Расцвёл

Сакура прекрасней всего в то время, когда под ней влюблённые воркуют.

Длинные смоляные волосы, словно узкая речушка, причудливым зигзагом лежали на насыщенно-зелёной траве. Канесада умиротворённо прикрыл глаза, лежал на спине, подложив под голову ладони, пока надоедливый подонок, тот, на кого он чаще всего срывается и чьё имя выводит его из себя за секунду, расчёсывал эти мягкие локоны гребнем. Погода словно сама навивала такое настроение чудное, что сегодня всё хотелось позволить, всё разрешить. Йошиюки вечно улыбался, говорил, что ничуть не устаёт это делать, когда рядом с ним этот напыщенный, самоуверенный в себе клинок. - Твои волосы такие превосходные. - ведя шершавой ладонью по рассыпчатому шёлку, прошептал утигатана, осторожно переваливаясь набок, подпирая голову другой рукой, но в ответ многозначительное молчание, даже бровью не повёл как обычно. - Канэ-сан. - Замолчи. - сухо выпалил Канесада, приоткрывая один глаз и тут же жмурясь от пройдохи-лучика, который сквозь пышные цветки умудрился прорваться и блеснуть прямо в лицо и без того вспыльчивого и раздражительного клинка. - Вот же... Изуминоками резко дёрнулся, тут же сел, скрестив ноги, а волосы словно лёгкий шлейф подлетели за ним следом, но тут же были подхвачены озорным ветром и, покуда не были перевязаны ни одной лентой, живо принялись заигрывать с непродолжительными порывами - успевай только их ловить, чтоб в лицо не лезли. Канэ всё ловил их, собирал в кучу, но то одна прядь вылезет, то противная неаккуратная чёлка выбьется из общей гармонии и будет лицо щекотать. Йошиюки смотрел на это, почёсывал свои враждебные вихри на голове, а когда ветер успокоился, то схватил Канесаду за плечи, повалил навзничь, сам сел ему на живот, прижимая к земле тяжёлым телом, и принялся только что собственноручно расчёсанные волосы ерошить. - Ты чего делаешь, подонок? - загорелся бирюзовоглазый, закричав на одуревшего любовника, а тому хоть бы что - зарывается пальцами в густые локоны и смеётся издевательски так, не прекращает. - Прекрати, сию минуту! - А ты заставь. - и пухловатые губы кривятся в ухмылке, парень склоняется над недоумевающим и разъярённым Канесадой, покуда тот, отходя от шока и гнева, ещё решительно не собрался бить Муцуноками по лицу. И ветер сносит с дерева добротную такую охапку ослабевших бледно-розовых лепестков. Те кружат, спешат скорее упасть на землю или запутаться в людских волосах, и Канэ хватает надоеду за шею, рывком притягивает к себе и уверенно, даже слишком властно накрывает его приоткрывшиеся в улыбке губы своими. Йошиюки вопит от счастья, едва ли не впервые сам разрывает поцелуй и ликует, вскинув руки наверх, будто выиграл в сокрушительной лотерее. Изуминоками смотрит на него, отряхивая длинные локоны от лепестков, думает наверно: "Вот ты придурок, конечно", а сам-то и не заметил, как тоже начал улыбаться в ответ, протягивая тёплую ладонь к бесящему своей добротой и открытостью шатену. На широких половицах цитадели, свесив ноги с высокого порога, блаженно попивали чай Миказуки и Когицунэмару, вглядываясь в ужасно непривычную и оттого мгновенно милую картину. - Ах, как прекрасна эта ваша любовь. - ухмыльнулся беловолосый, подливая в кружку ещё теплый чай. Не было в цитадели клинка, который не знал о чувствах между утигатанами, а если и не знал, то, посмотрев на напарника Изуминоками, и без слов всё становилось ясно. - Дети, что с них взять. - преподнося к губам тяван, ответил один из пяти великих мячей Японии. Собеседник молча согласился с этим, даже после долгой паузы не проронив ни слова. Чай пился легко. И среди любовников тоже нависла