Осень

Выйдя из помещения, мальчик потеряно осмотрелся, глядя на кофту в своих руках. Что теперь делать…? И этот вопрос не был адресован к внезапно открывшимся чувствам подруги, они, конечно, весьма неприятно обозначились, но это ее проблемы. Его же проблемы были куда более приземлённые — как попасть в свою спальню?! Слишком рано, чтобы он мог безнаказанно бегать по территории здания, но слишком поздно для персонала, который, скорее всего, уже поднялся. А на улице уже слишком светло и опять-таки, находиться там мальчик не должен, но этот вариант и не рассматривается, ибо сил в руках не осталось, а единственное на что он может рассчитывать, попытавшись вскарабкаться по трубе — остаться неприглядно размазанным пятном, под окном собственной комнаты. Другой вариант спокойно пройти через корпус, но так просто этого сделать не получится, не попавшись на глаза вахтерши, которой непременно будет интересно, каким образом он оказался в женском корпусе в такое время, еще и в таком виде. — Бли-ин… — раздраженно покрутившись на месте, он все никак не мог решить, что же делать. Если бы не выходка Марго, близнец спокойно бы досидел до восьми утра, а там уже многие воспитанники не спят, и все не выглядело бы так, как выглядит сейчас. С досадой потоптавшись под дверью еще пару минут, Влад быстро завязал толстовку вокруг талии, вообще не желая, чтобы она хоть как-то с ним соприкасалась. Просто отвратительное утро! И все же выбора нет, надо идти и придумывать оправдания. Продвигаясь максимально медленно, насколько вообще мальчик был способен и прячась практически за каждым кустом гибискуса, прижимаясь к стенам от любого звука, он уже предвкушал встречу с воспитательницей этого корпуса и дальнейшего приписания себе звание «извращенца», подглядывающего за спящими девочками, которое явно прилипнет надолго. Но это не особо беспокоило, куда неприятнее было фантазировать на тему наказания. Впрочем, сейчас лето, могут отправить выметать двор — не так и плохо, главное — не снова мыть коридоры этой вонючей тряпкой. Но с другой стороны, уже конец июля, скоро начнут перебирать школьный инвентарь, хранящийся в подвалах. Хоть он и не имел ничего против подвалов, но только своих собственных, куда он добровольно хочет идти. Спускаться в местные «катакомбы», где холодно, пыльно, сыро и гадко, у близнеца совсем не было желания, тем более если там придется сидеть целыми днями. Хм… Библиотека сейчас никому не нужна, значит остался только вариант со столовой. Уже примеряясь к неделе чистки картошки или прозябанию в темных подвалах, мальчик потихоньку подошел к дверям выхода. Лучше всё-таки подвал, от него хотя бы руки не будут выглядеть как иссохшая пустыня, впрочем, права выбора у него все равно не будет. Глубоко вздохнув, ощущая себя заключенным перед выходом к плахе, Влад тихо нажал на ручку и также беззвучно потянул дверь на себя, стараясь максимально незаметно выглянуть из-за нее. Высокий мрачный холл освещался только тусклой лампочкой стоявшей на столе вахтерши, да скромными солнечными лучами пытающимися робко пробиться хоть и через большое, но, тем не менее, невозможно грязное окно, завешенное бессменными занавесками. Которые, если встряхнуть наверняка смогли бы заполнить своим содержимым местную песочницу. По помещению прокатился богатырский храп, на секунду заставляя мальчика замереть прежде, чем он осознал свою удачу. Змейкой проскользнув сквозь слегка приоткрытую дверь, он даже не попытался ее прикрыть, не собираясь дать хоть малейшую возможность издать лишний звук, сам же крадучись, едва ли не ползком направился к лестнице, правда возле стола женщины действительно пришлось пробираться на четвереньках, дабы случайно промелькнувшая тень не смутила сон вахтерши. Парадная лестница громоздким изваянием возвышающаяся над всем помещением, наверняка, в лучшие годы была свидетелем пышных торжеств и, возможно, даже застала эпоху балов, но сейчас превратилась в старую скрипящую развалину, откликающуюся на каждый шаг болезненным стоном рассохшихся досок. Словно пытаясь вернуть ей хотя бы какую-то былую роскошь, вдоль нее было расставлено несколько высоких цветочных подставок, украшенных совсем неизысканными растениями, оставшимися в наследство еще со времен советского союза. Едва дыша, подползая к лестнице, мальчик ступал как только мог аккуратно, но скрипучие ступени были отнюдь не его союзниками и заставляли при каждом шаге боязливо зажмуриваться и вздрагивать. Когда он, наконец, оказался на втором этаже, ему показалось, будто он только что преодолел подъем на Эверест, времени он уж точно порядочно затратил. Развернувшись и отступая спиной вглубь коридора, мальчик хотел убедиться, что никак не потревожил сон женщины. Высокая, тонкая