Выпей со мной

      – Выпьешь со мной? – тёмно-бордовая жидкость наполнила стеклянный бокал с серебристой каемкой. Точно такой же достался и Осаму, сидевшему напротив.       – Неожиданное предложение для тебя, – усмехнулся Дазай в ответ, принимая предложение и втягивая запах дорогого вина, – интересный выбор.       – Ты же знаешь, я держу обещания, – русский поднимает бокал, молча дожидаясь, что его догадливый собеседник произнесёт тост.       – За этот вечер.       И Фёдор звонко «одобрил» тост, чокнувшись бокалами. Суицидник практически залпом выпил до дна, Достоевский же неторопливыми глотками. Эти двоя сидели напротив друг друга и им не нужны были слова, чтобы понять кто о чём думает. Странно, что с таким похожим ходом мыслей они так и не стали друзьями. Кем угодно, но только не товарищами, которые могли бы доверять друг другу. А может в этом не было ничего странного. Тёмно-фиолетовые глаза, в которых всегда читалась усталость, посмотрели на собеседника. А затем Фёдор поднялся со своего места. Сегодня, когда Осаму пришёл, то на русском, как ни странно, не было ни ушанки, ни тулупа. А сейчас Дазай наблюдал, как его собутыльник залезает на него, подпирая бедра с двух сторон коленями.       – У кого-то игривое настроение? – насмешливая улыбка проскользнула на лице детектива, и вместе с тем пустой бокал оставили в одиночестве на столе. – Ты же знаешь, что меня заводят только стройные блондиночки, готовые совершить со мной двойной суицид.       Какая наглая ложь. Которую Достоевский слышал каждый раз. То кариглазые брюнетки, то кучерявые рыжеволосые красавицы, то черноволосые строгие леди, а теперь и стройные блондиночки. Каждый раз стандарты менялись, но что всегда оставалось безызменным так это то, что после этих слов они всегда терзали друг друга, сгорая в пучине страсти, а на утро расходились, будто ничего не было. Осаму уже давно стал накладывать бинты лишь потому, что Фёдор оставлял на нём царапины, кусал до крови на протяжении долгих ночей, ставил засосы. Так забывать про душевную боль было даже приятнее.       И вот снова руки бывшего мафиози тянутся к бёдрам русского, начиная поглаживать их. Достоевский, в свою очередь, с усмешкой кусает губы напротив, оттягивая нижнюю. Им нравилась эта связь, никто об этом не говорил, но оба прекрасно понимали всё без слов. Тонкие пальцы Фёдора ловко добираются до пуговиц на чужой рубашки, руки уже так всё хорошо запомнили, что могли раздеть и одеть без оглядки. Так же они прекрасно помнили и каждый изгиб, который скрывался под одеждой. Осаму зарывается носом в тёмные прямые волосы, которые всегда были уложены весьма небрежно, но зато от них веяло тем запахом, который парень запомнил ещё с первого раза. И почему-то он ассоциировался у него с тоской. Хотя странно, как запах может напоминать эмоции. Они оба были не от мира сего, ведь аромат, исходящий от Осаму, напоминал Фёдору боль. От очередного поцелуя, суицидник практически сдергивает рубашку с тощего тела.       – Аккуратнее, «дорогой», – он всегда говорил это слово на русском и с усмешкой, Дазай до сих пор не поинтересовался в переводчике о его значении.       Касания длились излишни долго, это был особый ритуал, в котором каждый из них пытался почувствовать себя хотя бы немного нужными этому миру, почувствовать, что несмотря на всю суровость жизни у них есть права быть здесь и наслаждаться хотя бы этой мнимой связью. Фёдор испытывает губы Осаму в мучительных поцелуях, пока на языке не появляется привкус крови.       – Интересный выбор… – тихо повторяет Дазай, с лёгкой улыбкой, наблюдая, как изо рта партнёра точно так же капает кровь.       – Я же обещал, – Фёдор прикрыл устало веки, – ты ничего не почувствуешь, – и прислонился своим лбом к чужому.       Детектив сразу почувствовал лёгкий аромат ядовитого вещества в своём бокале. Интересно, что Достоевский решил выбрать именно тот, про который рассказывал ему сам Дазай       – Ты веришь в реинкарнацию?       – Какую ты интересную тему выбрал напоследок, Осаму.       – Но, а всё же? – он ощущал, как тело постепенно начинает будто становиться чужим для него, словно это что-то постороннее.       – Если так, то я слишком устал даже за одну жизнь, – сердце делало последние свои удары.       – В таком случае я бы хотел всё исправить, – вздох прерывается.       – Удачи… – Достоевский так и остался лежать на плече с полуприкрытыми глазами, в которых лишь в последний момент проскользнул блеск облегчения.