони, пусть никакой кожи у него сейчас быть не могло. И впитывающуюся в щёку соль он тоже чувствовал — будто такие обычные, человеческие слёзы и впрямь стекали по лицу.       — Хватит, уходим! — после резкого крика кто-то тут же метнулся к оставленным у стены сосудам с маслом, чтобы доделать начатое — спалить это место дотла.       «Да как вы смеете!» — хотел бы крикнуть Цинсюань сквозь непрекращающие литься слёзы.       «Сколько вы молились здесь раньше и получали помощь?! Неужели нескольких неотвеченных молитв достаточно, чтобы..» — как быстро! Как пугающе быстро люди забывают всё сделанное им добро и тут же хватают факелы и идут мстить за то, что помощи больше нет!       «Будьте вы прокляты!»       Всего этого Цинсюань так и не смог сказать — стоило открыть рот, и из горла вырвался лишь полный отчаяния крик. Языки пламени вокруг затрепетали в причудливом танце предсмертной агонии. Зеленоватая завеса тёмной энергии будто взорвалась, с глухим хлопком разбросав людей и оставшиеся в зале предметы. Меж бурных волн окружённого огнём призрачного вихря стоял обретший человеческую форму Ши Цинсюань.       Наполненная демонической ци изорванная одежда горела и не сгорала.       Перепуганные люди засуетились, пытаясь подняться, чтобы как можно скорее унести ноги из этого проклятого места, но разгоревшийся в высоту человеческого роста огонь со всех сторон преграждал пути к отступлению. Быстрое движение руки — и два наполненных сосуда разлетелись вдребезги; капли масла загорались в воздухе и отравленным дождём сыпались на обидчиков, оставляя ожоги на коже и проделывая в разноцветных тканях чёрные дыры. Запертые в ловушке, люди переругивались, пытаясь найти лазейку, малейший шанс выбраться наружу, и, кашляя от удушья, суетливо носились по пылающему залу, как муравьи в разворошённом палкой муравейнике. Внезапно, хрипя и задыхаясь, один из людей побежал куда-то в противоположную от выхода сторону, вглубь просторного храма. Это был тот человек, что нашёл здесь запасы масла, успев изучить устройство внутренних комнат. Толпа тут же ринулась за ним, поняв без лишних объяснений, что где-то там, скорее всего, раньше их товарищ обнаружил ещё один выход.       Горящие рукава одежд Ши Цинсюаня развевались в потоке тёмной ци. Вспышка отчаяния и ярости, завставившая его вновь облечься плотью, утихла, стоящий в горле ком медленно отступал. Подняв глаза на паникующих людей, толпящихся в узком проходе, Цинсюань ненадолго замешкался — что же ему теперь делать? Неужели просто… убить их всех? Но разве их преступление заслуживало такой кары? Его взгляд выхватил среди дыма и языков пламени сгорбленную фигуру зажиточного старика в дальнем конце зала — он уже не мог стоять на ногах и пригнулся к полу, где ещё сохранились остатки чистого воздуха. Новорожденный демон схватился за грудь, в которой совсем недавно билось сердце — теперь там разливался мучительный жар, пронизывающий каждую клетку его тела. Цинсюань упал на колени, упираясь ладонью в горячий пол, взгляд его затуманился — языки пламени в безумном танце облизывали стены, занавески и человеческие фигуры, сливаясь в мерцающее яркими пятнами алое зарево.       Тёмная энергия, вместе с криком агонии вырвавшись из его тела, заставила огонь вспыхнуть с новой силой, рассыпая снопы жёлто-оранжевых искр.       Внезапно всё стихло.       Ши Цинсюань открыл глаза. Ничего не изменилось — огонь всё ещё упрямо пожирал остатки внутреннего убранства храма, яркие всполохи отражались на почерневшем от копоти потолке. Вот только людей в зале больше не было. Смешанная с огнём демоническая ци, обрушившись сильнейшей волной, развеяла не успевших выбежать из зала в пыль.       Цинсюань застыл, упорно не желая верить в происходящее.       Он не хотел.       Не хотел, не хотел, не хотел, не хотел, не хотел, не хотел!       С громким звоном по полу покатилась серебряная чаша, выпавшая из чьего-то мешка.       Не хотел.       Он мог поклясться, что слышал отдающиеся где-то в горле глухие удары сердца — пусть оно и не могло больше биться.       Огонь начал медленно угасать, теперь дотлевая то тут, то там.       Цинсюань зажмурился и лбом уткнулся в колени. Жутко болящая голова внезапно опустела. Перед глазами яркими пятнами всё ещё мелькали отсветы пламени, навязчиво мигая в вакууме темноты.       «Кто ты теперь? — раздавалось где-то на глубине сознания. — Или... что?» Злость и раздражение ушли без следа, а лёд сожаления ещё не сковал мёртвое сердце — только эти два вопроса поднимались из всепоглощающей пустоты.       А потом из груди вырвался надрывный кашляющий смех, эхом отражающийся от почерневших каменных сводов. Вот, значит, как! Цена за жизнь оказалась выше, чем он мог подумать — несчастливая звезда, сопровождавшая его с детства, не отступила и теперь. Он собирался быть пеплом, жить тенью бесславно погибшего Больше-Не-Повелителя-Ветров, но разве позволено ему было выбирать свою судьбу? За всё это время он мог бы и научиться тому, что всё уже давно решено за него. А потому, видимо, придётся ему забыть о спокойной жизни, придётся, прямо как сейчас, стать настоящим огнём — научиться дотла сжигать вокруг себя всё живое.       Он открыл глаза, чтобы взглянуть на свои ладони. Он явственно ощущал тяжесть кровавых брызг на коже, это стягивающее чувство засыхающей бордовой корки, разбегающейся по линиям на ладони, проникающей под ногти, так что не отмыть. Но его руки были абсолютно чистыми. Даже грязи и пыли, которая вечно оседала на них при жизни, больше не было. Обычные ничем не примечательные руки, гладкие, без синяков и царапин. Будто сотканное из демонической ци тело принадлежало не тому человеку, что скитался по деревням в поисках пропитания. И не тому, кто собственными руками разом лишил жизни стольких людей. Сколько их было? Кто успел скрыться в проходе, пока кипящая злобой сила не вышла из-под контроля, не оставив на горящем полу даже останков? Он не знал, но разве это имело такое уж большое значение?       Ощущение крови на руках никуда не делось, а по впалым щекам будто текли горячие слёзы, и Цинсюань чувствовал их так ясно, что машинально смазал ладонью, от чего ему показалось, что и лицо теперь тоже испачкано. И вдруг он вспомнил. Вспомнил это чувство безмерной вины, чугуном давящей на плечи и заставляющей сжиматься на земле в порыве раскаяния. Только теперь он понял, что же на самом деле испытывал в том старом сне.       Взгляд жёлтых глаз, отражающееся в нём удивление, а вскоре — что-то иное, что-то пугающее и заставляющее холодные липкие мурашки пробегать по позвоночнику и покалывать в кончиках дрожащих пальцев. Столб огня и течение силы, которая больше не была божественной. А ещё — душераздирающий крик, граничащий с безумием. Кажется… да, он был почти уверен. Почти уверен, что ему приснилось, как он, исполняя последнюю волю брата, своими руками убил Чёрного демона Чёрных вод.       Нервный смех всё ещё прорывался сквозь сжатые губы. Он не хотел никого убивать! С самого начала, только очнувшись на земле, он решил для себя, что не будет мстить — Чёрный демон всего лишь свершил правосудие, какая уж тут может быть месть? Но с чего он взял, что может вообще хоть что-то решать?! Пока всё выглядело так, будто вся его короткая жизнь здесь, в столице и окрестностях, от страшного сна до бесславной смерти, вела его сюда, к этому месту и к этому телу. И ради чего?       Голова болела, будто раскалываясь изнутри. Огонь, утихший снаружи, разгорался теперь внутри, где-то в грудной клетке, распространяя почти нестерпимый жар в руки и ноги, в каждый палец, так что казалось, что даже кончики волос охвачены этим пламенем. Противиться больше не было сил.       