долгая пауза. Утигатаны смотрели друг другу в глаза, дыхание тяжелело с каждой секундой, стоило их лицам хоть на сантиметр приблизиться, а они приближались и даже очень стремительно, останавливаясь в последний момент, опаляя друг друга горячим дыханием и вновь: - Изуми, только не здесь. - напоминает любовник, поднимаясь с земли, и, потянув за собой длинноволосого, неспеша направляется в свою - нет - уже давно в их комнату. Эти двое вечно собачатся прилюдно, строят из себя невесть что, будто пытаются показаться прежними, но стоит ласковому солнцу повалиться за горизонт, как один другого тащит на поле, посмотреть бы на последние лучи солнца, будто завтра их уже не будет. Ворчливость Канесады со временем притупилась, цитадель ахнула и замерла в мысли: "Неужели мозги на место встали? Неужто Йошиюки вставил?.. Мозги-то?" Слегка застревающая на полпути дверь покорно отодвинулась, первым в комнату вошёл Изуминоками, скидывая с плеч отличительную черту шинсенгуми - голубую с белым накидку. - А ведь все думали, что ты с Кунихиро. Хигэкири, говорят, проиграл тысячу йен, поставив их на ваши с Хорикавой отношения, а оно вон как вышло. - и словно с укором говорит, кладёт тяжёлые руки на плечи длинноволосого, гладит так смиренно, не быстро, целует висящие растрёпанные локоны. - Хорикава мой брат, мой напарник, боевой товарищ. Скажи, чтоб Хигэкири вернули отобранную тысячу, он не проиграл. - Изуми ступает вперёд по скрипящей половице, развязывая широкий пояс и распахивая красное кимоно без которого его сложно представить вообще. - А я думал, что ты меня любишь. Или для тебя всё это несерьёзно? - Йошикири перешёл в наступление, одним большим шагом он приблизился к Канесаде, притянув того к себе за талию. - И не мечтай. - с издёвкой отвечает Изуминоками, получая в ответ неприлично громкое, но словно насмехающееся цоканье языком. И дверь внезапно захлопывается, а быстрые шаги заходят в соседнюю комнату, тут же замирая посреди неё, словно растворились в одиночестве и тишине. - Поцелуй меня, Канэ. - просит, даже молит "подонок", заглядывая в широко распахнутые и словно ожидающие атаки ярко-бирюзовые глаза. И тишина, лишь горячие ладони скользят под чёрную водолазку, задирая её повыше и проводя мозолистыми пальцами по гладкой коже. Молчит. В глаза смотрит и не отвечает, словно вызов бросает, стаскивая с чужого плеча оранжево-красное одеяние, тут же получая доступ к рельефной груди, выпирающей ключице и громоздкому плечу любовника. А тот взял и засмеялся, обхватив вытянутое лицо ладонями. - Что такое? - раскрасневшись в негодовании, поинтересовался Изуминоками, уж было приготовившись сбегать, что обычно он и делал в любой непонятной ситуации с этим придурком. - Ты покраснел. - констатирует утигатана Рёмы, проводя большими пальцами по алеющим щёчкам. И это отдаётся невыносимым унижением в груди длинноволосого, он вырывается, вновь вспыхивает за мгновенье, бушует больше для поддержания противного характера, чем от собственного желания, а Муцуноками всё это терпит, крепко держит парня за запястья и к себе тянет, по-родительски прижимая к груди и целуя в макушку. - И я, наверно, тоже весь уже горю алым. Стоит тебе рядом появиться, сдержаться не в силах... - Как помидор. - сухо шепчет в ответ, поднимая взгляд на и впрямь покрасневшие щёки любовника. - С этим поясом ты похож на дворовую собаку. И руки сами скользят по телу Муцуноками, сначала снимают скорее забавляющий пояс, после пальцы робко оттягивают тугие бинты, недовольно впиваются в опоясанные ими бока, и на пол белой змеёй опускается длинная ткань, её тут же укрывает оранжево-красное кимоно и с