треногая подставка, совсем не внушающая доверия своей тонкой вытянутой конструкцией, оказалась аккурат за спиной. Бесконтрольный, свободно болтавшийся рукав толстовки незаметно зацепился за старую металлическую цветочницу. Раздался очередной похрапывающий звук, и близнец, торжествующе улыбнувшись, быстро развернулся, не собираясь ни секундой дольше оставаться в своем уязвимом положении, рванул вперед. Рукав дернулся следом, а за ним дернулась и подставка, и горшки, и цветы в них. Грохот. Еще и еще, словно позади обвалилась целая стена и мальчик, оторопело оглянувшись, в ужасе остановился. Влад с тихой паникой посмотрел на горы земли и торчавшие из нее глиняные черепки, вперемешку с кустами папоротников, смятыми листьями монстеры и вечно неприятно пухнущей геранью, придавленной еще парой цветов, названия которых он не знал, но для него они все выглядели одинаково убого. А теперь убого выглядит он сам, замерший над этим могильным холмом. — Черт… — едва слышно, пискляво и практически посмертно вырвалось из пересохшего горла. Быть извращенцем — да пожалуйста, провести пару дней в подвале — нет проблем. Но вот за это близнец уже мысленно распрощался со своей так бесполезно потраченной жизнью. Будь это какой-то коридорный цветок еще не так страшно, но это практически показательная икебана, стоит… стояла в холле, являясь едва ли не торжественным украшением, встречающим приходящих. Разбившиеся горшки, раскатом грома прокатились по пустым коридорам. Этот звук не разбудил бы только мертвого, наконец, отмерев и судорожно сглотнув, не желая больше ни одного мгновения находиться рядом с этим бардаком, ребенок быстро сорвался с места. Отвратительный, мерзкий, просто ужасный день! Влад не знал, с какой скоростью он пронесся через весь свой корпус, но был уверен — любой олимпийский рекорд он только что побил. За последние восемь часов, его тело уже не единожды открыло все возможные внутренние резервы, опустошая их досуха, и, теперь оказавшись в комнате, только и смогло — прислониться спиной к двери и медленно по ней сползти. В коридоре отдаленно раздалась злая ругань — разбившиеся цветы обнаружены и обнаружившие сейчас пойдут искать виновного. Плевать. Он в комнате, остальное уже не важно, но помыться всё-таки теперь не получится и придется терпеть свою липкость и неприятный запах. Посидев под дверью пару минут и размотав предавшую его толстовку, Влад глянул на кровать близнеца — не утро, а какой-то сюрреалистичный кавардак, теперь еще и спать на пустом матрасе придется. Раздраженно потерев переносицу, мальчик перевел глаза на мирно сопящего брата, всё-таки отсыпаться на не заправленной постели это уже был перебор для сегодняшнего дня. Но лезть в кровать к Сергею в настолько мерзко-грязном состоянии… Он себя и так уже чувствует последней свиньей. Раздевшись, Влад в раздумьях побродил по комнате, решая куда всё-таки лечь. Но младший и сам весь мокрый, липкий и выглядит не шибко лучше него, все равно же теперь все белье надо менять. Сергей, свесив руку, спал на краю, и старший, присев на одно колено рядом с ним, с легкой грустью всмотрелся в лицо спящего, немного подтолкнул его тело, чтобы тот так откровенно не пытался упасть с кровати. Аккуратно коснувшись его лица, Влад убрал прилипшие к губам волосы и мягко погладил щеку, ощутил на пальцах теплые капельки испарины, нехотя возвращаясь к своим недавним мыслям. Интересно будь Сергей кем-то другим, не его братом, не его близнецом, не зеркальным отражением того, чего он не хочет видеть, испытывал бы он подобное? Или может ему просто девочки не нравятся? В книгах по психологии, пролистанных уже не один раз, он встречал подобные отклонения, а Сергей, являясь самым близким и от того доступным представителем мужского пола, вполне мог вызвать подобный интерес. Но с другой стороны, он неоднократно засматривался на симпатичных девушек на пару тройку лет старше его самого, а вот мужчины не интересовали от слова совсем. Но брат-то определенно мальчик и женственностью совсем не отличается. Может отдаленная схожесть с прекрасным полом заключается в длинных волосах, но этого явно недостаточно чтобы перестать воспринимать его как парня. И, тем не менее, Влад снова сидит, и пока тот не видит, рассматривает близнеца, наслаждаясь каждым его вздохом. Казалось бы, сейчас-то мальчик вообще никак не провоцирует и мирно спит, но весь его вид — такой беспомощный и уязвимый, только сильнее требует приковывать к нему всё свое внимание, в желании обнять и спрятать от кого бы то ни было. Заставляя снова думать, думать и еще раз думать над всем, что происходит между ними, хотя сложно сказать «между», когда мучается только один, а второй не может даже косвенно осознать