Цинсюань встал с пола и медленно вышел из утонувшего в темноте храма. Навязчивые мысли спутались в тугой комок, и, уставившись стеклянным взглядом в черноту ночи, он просто брёл, не разбирая дороги — туда, откуда доносился тяжёлый металлический гул, без слов зовущий его за собой.       Он ещё не решил, что делать с полузабытым кошмаром — считать ли его страшным предзнаменованием или отбросить, как ничего не значащий бред, — но сопротивляться ведущей его чьей-то безжалостной воле он просто больше не мог. Хотелось лечь на холодную землю и, подтянув колени к груди, по-детски расплакаться от бессилия, но он продолжал идти, всё дальше удаляясь от большого города.       В ту ночь он впервые за новую земную жизнь видел столько призраков и демонов. Они то и дело попадались ему на пути — иногда, вспоминая свои прошлые подвиги, Цинсюань останавливался, чтобы вступить с ними в бой, иногда же проходил мимо, только бросая на тёмных тварей сочувственные взгляды.       Он не знал, что не только он один впервые почувствовал внутри такое кипение демонических сил — сотни тысяч новорожденных демонов стонали и выли во тьме, провозглашая открытие проклятой горы. Зов Тунлу вёл их в забытые земли сквозь холодную звёздную ночь.       Путь к проклятой горе был тяжёлым и долгим. И сложнее всего было научиться убивать не раздумывая. Убивать Ши Цинсюаню не нравилось. Конечно, при охоте на демонов и прочих тварей ему нередко приходилось пускать в ход оружие — его старая добрая заклинательская метёлка, как и веер Повелителя Ветров, никогда не была простым безобидным аксессуаров. Но одно дело — убивать, исполняя молитвы страдающих от происков нежити верующих, и совсем другое — делать это просто так, из собственного желания, в стремлении увеличить магические силы. С каждым ли твари на его пути были всё сильнее, и не только как демоны — они были… почти людьми. Настоящими личностями, каждая из которых могла мыслить, рассуждать, планировать. Цинсюань не знал, были ли в их жизнях непростительные поступки, достойные смерти, причиняли ли они вред хоть кому-то? Вспоминая историю своего нового рождения, он усмехался, пока языки исходящего от него пламени лизали лезвие снятого с чьего-то тела меча-артефакта. Возможно, единственным непрощаемым монстром здесь был только он сам.       Он больше не убивал людей… «Больше». Пусть он не видел погибших из-за него в храме, пусть даже не делал ничего намеренно, всё же он чувствовал, что какое-то число жизней прервалось в ту освещённую пожаром ночь. Даже пострадай там один старик-зачинщик, что не мог подняться на ноги из-за удушья — расправляясь теперь с тёмными созданиями, Цинсюань прекрасно понимал, что и одного этого вполне достаточно. А поход на Тунлу уж точно нельзя было назвать искуплением.       Чем дальше он заходил, тем чаще улавливал краем уха слухи о нескольких путниках в человеческом облике, сила которых была так велика, что все, даже самые храбрившиеся демоны старались обходить их так далеко, как только возможно. Цинсюань тоже не спешил с ними встречаться — за несколько дней раздумий он пришёл к выводу, что такая выдающаяся мощь, о которой шепчутся твари на горе, не может исходить от кого-то ранга «свирепый», так что либо кто-то из Князей Демонов решил посетить Тунлу, либо сюда забрели выдающиеся небожители.       Небеса всегда стремились всё контролировать. Особенно теперь. Неудивительно, что Владыка мог послать нескольких небесных чиновников, чтобы предотвратить рождение нового Князя Демонов. И уж ему-то точно не хотелось пересекаться ни с кем из них.       Но кто он такой, чтобы его желания хоть как-то учитывались?       В ту ночь на горе Тунлу шёл дождь. И пусть демонам льющиеся с неба водяные потоки никак не вредили, кое-кто по старой человеческой привычке всё же предпочитал отсиживаться с небольших укрытых от чужих глаз пещерках или попросту залегать в заросли кустов, листва которых на этой проклятой земле была неожиданно густой и могла защитить от навязчивых капель. Некоторые оборотни также боялись воды — будучи в истинной форме дорогой парчёй или бумажным веером, они не решались продолжать путешествие, пока разразившийся ливень хотя бы не станет слабее.       Ши Цинсюань недолго пробыл на земле и не успел привыкнуть скитаться под ледяным осенним дождём, но всё же решил не останавливаться — за несколько дней на горе он стал сильнее, но этого не было достаточно не только для того, чтобы выбраться из Медной печи, но и чтобы просто её достигнуть. Так что, не замедляя шаг, он босыми ногами ступал по размякшей земле, медленно превращающейся в потоки чёрно-коричневой грязи, и высматривал укрытия мелких тварей, испугавшихся ливня. У Цинсюаня было преимущество — помимо стопки талисманов, найденных у одной из поверженных тварей, которая явно ограбила какого-то незадачливого заклинателя, и вырывающегося из его тела яростного пламени, которое Цинсюань почти научился контролировать, с ним было кое-что ещё, что помогало ему в этом походе.       Все верили ему.       И до, и после вознесения он был всеобщим любимцем, способным найти общий язык с кем угодно, перекинувшись с ним всего парой фраз. И теперь, даже не пытаясь лгать кому-то или втираться в доверие, он всё равно становился тем, кто каким-то чудесным образом оказывался вне подозрений. Не верили ему только в одном случае — если он сам угрожал кому-то расправой, пытаясь хоть иногда обойтись меньшей кровью. Стоило ему произнести пару угрожающих фраз, и он тут же оказывался поднят на смех — тогда как ци его становилась вся тяжелее и тяжелее.       Цинсюань про себя усмехался этому странному везению — разве были ещё какие-то причины, почему более сильные твари всё ещё не разорвали его на куски, кроме как их убеждённость в его слабости и полнейшей бесполезности — даже сил на такой расправе толком не увеличишь. Так что даже теперь, обходя укрытия оборотней и демонов, Ши Цинсюань производил впечатление скорее того, кого жалко выгнать из дома, чем того, кто пришёл спалить твоё убежище дотла, прихватив и твою душонку. И пусть Цинсюань всё ещё не был от этого в восторге — Тунлу навязывала свои правила, заставляя либо играть по ним, либо безоговорочно проигрывать. И теперь, осознав наконец, что его собственная воля не решает ровным счётом ничего, он стал относиться ко всему этому — немного, совсем чуть-чуть, но — спокойнее.       Но всё же эти успехи не освобождали его душу от постоянной тревоги. Каждый шаг по проклятой земле давался ему с огромным трудом, стоило только задуматься о том, что именно он делает и где находится. Ему всё казалось, что это огромнейшая ошибка, совершённая то ли провидением, то ли им самим — у него будто не было права здесь находиться. Кто он такой, чтобы пытаться достичь прославленной Медной печи? Что позволило ему поверить, что он доживёт до ближайшего захода солнца? И каждый раз, когда эти навязчивые мысли не удавалось отогнать сразу, он задумывался о том, кто пробыл здесь дольше других за всю историю Тунлу. Чёрный демон всегда был другим — сильным, умным, благословлённым Небесами… Достойным. Будто отлитый из другого сплава, — чем все остальные, чем, тем более, Цинсюань, — не удивительно, что он подчинил эту гору и получил неисчислимые силы. Мысленно ставя себя на место Хэ Сюаня, Цинсюань неизменно падал духом, близкий к тому, чтобы и вовсе решиться на побег — он был слишком заурядным, слишком обычным, чтобы даже думать о Медной печи.       