покатых плеч Канесады плавно спускается красная ткань, сминается в сильных кулаках Муцуноками, будто это его любимая собачья игрушка. - Как же я могу быть дворовой собакой, если у меня есть ты? - нашёптывает на ушко, на палец накручивая тонкую чёрную прядь - раньше она была причудливой косой, а сегодня и её распустили, дескать волосы отдохнут, вспомнят какого это жить без лент и каждодневного напряжения. Ерунда, в общем. - Ты говоришь грязные вещи. - кто бы говорил в самом деле. Изуминоками хоть и славится своей отстранённостью от всех этих земных благ, но если Йошиюки языком любит потрепаться, то длинноволосый приступает сразу к делу, и дела его порой такие, что потом даже в голове прокручивать их стыдно. Шатен лишь усмехается, зарывается лицом в густые пряди, пальцами перебирает их, словно вновь расчесать пытается, отчего Канэ недовольно вскрикивает, хватает парня за руку и валит навзничь, а сам уходит к маленькой совсем тумбе, выдвигая ящик, выделенный под его ворчливое величество. - Опять бардак. - совершенно по-доброму заявляет Изуминоками, поглядывая через плечо на развалившегося у двери Йошиюки. Тот лишь молча лежит, видно, что дуется опять, сердится не то на поступок любовника, не то на беспорядок в ящичке, который он сам утром и навёл, чтобы Канэ увидел и опять ругаться начал. Вы не подумайте, что он так с ним собачиться любил, просто после каждой ссоры быстро остывали оба, смеялись так искренне и прибирались вместе, а то может и ревизионистов отправлялись бить за компанию. Их господин словно шёл навстречу такому бытию клинков, всё чаще и чаще отправлял их на задание вместе, ещё и Кунихиро туда добавляя, да Ягэна с Цурумару, чтоб приглядывали за всем, мол начнут те двое ругаться и будет как в тот день, когда Канесада по глупости своей и неосмотрительности сам подставился под нападение ревизионста, полетел с корабля в воду и был спасён лишь благодаря безраздумно прыгнувшим следом Муцуноками. - У меня не так много вещей, а ты из раза в раз превращаешь мою идиллию в какое-то наказание. Сам убирать всё будешь, я же заставлю! Но вторая утигатана, сев позади Изуми, виновато так положил руки на опустившиеся плечи, помял их осторожно и, скользнув ладонями к обтянутой водолазкой груди, задержался на этой части тела, плотно прижавшись пухловатыми губами к мужской шее через изящные чёрные локоны. - Твои волосы так прекрасны. Я любуюсь ими всякий раз, когда ветер играется с ними, - всегда любуюсь. Безумное очарование и изящность, сводящая с ума. - Йошиюки продолжал целовать любовника, зарылся носом в густые чёрные пряди так, что дыханием своим мог опалить тонкую шею, заставить кожу покрыться мурашками. Канесада встрепенулся, рукой скинул длинные волосы на одно плечо, подставляя другое, оголённое под пылкие, дрожащие, наполненные страстью губы. - Твоя кожа, Изуми... Ты словно создан из самых дорогих материалов, закалён лунным светом, украшен драгоценными камнями и пахнет от тебя так, словно я вошёл в сад с нежнейшими цветами. Такая хрупкость, что даже ранит, и посему всегда возвращаюсь, чтобы вновь черная лоза обвила мою шею, а лепестки деревьев парой касаний прошлись по телу. Ты издеваешься надо мной, всегда издевался. - Но ты, подобно псу, всякий раз возвращаешься ко мне, чтобы получить то, что тебе так нужно. - посмотрев на кареглазого через плечо, усмехнулся Канесада. Обиженный и пылающий клинок повалил его на спину, навис сверху, словно над добычей, а цепкие руки так и скользят по обтянутому водолазкой телу, норовят раздеть парня окончательно, но так смешно дрожат. - Что, растерял уверенность? - Скажи. Скажи мне это, Изуминоками. - разрывая