причину подобных страданий. Ведь, если подумать, в Сергее нет ничего того, что его не злит, не бесит и не раздражает, но злит ли… Или все это можно интерпретировать как примитивный страх за сохранность близнеца. За его невинность, наивность, непонимание. За все то, чего нет в нем самом, за то, что он ненавидит в брате и за это же его безмерно любит. И почему Сергея так настойчиво хочется видеть слабым, глупым ребенком, которому не выжить без его помощи. Почему он настолько нуждается в потребности Сергея в себе, это навязчивое желание быть ему нужным уже ставило вопрос о его собственной нежизнеспособности без внимания брата. Но об этом не хочется думать, куда проще огородиться мыслями, что он заботится, оберегает и боится за близнеца. Влад уже ловил себя на мыслях, насколько бы ему было спокойнее, если бы мальчик вообще не выходил из комнаты, а еще лучше — вообще не покидал поле его зрения, но это сложно сделать, да и он сам постоянно обязан заниматься своими делами, в которые брата не посвятить. Сложно. Противно. Почему все настолько запутано и непонятно… Задумываясь на привычные темы, неприятно дергающие и без того уставшие нервы, старший Разумовский мягко подхватил расслабленную руку в свою. Слишком сложно. Что вообще в брате такого, что так настойчиво его влечет? Обхватив тонкие пальцы, близнец тихо наклонился к руке, тепло коснувшись лёгким поцелуем костяшек, даже это откликнулось внутри смущенным вихрем сдавленной симпатии, нежности и тоски по невозможности выразить ее как-то иначе. Даже это было ни в коем случае не сравнимо с вполне нормальным поцелуем Марго, который и должен был бы вызвать хоть что-то отдаленно похожее. — Что в тебе такого… — уже вслух обращаясь больше к себе, нежели к брату, мальчик вновь погладил того по волосам, заправляя их за ухо. Все слишком сложно. Влад обреченно опустил голову прижавшись лбом к расслабленной кисти. Почему его стало переклинивать ТАК, почему брат резко перестал быть братом и стал кем-то иным, кем-то, кто требует выражать свою симпатию по-другому, как-то неправильно. Но и резко ли? Насколько давно Сережа нравится? Когда первый раз возникло желание коснуться его не просто для игр или захотелось поцеловать не просто по-братски. Когда… Гадко. Все что мальчик сейчас мог бы сказать про свои ощущения — гадко, грустно и противно от всего и того, что на душе, и того, что происходит вокруг. Можно смириться с чем угодно, пусть ему не нравятся девочки — плохо, но не смертельно, он об этом не думал и как-то не сильно заботился о будущих отношениях. Пусть даже нравятся парни и с этим можно жить, хотя пока они вызывают только брезгливую неприязнь. Но не собственный же брат, хотя, даже если бы это был просто троюродный, двоюродный брат, да даже родной это было бы не столь ужасно как близнец. Но вот то, что случилось с ним — это поистине омерзительно во всех смыслах и ни в какие: ни человеческие, ни природные — рамки не укладывается. Не захоти Марго сделать подобную выходку, он бы так и продолжал отстранённо прятаться, позволяя себе лишь тихо наблюдать за Сергеем, в надежде заметить хоть какой-то отклик на такую неправильную симпатию. Но теперь он понял, полноценно осознал — ему больше никто не интересен ни как собеседник, ни как друг… Ни как предмет воздыхания. Влад, слегка нагнувшись к лицу спящего, с робкой грустью смотрел на дрожащие ресницы. Ведь он прекрасно знает, что Сергей не примет такое и, тем более, не ответит взаимностью. Губы мягко коснулись теплой щеки, от чего в груди стало еще больнее. В коридоре слышались недовольные голоса, обсуждающие такую «трагедию» загубившую жизнь нескольких растений, и звуки, раскрывающихся дверей, в попытках найти виновного. Мальчик быстро забрался к стене, еще раз обдумывая свои действия, обнимая близнеца, Влад тоскливо вздохнул, чувствуя под тонкой простыней плечо Сергея, слегка стянул ее, вновь прижимаясь к теплой коже. Но и при таком касании внутри все сжималось и едва ли не душило в лёгкой трепетной истоме, природу которой мальчик категорически не понимал. Он только и мог себе позволить еще крепче обнять близнеца, чувствуя, как тревожно вздымается его грудь и прижиматься к нему всем телом, желая быть настолько близко, насколько это вообще возможно. Большего себе позволить нельзя, сам не может поступить так с братом, в таком постыдном, гадком желании, которое породилось неизвестно какими извратившимися мыслями и способно только опозорить Сергея. На себя то плевать, за себя не страшно, но сделать то, что заведомо будет неприятно младшему, Влад тоже не может. Все что ему остается — осознавать свою испорченность и неправильность, тихо пользуясь любыми моментами, позволяющими наслаждаться хотя бы такой близостью.