Но всё же он неизбежно оставался, из раза в раз со вздохом продолжая кровавый путь. Будучи небесным чиновником, он не терял времени даром, как многим могло показаться со стороны, и успел поучаствовать во множестве охот на тёмных тварей, так что прекрасно знал, что нужно делать, чтобы перед смертью демон не успел произнести ни звука, оповещая всю округу о ведущейся облаве. И пусть с ним не было его божественных артефактов, а место воздушных потоков заняли уже не такие покорные языки пламени — проворные пальцы всё ещё помнили резкие движения, направляющие теперь уже тёмную демоническую ци в уязвимое место твари.       Именно так, промокший до нитки и переполненный бурлящей энергией инь, он предстал перед старым знакомым.       Бредя по размытой дороге, Цинсюань погрузился в свои мрачные мысли настолько, что слишком поздно заметил несколько фигур вдалеке. Он тут же юркнул в высокие кусты, надеясь, что не успел привлечь внимание странной компании путников, и прикрыл глаза, медленно считая про себя до десяти, чтобы успокоиться. Бушующее в нём пламя всё ещё не до конца его слушалось, и контроль над ним требовал больших усилий и частых медитаций — а когда было успокаивать сердце, если целыми днями только и делаешь, что сражаешься? Край одеяния уже начал медленно загораться, когда по спине вдруг пробежал холодок.       Не успев открыть глаза и обернуться, Цинсюань почувствовал на своём плече тяжёлое узкое лезвие, пышущее убийственной ци. Только заметив течение этой энергии, он сразу же узнал и меч, и его владельца — проклятая земля и правда оказалась удивительно тесной.       Меч, коснувшийся плеча лишь на мгновение, тут же пропал, занесённый для смертельного замаха.       — Стойте-стойте-стойте, Ваше высочество! — стараясь не кричать слишком громко, скорее пропищал Цинсюань, быстро оборачиваясь с поднятыми вверх открытыми ладонями. — Прошу вас!       Глаза владельца меча распахнулись в удивлении — готовый к удару Фансинь замер в воздухе. Этим человеком и правда оказался Се Лянь — заметив подозрительное движение за спиной, он решил пойти и проверить, не кроется ли там внезапная опасность.       — Ваше Прев… — Се Лянь запнулся, невольно осматривая старого знакомого. Выглядел он не просто плачевно — спутанные волосы и грязные одежды его бы не смутили, — Ши Цинсюань попросту… не выглядел живым.       Окутывающая тело тёмная сила с такого расстояния ощущалась очень отчётливо. Се Лянь моргнул несколько раз, на его лице отразилось полнейшее замешательство — он и представить не мог, что же сотворил с Его Превосходительством Повелителем Ветров Чёрный демон, что теперь тот совершенно не выделялся среди тварей, собравшихся на Тунлу.       — Умоляю, Ваше высочество, дайте мне шанс всё объснить, — быстро шептал Цинсюань, всё ещё боясь привлечь внимание спутников принца.       Только теперь Се Лянь понял, что всё ещё держит Фансинь занесённым для удара. Неловко ойкнув, он спрятал меч и только теперь поприветствовал старого друга, как полагается.       — Ваше Превосходительство, что же… что же с вами случилось? — спросил он наконец, когда с формальностями было покончено. — Что вы здесь делаете и… почему…       «И почему вы больше похожи на демона, чем на небесного чиновника?»       Ши Цинсюань неловко улыбнулся:       — Я бы с удовольствием рассказал вам всё, Ваше высочество, вот только… — он бросил нервный взгляд за спину Се Ляня, туда, где на достаточно большом расстоянии возвращения принца ждали остальные, — не пора ли вам вернуться к вашим спутникам? Они ведь могут начать волноваться и, хаха, прийти на подмогу? Вам ведь не нужна подмога, правда? — Цинсюань говорил со смехом, но с первого взгляда было ясно, что он вовсе не уверен, что принц не решит, что подмога ему не помешает.       Несложно было догадаться, что Ши Цинсюань не горит желанием встречаться здесь с кем бы то ни было из знакомых. Поняв это, Се Лянь кашлянул в кулак и так же тихо ответил:       — Да, и правда не лучшее время для разговоров. Давайте сделаем так…       В двух словах он объяснил Цинсюаню, в каком направлении они собираются двигаться. Уже стемнело, а идти всё же было удобнее при свете дня, так что скоро они должны были устроиться на ночлег где-нибудь в неприметном месте недалеко от дороги. Тогда Се Лянь придумал бы что-нибудь, чтобы улизнуть от остальных и побеседовать с Повелителем Ветров, если тот по совершенной случайности окажется поблизости.       Цинсюань быстро кивнул, в его глазах отразилась благодарность — почти неосознанная и оттого даже более искренняя.       — Знаете, — сказал он уже глубокой ночью, сидя напротив Се Ляня прямо на мокрой земле, — а вы, кажется, первый, с кем я вообще говорю с того момента, как… ну…       «Умер». Слово осталось непроизнесённым, напряжённой тишиной повиснув в воздухе. Се Лянь прочистил горло, и, пытаясь перевести тему спросил:       — Но почему вы пошли сюда? — несмотря на довольно подробный рассказ Цинсюаня о своей участи после встречи с хозяином Чёрных вод, об этом он как-то не упомянул.       — Хах, ну… — тот нервно улыбнулся, будто не зная, как сформулировать мысль, чтобы не выглядеть сумасшедшим, а потом всё же решился, — мне приснился сон. Ну, знаете, — быстро начал оправдываться он, не глядя на Се Ляня, — один из тех снов, где тебе прямо говорят куда-то идти и что-то делать, так что я подумал, выбора у меня особо и нет, и…       — Погодите, — Се Лянь перебил его, — но разве… разве демоны вообще спят? Как вам могло что-то присниться?       — Нет-нет, я тогда был ещё человеком, — непринуждённо ответил Цинсюань, будто в этом не было совершенно ничего удивительного. Но, заметив замешательство принца, он всё же решил немного прояснить эту загадочную ситуацию, которую сам, если уж быть откровенным, до конца не понимал:       — Видите ли… — неуверенно начал он, теребя в руках мокрую от дождя пожелтевшую травинку. — Когда я только оказался на земле, я… Я не знал, что мне делать, просто ходил и, ну…       — Пытался выжить, — тихо закончил Се Лянь, едва шевельнув губами. Цинсюань кивнул, соглашаясь — кому как не наследному принцу Сяньлэ было об этом знать.       — Однажды мне приснился очень странный и… страшный, да, страшный сон. Там было много огня, дыма, было тяжело и... больно, и… — он не думал, что говорить об этом вслух будет так сложно — каждое слово будто приходилось с силой выталкивать из горла, заставляя себя продолжать. Будь он жив, в глазах началась бы скапливаться влага. — И ещё там был брат, вернее… его голос…вернее...       Се Лянь видел, как тяжело Цинсюаню даётся его рассказ, и отчаянно желал как-то его поддержать. Но, не представляя, как это сделать, просто кивал, с сожалением поджав губы.       — Ваш брат сказал вам отправиться сюда? — решился он спросить наконец, подумав, что хуже от такого вопроса стать, вроде бы, не должно.       — Нет, не совсем, он… Только прошу вас, не смейтесь, — продолжил Цинсюань и сам усмехнулся, как это всегда бывало, когда он нервничал. — Он хотел, чтобы я отомстил за него, — он понизил голос, — понимаете? Я даже не слышал его голоса, скорее просто чувствовал, что он хочет… и видел… как я… я…       Се Лянь вновь кивнул, глядя на растерянного Ши Цинсюаня, который, впервые произнеся эти слова вслух, как будто осознал всю их бессмысленность. Решив, что нужно хоть что-то сделать, принц всё-таки подался вперёд и коснулся в поддерживающем жесте ладони бывшего Повелителя Ветров. Тот вздрогнул от неожиданности — в последнее время его касались, только атакуя.       — Ваше Прев… Цинсюань, — несмотря на холод мёртвой кожи под его пальцами, Се Ляню всё ещё хотелось назвать друга старым титулом, так что постоянно приходилось себя одёргивать. — Но как ты собираешься отомстить?       