чёрную ткань, закричал Йошиюки. Бирюзовые глазки широко распахнулись от неожиданности, зрачки на секунду сузились так, что было исчезнуть захотели, но веки тихо опустились, а с губ сорвался тихий, совсем смиренный вздох. Сильные руки прижали неугомонного к оголившейся мужской груди. Через стенку послышался прыск, будто кто-то сдержал вырывающиеся наружу эмоции, сжав рот руками, - ситуация отвратная, - совсем неприятно, когда понимаешь, что тебя всегда могут подслушать и подглядеть. Никакого личного пространства! - Я люблю тебя, Муцуноками. Ты терпишь мой противный характер, мою вспыльчивость, ты всегда рядом и уверенно подставляешь плечо, мы любуемся закатом вместе и ты всегда так мил со мной, хоть нам и приходится делать вид, будто мы всё также ненавидим друг друга. - кроткое касание вмиг успокоило и обогрело. Горячие и оттого даже немного влажные руки прикоснулись к накаченному торсу Канэ, скользнули сначала к талии, а потом к груди, куда следом за ними направились пухловатые губы, расцеловывающие твёрдые маленькие соски, спускающиеся от них к пупку, а после всё ниже и ниже. Шатен совсем без предисловий стянул с чёрноволосого оставшуюся одежду, тряхнул головой и тут же склонился над членом, принявшись медленно так, словно издевательски водить вдоль него рукой. Канэ отозвался моментально, и слабое, сдержанное возбуждение сменилось на возрастающее желание. - И я люблю тебя, Изуми. - прижавшись губами к узкому бедру, прошептал шатен. Его глаза блеснули, когда он смотрел снизу вверх на Канесаду, который с каждым движением всё больше и больше поддавался давящим чувствам. Крепкая рука сменилась на влажное, податливое, мягкое горло. И мурашки пробежались по всему телу, сковали его, свели ноги лёгкой судорогой, заставив слегка согнуть их, закидывая на широкую мужскую спину. Йошиюки двигался плавно, даже вальяжно чуток, цепко держал одной рукой Изуминоками за бедро, а другой подхватил под колено, с силой сжав кулак, на что бирюзовоглазый недовольно отреагировал, прикрыв лицо ладонями. С губ его срывались вздохи и будто театральные ахи, тело извивалось на деревянном полу, а бёдра временами пылко толкались вперёд, принуждая Йошиюки буквально прижиматься губами к паху. Утигатаны хоть и делали это не в первый раз, но всё ещё смущались со страшной силой, сдерживали эмоции и чувства, которые разрывали переполненные человеческие тела. На миг Изуминоками вспомнил, как шатен однажды схватил его за волосы, властно намотал их на кулак, покуда клинок Хиджикаты лежал на полу совершенно голый, готовый к очередной неспокойной ночи, готовый подчиняться... Жаркий стон сорвался с его губ, рука силой надавила на затылок Йошиюки и бело-молочная жидкость плеснула в переполненный слюнями рот. Тонкая слюнка протянулась между оголившейся головкой и порозовевшими губами, пока Йошиюки не облизнулся. Главный ворчун цитадели лежал молча, лишь тяжко дышал, поджимая длинные ноги, руками стыдливо прятал лицо, убирая с него пару волосков, которые как-то зацепились за густые ресницы. - Я люблю тебя, Канесада. - повторил шатен, укрывая поцелуями дрожащие ножки, всё ближе и ближе пододвигался к маленьким пальчикам, а после уверенно поцеловал каждый. И этот ворчливый, несносный, напыщенный клинок расцветал и добрел с каждым днём, улыбался так приветливо и дружелюбно, целовал перед сном, а после, склоняясь над довольной моськой Йошиюки так, что длинные локоны щекотали тому щёки и шею, шептал: - Сакура прекрасней всего в те моменты, когда на неё смотрят два любящих сердца. А потом ложился рядом, прижимаясь к пылающей груди, и спокойно засыпал в крепких объятиях.