Цинсюань пожал плечами, промычав что-то в ответ, так что Се Лянь продолжил:       — Вы же знаете, что единственное слабое место любого демона — это его прах? Где вы…       — Твою мать! — Ши Цинсюань резко освободил руку, чтобы хлопнуть себя по лбу, при этом на лице его было выражение человека, только что вспомнившего, что забыл выпить противоядие и вот-вот покинет этот мир. — Прах! Тело!       — Да, вам нужно найти то, что когда-то было его телом.       — Да нет же, — Цинсюань даже не думал о соблюдении тишины, громко добавив, — моё тело! Я совсем о нём забыл!       Се Лянь устало закрыл глаза, потирая точку между бровей. Как вообще можно было допустить такую оплошность?! На благо Цинсюаня…       — На моё благо, вряд ли кому-то оно потребуется. За пределами Тунлу я, вроде бы, особо не шумел… ну, по крайней мере, там, где в последний раз было тело. Так что пусть ещё полежит там, ну или, — он начинал успокаиваться, снова возвращая голосу нормальную громкость, — может, его уже зарыли где-нибудь, да и дольше уж лежало…       — Ваше Превосходительство, на Тунлу уходят на десяток лет, в смысле, «дольше лежало»?       — А, ну, — Цинсюань отмахнулся, — не возвращаться же, в самом деле? Да и что вообще значит «уничтожить прах»? — он подпёр голову кулаком, размышляя. — Если сжечь тело и развеять прах по ветру, это «уничтожение»? Но он ведь не уничтожен, только чуть-чуть… хранится в разных местах.       Се Лянь нахмурился. Он никогда не думал об этом, и слова Ши Цинсюаня действительно звучали логично — чтобы на самом деле уничтожить прах, нужно было очень сильно постараться.       — Ладно, — принц вздохнул, признавая, что проблема с телом и правда может подождать, — но как же вы всё-таки собираетесь..?       — Хах, ну, знаете, — Цинсюань почесал лоб, — сначала нужно набраться сил, а потом уж… В конце концов, сражаться с Непревзойдённым может только Непревзойдённый, ведь так?       Конечно же, в этом Ши Цинсюань был абсолютно прав — если он собирался сражаться с одним из Четырёх Великих Бедствий, ему просто необходимо было пройти через Медную печь. Более того, за время их разговора Се Лянь успел понять, что скопившаяся в теле его друга энергия едва ли уступает по мощи Лазурному демону, пусть он пока и не умеет толком с ней управляться, так что такая судьба вполне могла подойти Ши Цинсюаню. Но далеко не всё было так просто:       — Видите ли, — Се Лянь неловко прочистил горло, подбирая слова, — Божок-пустослов обычно не отстаёт от своих жертв, пока те не…       — Не погибнут, — кивнул Цинсюань.       — Не убьют себя.       Цинсюань поперхнулся воздухом и замер в растерянности:       — Ваше Высочество, что вы…       — «Лодки тонут в чёрных водах»... он ведь не просто так стал одним из Великих Бедствий. Помните, как окончилась его земная жизнь? А помните, какой она была? Очень немногие справились бы с такой судь… — он осёкся, тут же исправляясь, — с происками Пустослова.       Ши Цинсюань молчал, задумавшись о словах принца. Несчастная травинка в его руках давно превратилась в мятый комок. Се Лянь, дав немного времени на принятие этой мысли, всё же продолжил:       — Простите за прямолинейность, но… как вы сами считаете, вы бы справились?       Ногти Цинсюаня измазались в тёмном соке многострадальной травинки, от комка которой он теперь бездумно отрывал маленькие кусочки и катал их между пальцами.       Конечно же, он бы не справился, чего уж тут думать? Не справился бы ни с чем из того, что выпало на долю Хэ Сюаня.       — Цинсюань, — тихо сказал Се Лянь, с болью в сердце наблюдая, как голова демона опускается всё ниже, — ты всё ещё можешь уйти.       Да, покинуть Тунлу, однажды ступив на её землю, было непросто. Но всё же гораздо сложнее и опаснее было на ней оставаться.       Цинсюань вздохнул и поднялся на ноги, машинально отряхивая одеяние. Мокрая грязь прилипла к давно уже не белой ткани плотным слоем, и избавиться от неё можно было только тщательно всё выстирав — слепые удары же ладоней только вколачивали землю глубже, при этом ещё и пачкая руки.       Се Лянь тоже встал и положил руку на холодное твёрдое плечо мертвеца:       — Береги себя, Цинсюань.       Тот перестал отряхивать одежду и кивнул несколько раз. А затем попрощался, по старой памяти сложив руки в церемониальном поклоне.       Стоило густой темноте ночи поглотить светлую фигуру, Се Лянь тяжело вздохнул и закрыл глаза, отпуская скопившееся за всё время этого непростого разговора напряжение.       — Я же сказал, что пойду сам, — произнёс он будто в пустоту, но тут же слева от него зашуршала высокая трава. — Не нужно было утруждаться, — несмотря на произнесённые слова, он всё же благодарно улыбнулся подошедшему Хуа Чэну. Тот всё ещё был в форме ребёнка, но голос его звучал твёрдо и уверенно, когда он напомнил принцу:       — Это всё-таки Тунлу, гэгэ. Мало ли, что может случиться.       Се Лянь кивнул, признавая его правоту. Они молча стояли в темноте на холодном ветру ещё некоторое время, прежде чем Хуа Чэн задал вопрос, который Се Лянь предпочёл бы не слышать.       — Ты правда думаешь, что он не справился бы?       Принц сложил руки на груди, не зная, что ответить. Конечно, Ши Цинсюань всегда был шумным избалованным ребёнком, и это сложно было не заметить. Вот только и сам он когда-то был точно таким же. И пусть в юности на долю Повелителя Ветров не выпало достаточно страданий, чтобы закалить характер, превратить в камень сердце, а тело подготовить к сражениям, теперь вся невыстраданная боль вернулась с новой силой, грозясь либо погубить, либо перековать с головы до ног.       Чтобы защитить старого друга, Се Ляню пришлось указать на его слабость, в которую тот с удовольствием поверил — потому что сам никогда не считал себя достаточно сильным. Особенно теперь, когда узнал, что был на свете другой человек, который во всём был гораздо лучше него и которому пришлось принять на себя его проклятие.       — Я не знаю, — сказал наконец Се Лянь, убеждая, скорее, самого себя — в том, что он не ошибся. — Я не знаю.       С тех пор мало кто слышал о бледном юноше в горящих одеждах. Когда Ши Цинсюаню наконец удалось покинуть пределы горы Тунлу, он вернулся в столицу, чтобы позаботиться о своём теле, которое после долгих поисков обнаружилось аккуратно уложенным в заросшем кустами овраге — видимо, бродяги испугались мести покойника и поспешили проявить к телу хотя бы толику почтения. Захоронив собственные останки в небольшой, но глубокой пещере, он надолго задумался, что же теперь делать. Перед ним вновь открылось всё время вселенной — вот только теперь его совершенно нечем было занять. В конце концов он занялся своим духовным совершенствованием и исследованием новых сил, мерно текущих по его холодным меридианам. Закрывая глаза, он ощущал, как ледяная ци устремляется к кончикам пальцев, а затем, распространяясь по всему телу, накрывает пульсирующей волной. Если раньше Цинсюань боялся этой волны, не давая себе ощутить всю её силу, то теперь, медитируя в уединённом месте, он медленно начинал разрешать себе к ней тянуться — аккуратно, будто касаясь спокойной глади воды.       Мощь горы Тунлу была поистине огромна. Из новорожденного демона он в такой короткий срок стал тем, кто мог бы с лёгкостью сразиться с прошлым Его Превосходительством Повелителем Ветров, которому всегда возносили молитвы вместе с самим Повелителем Вод, и, скорее всего, даже одержал бы победу. Конечно, этого всё ещё было недостаточно, чтобы вызвать на бой одного из Великих Бедствий, но теперь, сжимая кулаки так, что костяшки побелели бы, не будь они и так мертвенно-бледными, он мог только просить у брата прощения. Ши Уду переоценил его. Как всегда. Даже если этот сон не был плодом его паникующего сознания, даже если брат и правда нашёл способ воззвать к нему из небытия между циклом реинкарнаций — даже в этом случае всё это было напрасно.       Вина за убийство людей в старом храме слилась с виной перед неотмщённым братом, и эта зудящая в подкорке смесь заставляла его рисковать снова и снова, пытаясь познать все грани своей новой силы как можно скорее. Ши Цинсюань чувствовал, что снова всё испортил, снова принёс всем одни лишь беды, будто одного только его рождения было достаточно, чтобы проклятие легло на любого, кто когда-либо с ним встречался.       Он мечтал помогать людям. Всегда, с самого детства — ему нравилось делать добро, нравилось смотреть в счастливые глаза тех, кто получил от него хоть какую-то, даже самую ничтожную помощь. И теперь, переполненный чувством вины, он мечтал, что, освоив демонические силы, станет использовать их на благо простых людей — сначала здесь, а потом где-нибудь ещё. Пойдёт путешествовать, будет бороться с тварями, как всегда это делал. Прикинется странствующим заклинателем. Будет самому себе лгать, что не является на самом деле одним из тех, с кем призван сражаться — но ложь эта дастся ему почти безболезненно. Ведь он так бы хотел, чтобы она оказалась правдой.       Цинсюань научился многому: менять свой облик, прикидываясь живым, создавать одежду, которая всегда выглядела бы опрятно. Почти наловчился управлять бушующим внутри него пламенем, которое теперь лишь изредка появлялось без его желания — когда он не мог больше держать в узде свои вырывающиеся из-под контроля эмоции в те нередкие моменты, когда, оглядываясь по сторонам, внезапно осознавал, где и в каком положении находится. Но из-за частоты таких вспышек осознания он совсем скоро научился контролировать и их — это удавалось ему в большинстве случаев. Он собирался помедитировать ещё неделю или, может быть, месяц, а потом отправиться в своё странствие под маской одинокого молодого монаха, чтобы защищать города и деревни от менее удачливых тёмных тварей.       А потом небеса разверзлись.       Это страшное зрелище застало Цинсюаня в его обычном теперь состоянии — сидя с закрытыми глазами, он нахмурился, почувствовав вокруг колебания энергии, будто сквозь воздух пропустили электрический ток, силой гораздо больше десятка или даже сотни молний. Впервые в жизни он ощущал нечто подобное — по спине тут же разлился холод недоброго предчувствия. Открыв глаза, он, повинуясь порыву, задрал голову, чтобы взглянуть наверх, да так и замер в удивлении. Прямо над ним разворачивалась невероятная по своей красоте и величественности картина: чёрные тучи, пролетая над головой, сгущались прямо над городом, образуя огромную воронку, которая будто кипела в небесах от переполняющей её демонической ци. С такого расстояния разглядеть было невозможно, но что-то подсказывало Цинсюаню, что что-то копошится в этих тучах, стремясь вырваться на свободу и лавиной обрушиться на ставшую вмиг беззащитной столицу.       Не размышляя ни секунды, Ши Цинсюань сорвался с места и бросился к городу так быстро, как только мог. Вот только до городской стены ему добраться не удалось — он вдруг услышал, как из-за спины кто-то зовёт его по имени.       Он резко остановился и обернулся. Каково же было его удивление, когда сзади обнаружились лишь примятая трава да стволы деревьев.       — Цинсюань! — повторил голос, и тогда он наконец понял, что его зовут через сеть духовного общения. Конечно, теперь, обладая магическими силами, он вновь мог ей пользоваться! Вот только за всё это время ему ни разу не выпадало шанса с кем-нибудь поболтать, так что он совершенно забыл о существовании сети.       Таким неожиданным способом с ним связался Се Лянь — теперь-то Цинсюаню не составило труда узнать его голос. Быстро объяснив ситуацию, принц поинтересовался, не рядом ли со столицей находится сейчас Цинсюань и не мог ли бы он оказать небольшую помощь. Дело в том, что тогда, во время их разговора на горе Тунлу, Цинсюань рассказал, что некоторое время скитался в окрестностях, а значит хорошо должен был знать и местность, и людей вокруг. Кто, если не он, помог бы собрать нужное количество людей за столь короткий срок? Но как это сделать ему самому? Конечно, он знал несколько деревушек неподалёку, но ведь знать, где искать людей, и в самом деле убедить их безвозмездно рисковать собой — совершенно разные вещи! Решение пришло неожиданно быстро, заставив вздрогнуть от с таким трудом загнанных поглубже воспоминаний.       Когда Цинсюань искал своё тело, первым делом он незаметно подобрался к заброшенному храму, рядом с которым и встретил свою смерть — он не хотел туда заглядывать, не хотел видеть лица по жестокой ошибке расправившихся с ним людей. Не хотел, чтобы повторилась трагедия в храме Повелителей Вод и Ветров. Конечно, он контролировал себя уже гораздо лучше, но никто не мог знать, как поведёт себя проклятое демоническое сердце, стоит ему лицом к лицу встретиться со своими убийцами. Но несмотря на всё его нежелание знать, что происходит теперь в этом месте, тогда он всё же услышал громкие голоса нищих, которые всё так же укрывались под крышей облюбованного ими старого храма.       Их было много — Цинсюань был в этом уверен. Голоса, которые он слышал той ночью, принадлежали по меньшей мере нескольким десяткам человек. А уж уговорить их следовать за ним… Что ж, при творческом подходе к делу это не должно было составить большого труда.       Когда они встретились с Се Лянем и Собирателем цветов под кровавым дождём, за спиной Цинсюаня стояла целая толпа людей — с первого взгляда можно было насчитать пару сотен! Сам же бывший Повелитель Ветров принял теперь свою женскую форму. Се Лянь внутренне кивнул его находчивости — тело демона не излучает энергию ян, а как иначе избавиться от необходимости стоять в магическом круге, не получив обвинений в отлынивании от работы?       — Но как же..! — начал-было Се Лянь, отведя Цинсюаня в сторону от любопытных ушей. Тот лишь подмигнул, давая понять, что большего от него сейчас не добиться.       На самом деле способ был весьма оригинальный. А ещё не совсем честный, да и вообще такой, что им точно нельзя было гордиться. Вспомнив о храме в бедном районе столицы, Цинсюань тут же направился туда, чтобы проверить, остаются ли там до сих пор все эти нищие. Их оказалось даже больше, чем Цинсюань ожидал, так что он решил действовать немедленно, а потому на хитрый искусный план времени не оставалось. В первую встречу с этими людьми он заметил, что среди них был явный лидер — тот самый, кто крепко держал его, а после приказал выбросить из храма. Цинсюаню повезло — этот человек вскоре вышел и направился к ближайшим кустам, видимо, чтобы справить нужду. Мгновение, вспышка тёмной энергии — и вот он уже лежит на земле без сознания, а Ши Цинсюань щелчком пальцев меняет собственный облик, так что его теперь не отличить от лидера бродяг. Вообще-то изначально он собирался просто-напросто ударить того по голове, но долго колебался, так что в самый последний момент, когда мужчина уже вот-вот обернулся бы и заметил демона, пришлось пустить в ход магические силы.       А дальше дело оставалось за малым — всего лишь явиться к бродягам в обличье их главаря и рассказать, что двое достопочтенных господ и одна прелестная заклинательница нуждаются в их скорейшей помощи. Технически это не было обманом и не нарушало правил — люди и правда по своей воле решились на это и не преследовали корыстных целей. Молва о повисшей над городом опасности быстро распространилась, и вот к месту их обитания стянулись уже нищие со всей округи. Цинсюань же, вернув себе родное — правда, женское — обличье, с улыбкой поспешил сообщить всем, что их предводитель был отправлен на особенно важное задание и вернётся, может быть, через пару дней. Помимо прочего, это самое задание может плохо сказаться на памяти героя, так что после его возвращения к нему придётся быть чуточку терпимее, делая на это скидку.       Наблюдению за сохранностью формации Цинсюань отдавался целиком и полностью: то и дело нарезал круги вокруг, подбадривал людей, переругивался с присоединившимися вскоре заклинателями. Несколько раз ему удавалось предотвратить разрушение барьера, вовремя разглядев и успокоив кого-то, кто собирался выбежать из толпы, или хотя бы дав ему возможность сделать это аккуратно, чтобы контакт ладоней не прервался ни на мгновение.       Поглощённый этой суматохой, он не сразу заметил, как странно ведёт себя Собиратель цветов под кровавым дождём.       Сначала он думал, что Хуа Чэн просто оставил вместо себя двойника, но не нужно было долго наблюдать, чтобы заметить, насколько некачественной была копия! Непревзойдённый Князь демонов никогда не сотворил бы марионетку, настолько очевидно не имеющую с оригиналом ничего общего, кроме внешности! Этот «Хуа Чэн» вёл себя совершенно иначе: ходил по-другому, молчал, предпочитая ни во что не вмешиваться, бросал на Цинсюаня быстрые колкие взгляды, а затем, замечая, что был пойман с поличным, тут же отворачивался, всё так же не говоря ни слова. Если допустить, что это действительно двойник Хуа Чэна, то тот даже не старался!       Когда ситуация более или менее успокоилась, и люди привыкли к своему положению, наловчившись правильно покидать круг и входить в него, Цинсюань наконец смог позволить себе немного времени для передышки. Задержав взгляд на лице «Хуа Чэна» чуть дольше, чем можно было ожидать, он медленно побрёл вдоль широкой улицы, где они расположись. Он надеялся, что тот последует за ним, и не прогадал — за спиной послышались тихие шаги, почти точь в точь совпадающие с его собственными. Стоило Цинсюаню остановиться, «Хуа Чэн» прошёл чуть вперёд, будто по инерции, как если бы не был уверен, стоит ли ему последовать примеру и тоже прекратить движение. Они отошли совсем недалеко — ровно настолько, чтобы любопытным людям в огромном кругу было не услышать их разговора.       Вот только никто, кажется, не собирался произносить ни слова.       Уперевшись взглядом в напряжённую спину человека в красном, Цинсюань поджал губы — его мысли бешено носились в голове, так что ухватиться за какую-то одну было совершенно невозможно. Он… не был готов к этой встрече. Да он даже не собирался к ней готовиться! Ни разу за всё время на земле, даже когда был на Тунлу, он не представлял, как бы она могла выглядеть! Чёрт, да у него даже воображаемый диалог не заготовлен!       В конце концов молчание, несмотря на раздающиеся в паре десятков чжан вопли сдерживаемых кругом тварей, начало давить на уши, отдаваясь в них несуществующим пульсом поддерживаемого магией тела. Жизненно необходимо было хоть что-то сказать.       — Я хотел отомстить тебе, — губы Цинсюаня едва шевельнулись. И стоило отходить от людей, если этот шёпот даже не могло уловить ухо простого смертного?       — И чего же не отомстил? — внезапный вопрос заставил подавиться воздухом.       Маленькое представление завершилось неожиданно быстро — Чёрный демон не рассчитывал, что окажется раскрыт так скоро. Он, по правде говоря, вообще надеялся остаться под чужой личиной до самого конца. Вот только Ши Цинсюань, выглядящий до боли в груди привычно в этом обличье непоседливой молодой госпожи из знатного рода, так и не растерял эти свои знаменитые навыки — что-то среднее между интуицией, везением и беззастенчивой смелостью в догадках.       — Ну?       Цинсюаню не нужно было видеть его лица, чтобы знать, какое на нём теперь выражение. Пусть и в облике другого демона, он всё это время оставался собой, и не составляло никакого труда представить, как вслед за спиной напрягается челюсть, а брови раздражённо сходятся у переносицы. Ши Цинсюань поджал губы, потупив взгляд. Что он вообще мог на это ответить?       — Я… — начал было он, но продолжить так и не смог. Он сказал, что хотел отомстить, но разве он на самом деле когда-то желал этого? Разве было это когда-то его решением?       Набравшись духу, он всё же выдавил:       — Я не хотел…       — Так ты хотел или не хотел? — Хэ Сюань повысил голос, поворачиваясь наконец к нему лицом. Не скрытый повязкой глаз колко смотрел прямо на него в ожидании ответа.       — Нет, я не хотел! — Цинсюань тоже крикнул, не сдержавшись. — Я должен был! Должен был отомстить! И хотеть должен был! — начав, он уже не мог остановиться, высказывая всё, с чем ему приходилось мириться всё это время. — Я должен был тебя ненавидеть, вот этими руками мечтать голову тебе оторвать, так же, как ты… ты....       Слёзы подступили к глазам внезапно — издержки личины живого человека, к которым Цинсюань готов не был. Будто незамеченные, они скатывались по щекам, пока слова лились навзрыд вперемешку с рыданиями.       — Но я не могу! Не могу, чёрт возьми! Потому что ты прав! Всегда был прав, и сейчас тоже прав, и тогда тоже был прав! Ты имеешь право ненавидеть меня, а вот у меня никакого права нет даже на «ты» к тебе обращаться! — вся накопленная обида и горечь вырвалась на свободу. Цинсюань будто и вовсе не замечал человека перед ним, хоть и смотрел прямо ему в лицо — он говорил всё это себе самому, но только теперь, в отличие от всего времени, проведённого в одиночестве, делать это было гораздо легче. В порыве всегда проще произнести вслух то, о чём в обычное время не решался и думать.       — Это я, — Цинсюань причитал почти в бреду, — это только я, я во всём виноват, от начала до конца. Он делал всё из-за меня, но почему он мёртв, а я жив?! — его голос сорвался, начав заметно хрипеть. — Почему ты не убил меня?! Это ведь я во всём виноват!       Стоявший до этого неподвижно Хэ Сюань напряжённо сжал кулаки. В одно мгновение он оказался рядом, схватив Ши Цинсюаня за грудки и впившись пальцами в вышитую искусными узорами ткань платья.       — Конечно, ты виноват! — он приблизил своё лицо к чужому, прерывая истерику громким шёпотом, в котором, как показалось Цинсюаню, слышалось рычание. — Ты жив, потому что не выбирал эту жизнь. Но ты её прожил.       Холодное дыхание демона на влажной щеке отрезвляло — взгляд Ши Цинсюаня медленно сфокусировался, а слёзы почти перестали скатываться из уголков глаз.       — Как видишь, я попытался прожить и свою, господин Хэ, — наконец проговорил он, слабо улыбнувшись.       Цинсюань больше не отводил взгляд, смотря теперь прямо перед собой. Это было лицо Собирателя цветов под кровавым дождём, это был его глаз и его линия скул. Но выражение точно принадлежало Хэ Сюаню. Колючее. До мурашек колючее и холодное. Будто маленькие льдинки на поверхности водной глади. Раньше Цинсюань поёжился бы под этим взглядом, но теперь только поджал губы и кивнул сам себе, даже не думая сопротивляться, вырываясь из грубой хватки.       Услышав такой ответ, Хэ Сюань сжал пальцы на ткани ещё сильнее, грозясь вот-вот оторвать кусок, а потом вдруг бросил взгляд на перешёптывающихся в кругу людей, которые взволнованно косились на достопочтенного господина, так обращающегося с хрупкой на вид девушкой, и размышляли, не могут ли они как-то вмешаться. Стоило повернуть голову в их направлении, и те тут же замолчали, крепче схватившись за руки друг друга, будто в их головах и не было других забот. Чёрный демон же отпустил Цинсюаня, смерив его взглядом с головы до ног. Под этим взглядом тот внезапно почувствовал себя совершенно голым — будто Хэ Сюань видел его насквозь, знал о каждой мысли, предугадывал движения.       Без предупреждения он резко схватил Цинсюаня за запястье, прощупывая пальцами течение сил в меридианах.       — Какого… — пробормотал он, а затем бросил уже громче, — откуда в тебе такие силы?       Поправляя рукав, Цинсюань, не желая вдаваться в детали, только нарочито непринуждённо усмехнулся:       — Да так уж вышло, господин Хэ, то там, то здесь, так и...       Хэ Сюань прищурился. Его не так-то легко было провести, и он точно не собирался довольствоваться отговорками — в теле Ши Цинсюаня кипела мощь, которой хватило бы почти-непревзойдённому демону. Разве в мире так много способов заполучить такую силу в столь короткий срок?       — Ты что, ходил на Тунлу? — в голосе звучало удивление и что-то ещё. Цинсюань решил, что это, наверное, раздражение, ведь гора Тунлу была только для выдающихся личностей, и посягнуть на неё означало заявить свои права на статус Князя демонов. Какому другому Непревзойдённому это понравится, особенно в такой ситуации?       Но всё же говорил Ши Цинсюань часто гораздо быстрее, чем думал.       — Пф, будто это так уж сложно! — стоило словам прозвучать, он тут же понял, что сказал, и поспешил исправиться. — Нет-нет, не пойми неправильно, — зачастил он, — это сложно, конечно, я даже не добрался до Медной печи, но ведь попасть туда, в смысле на гору, может кто угодно, она же для того и открывается, ха-ха…       Нервный смешок давал понять, что ещё немного, и он снова скатится в истерику.       Хэ Сюань подавил вздох, покачав головой и молча наставив на грудь Цинсюаня указательный палец. Слова для ответа не находились.       — Да ладно тебе, — улыбнулся Цинсюань, легко разворачиваясь на пятках и направляясь обратно к шумной толпе людей, — в конце концов, разве не это должно было со мной случиться? Ну… — он замялся, не зная, как сказать это вслух, — тогда.       Цинсюань не был уверен, но ему показалось, будто демон за его спиной фыркнул. Снова идя впереди, он всё ещё чувствовал на себе пристальный взгляд, который изучал каждое его движение. А ещё оценивал. Оценивал и разочаровывался, если ещё было куда разочаровываться сильнее — конечно, пусть Цинсюань и пытался следовать уготованным ему путём, получалось у него откровенно так себе. Некогда молодой господин богатого рода, с Небес он был выброшен, умер бесславно, забитый нищими до смерти, человеческую форму принял, перебив живых людей — и даже не по своей воле, да ещё и с Тунлу сбежал, поняв, что ни на что не годен.       И всё же предсказанная однажды судьба, следуя за ним по пятам, в конце концов его настигла — хоть и окольным путём. Всё обернулось ровно так, как должно было: Хэ Сюань вознёсся в ранге небесного чиновника — пусть и не по воле Небес, своей рукой вернув себе причитающееся; Ши Цинсюань же стал демоном, свернув с тропы к Медной печи только из-за собственной слабости. Он сдержал неуместный смешок — даже тут он не дотягивает, как будто мало было миру одного почти-непревзойдённого.       На какое-то время наступило затишье — если так можно было назвать время, когда они, смирившись со своим полным бессилием в решении гораздо более серьёзной проблемы, чем сдерживаемые ими духи, перестали обращать внимание на возникшего в небе прямо над ними каменного исполина. Люди в кругу вновь сосредоточились на пытающихся прорваться тварях, а два демона разошлись по разным концам широкой улицы, лишь изредка бросая друг на друга быстрые взгляды, которые несколько раз неловко пересекались. Цинсюань снова погрузился в самозабвенное контролирование ситуации, занявшись очередной попыткой поднятия боевого духа уже заметно уставших людей. Пусть и бедняки, и заклинатели были привыкшими к тяжёлой работе, всё же у обеих групп были свои недостатки — заклинателям требовался отдых, ведь не так часто им выпадал случай испытать не только свой дух, но и своё тело; нищие же, чьё тело было закалено лишениями, просто мечтали убраться отсюда как можно скорее, надеясь только, что жуткие вопящие лица, прорывающиеся с небес, не слишком долго будут преследовать их в кошмарах. Так или иначе, всё стоящие в кругу, кроме, пожалуй, подоспевших чуть позже Богов Войны, были совершенно измотаны и нуждались хоть в какой-то поддержке. Не в силах присоединиться к защите столицы полноценно, этим Цинсюань и занимался — ненавязчиво — насколько это было возможно — подбадривал, убеждая в успехе и напоминая о том, насколько важным делом они все сейчас заняты, а попутно ещё и отвлекая от творящегося в небе хаоса.       Именно в этот момент что-то пошло не так. Каменный гигант, ведущий над их головами ожесточённую битву, решил, видимо, не ограничиваться соперниками наверху. Случайно или намеренно — несколько огромных камней оторвались от общего массива и, охваченные пламенем, устремились на землю, прямо к замершим в испуге людям! На подлёте глыбы рассыпались на более мелкие камни — и пусть глобальной катастрофой их падение больше не грозило, их всё же было достаточно, чтобы никто не вышел с этой улицы живым.       Увидев приближающиеся камни, Цинсюань засуетился, пытаясь собственными силами отразить их падение. Сосредоточиться не выходило — крики обеспокоенных людей сливались с участившимся стуком человеческого сердца личины, руки тряслись, а мысли путались, не давая подчинить циркулирующую по меридианам тёмную ци.       — Мин-сюн, помоги мне, не стой ты столбом! — крикнул Цинсюань, даже не заметив прорвавшегося через все выстроенные заслоны привычного обращения. — Иначе всем конец!       Не двигаясь с места, Хэ Сюань достал какой-то предмет и небрежно бросил его Цинсюаню. Стоило тому его поймать, как глаза его тут же округлились от удивления. Его пальцы сжимали полностью восстановленный и очищенный от грязи и крови веер Повелителя Ветров.       Руки Ши Цинсюаня сжались так, что вздулись вены на обратной стороне ладоней. Он бросил быстрый взгляд на Хэ Сюаня, который всё так же молча стоял, сложив руки на груди, будто происходящее не имело к нему ни малейшего отношения, и тут же почувствовал, как пылающее внутри него пламя вырывается наружу, поджигая белую ткань изящных одежд. Огонь не касался его кожи, послушно ластясь к рукавам, и наблюдающие за этим люди замерли со смесью страха и восхищения в глазах, только теперь поняв, почему на самом деле всем здесь заправляла хрупкая с виду молодая девушка.       С тихим шорохом раскрыв до дрожи в пальцах знакомый веер, Ши Цинсюань вдруг замер, невидящим взглядом уставившись в просвечивающие сквозь тонкую дорогую бумагу языки пламени. Вот же оно — сон, образы которого, мучившие его так недавно и, казалось, при этом так давно, уже почти стёрлись из памяти, оставив после себя лишь горькое послевкусие и непонятную тяжесть в груди. Именно здесь и сейчас он мог бы — должен был — совершить то, к чему голосом брата вела его судьба. Цинсюань крепче сжал веер, впиваясь ногтями в изящное дерево. Его вдруг поразило пугающим осознанием — ничто никогда не было совпадением! Ни совпадением, ни бредом, ни, в конце концов, просто сном. Событие, в центре которого он находился прямо сейчас, было переполнено самой разнообразной энергией, которая, замкнувшись здесь, отразила пугающие образы, наполнив ими самый обычный сон самого обычного человека. Цинсюань застыл на миг, вновь прокручивая перед глазами забытую картинку и понимая, что, не остановись он тогда — именно здесь он и оказался бы. Если бы не ушёл с Тунлу, если бы, пусть и не пройдя Медную печь, накопил ещё сил, если бы был способен расправиться с…       Крики людей вывели его из ступора и, вздрогнув от неожиданности, он сфокусировал взгляд на пылающих глыбах, вот-вот грозящих рухнуть на землю: казалось, ещё мгновение — и что-либо делать будет уже поздно! Тёмная демоническая ци наполнила божественное оружие. Ловко взмахнув веером — навык, который так и не потерялся за всё это время, — Ши Цинсюань поднял к небесам несколько столбов пыли и пламени, нацелив их ровно на летящие камни. Именно этого ему так не хватало — чего-то, что направило бы его силы, помогая сконцентрировать энергию в одной точке. Поднятый с земли огонь столкнулся с огнём небесным, издав при этом оглушительный хлопок, напоминающий взрыв пороха. Ветер ловко подхватил камни, отбросив их в безлюдные земли за пределы столицы.       — Фух, вот уж спасибо, госпожа! — выдохнул кто-то из бедняков и тряхнул головой, чтобы сбросить со лба капельки выступившего от напряжения пота — руки были заняты ладонями его товарищей по несчастью.       — Да уж, если б не вы — все бы и полегли тут! — подхватил ещё один слабый старческий голос.       Тяжесть в груди отступила, и только теперь Цинсюань смог расслабить напряжённую ладонь. И всё же… Его не оставляло чувство, что он не до конца понял, что же с ним произошло, что должно было произойти. Как вдруг краем уха услышанная фраза бедняка заставила сердце сжаться.       Стоило повторить её про себя пару раз, как к горлу подступил ком.       «Все бы полегли тут».       Ну, конечно! Всё это время он думал совершенно о другом, отбросив остальные варианты! А правда была в том, что не кровь Чёрного демона была на руках Ши Цинсюаня в его кошмаре.       Цинсюань сглотнул, чувствуя, как руки начинают дрожать. Из последних сил он собрался, вновь повернувшись к Хэ Сюаню и покручивая в руках сложенный веер.       — Ты сам починил его, Мин-с..? — Цинсюань запнулся на середине фразы, кашлянув от собственного удивления. И правда, как это так легко с его губ сорвалось позабытое, как ему казалось, обращение? Ведь Чёрный демон был сейчас даже не в своём обличии!       — Кхм, господин Хэ, — неловко исправился он, прочистив горло.       — Хочешь, чтоб я поверил, что ты и правда будешь обращаться ко мне нормально?       Тон Хэ Сюаня был привычно отстранённым, но Цинсюань всё же улыбнулся, сдерживая подступающий смех. Так значит, Великое Бедствие «Лодки тонут в чёрных водах» всё же не против терпеть его оговорки? Ну разве не прелесть!       Ши Цинсюань улыбнулся ещё раз и отошёл с опущенными глазами, вдруг почувствовав неловкость из-за своей радости. С чего бы ему такому радоваться! И всё же он позволил этому полузабытому чувству разлиться в груди, пропитав теплом каждую клеточку своего мёртвого тела.       — Я понял тогда, — сказал он уже гораздо позже, разливая вино по нескольким изящным чашам. — Я на самом деле именно это во сне видел — как всё горит, и люди умирают, а я… я не сделал ничего. Совсем ничего, — повторил он тише.       — Хочешь сказать, ты видел что-то вроде… — Се Лянь задумался, безуспешно пытаясь подобрать слова, которые не звучали бы абсурдно, — будущего, которое могло бы произойти? Как предупреждение?       — Да, погибнуть могли простые люди. А я решил с чего-то, что должен убить… — он запнулся, пересекаясь взглядами с сидящим напротив Хэ Сюанем, и тут же сменил тему, быстро откашлявшись, — и с чего вообще! Ещё и на Тунлу меня понесло!       — Но ведь, — вставил Се Лянь, — если бы ты не пошёл на Тунлу, как бы ты всех спас? Откуда бы взял силы?       — Там был Хэ-сюн, он мог бы со мной поделиться! — парировал Цинсюань, подмигивая Чёрному демону.       Тот в ответ заметил:       — А мог бы и не поделиться.       — Ха-ха, и правда.       Ши Цинсюань посмеивался, запустив руку в волосы, и сказал всё ещё с улыбкой на губах:       — Выходит, если бы я не послушал Его Высочество и остался на Тунлу, тоже непонятно, как бы всё закончилось! Нужно почаще признавать поражение, вот и слабость полезной оказалась, хах!       — С чего ты взял, что это слабость?       Все взгляды за столом обратились на Хэ Сюаня, который, не ожидая такого внимания, чуть нахмурился и, не в силах ответить на немой вопрос, только ещё раз повторил сказанную фразу.       — Что ты…       «Кто-то понимает, какого чёрта он имеет в виду?», — читалось на лицах большинства, пока в разговор не вступил молчавший всё это время Хуа Чэн.       — Ты говорил, что у тебя никогда не получалось сделать свой выбор самостоятельно, — пояснил он, — но это не так.       — И правда ведь, Цинсюань! — подхватил Се Лянь. — Другой бы на твоём месте, будучи уверенным, что именно это его судьба, упирался бы и стоял на своём, а ты — просто развернулся и ушёл! И даже не заметил этого! Может, ты просто… — он выдержал паузу, давая Цинсюаню привыкнуть к этому открытию, — никогда и не хотел там быть?       Конечно же, он не хотел. Кто бы вообще в хоть сколько-нибудь здравом уме жил мечтой о таком месте? Но дело было в том, что не привлекала его не только рутина медленного продвижения к Медной печи по трупам сражённых тобой врагов — сама цель этого пути никогда не была достойной того, чтобы всё это делать. Конечно, он должен был — просто обязан! — след в след идти за предписанным сценарием своей жизни, но разве может сравниться такой долг перед мирозданием с самым простым, самым человеческим нежеланием выбирать между обязательствами и совестью?       Цинсюань вновь поднял взгляд на Хэ Сюаня, и заметив, что тот смотрит на него в ответ, инстинктивно вновь ему подмигнул. Конечно, уж чего-чего, а убивать его он не хотел совершенно определённо! Да, каждую секунду винил себя за это, но от этого всё его существо не переставало бунтовать и сопротивляться при одной только мысли о том, что ему пришлось бы сделать что-то подобное.       Хэ Сюань в ответ на этот до безобразия фамильярный жест открыл-было рот, чтобы огрызнуться, но передумал, только тихо хмыкнув себе под нос и стараясь не обращать внимания на давно не дававшее о себе знать чувство, бесцеремонно сжимающее что-то в груди.       Солнце давно скрылось за горизонтом, погрузив в темноту неутихающий Призрачный город. Стол был заставлен едой, которая всё не кончалась, и божественно-демоническая четвёрка, в составе которой с их последней такой встречи произошли кое-какие, признанные совершенно незначительными, изменения, ночь напролёт отмечала их общую в этот раз победу. После всего, что каждому из них пришлось пережить, этот простой совместный ужин, проведённый за праздными беседами, ощущался настоящим праздником.       Ши Цинсюань собирался вновь наполнить вином свою чашу, когда стоявший рядом сосуд вдруг обнаружился совершенно пустым. Он тут же потянулся открыть другой, на что Хэ Сюань коротко буркнул:       — Не смей напиться и испортить нам вечер.       Он сказал это не подумав, скорее инстинктивно давая знать о своём мнении насчёт каждого действия Ши Цинсюаня. Вот только кому как не одному из Великих Бедствий, было знать, что никакой алкоголь не заставит демона опьянеть. Он будто просто забыл о новом статусе Цинсюаня, всё ещё видя в нём человека или небожителя, нуждающегося в постоянном присмотре.       За столом тут же повисла тишина — даже долетающие звуки кипящего жизнью Призрачного города будто не долетали до сюда, встречая на своём пути барьер из старых обид, счётов, недоговорок и ещё не успевших покрыться пылью воспоминаний.       Чувствуя, что ещё немного, и тёплая непринуждённая атмосфера окончательно будет разрушена, Цинсюань громко засмеялся, откинувшись на стуле и беря новый сосуд, чтобы наполнить свою чашу вином. Он прикрыл блеснувшие озорством глаза и, глядя из-под ресниц, весело сказал, всё ещё не отсмеявшись:       — Бери выше, молодой господин Хэ! Вечность тебе испорчу!