Heal

***

tom odell — heal

Теперь ты хочешь проснуться, но это не сон…

Виктор Цой

— Джейд, это ты?       Я ещё раз посмотрела на экран телефона, чтобы убедиться в том, что ничего не перепутала. — А с кем я разговариваю? — вероятно, после сна мой голос звучал самым отстойным образом. — Меня зовут Мэдисон — я соседка твоей бабушки. Я звоню сказать, что ты должна приехать сюда, потому что Морган абсолютно неадекватен. Мы уже вызвали полицию, но ты должна быть здесь… — А где бабушка? — я встала с кровати и опустила ноги на холодный пол, слегка поёживаясь от вездесущего холода, пронизывающего меня до кончиков пальцев. Этот октябрь чертовски холодный. — Бабушка? Джейд, она умерла.       Смерть случается повсеместно и это, я считаю, далеко не самое худшее, что может быть. Люди болеют, страдают, надеются, приходят, уходят, планируют, курят, пьют, ожидают, верят и любят… Люди заняты всем, чем угодно, но не жизнью. Ведь большинство, к сожалению, к пятидесяти годам понимают, что никогда не жили. — Здесь направо, — я подсказываю таксисту, на что он лишь говорит тихое «да, мисс» и продолжает неторопливо ехать, пока моё сердце отбивает чечётку.       Виктор Цой говорил, что смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать. Но что, если есть люди, которым суждено всю жизнь быть одним и им нечего ждать? Может, не для всех в этом мире уготовлена вторая половинка. Может, смысл вовсе не в том, чтобы искать кого-то, чтобы быть целым, а в том, что искать внутри себя что-то, благодаря чему ты будешь единым целым с самим собой? — На перекрёстке можете остановиться.       Я никогда не считала себя хорошим человеком и уж точно я не считала себя образцом для подражания. И пока подруги моей бабушки делились с ней рассказами о том, какие их внучки потрясающие и удивительные, какие они талантливые и как у них хорошо устроена личная жизнь, моя бабушка стеснительно улыбалась и говорила: «А вот Джейд сама поступила в университет», а потом ругала меня за то, что ей больше нечего рассказать. Все вокруг говорили, что мне надо кем-то стать, но я просто хотела остаться собой. (1)       Когда машина останавливается, я прошу водителя подождать меня десять минут. Мои руки слегка дрожат, когда я осознаю, что назад дороги нет и сейчас самое время, чтобы отпустить. Это чертовски холодный день в начале октября и я думаю о том, что год назад, в этот самый день, в это самое время, была одета в лёгкую футболку и кожанку, а сейчас на мне тёплый свитер и пальто чуть ниже колена, но даже в этом я мёрзну. И я наконец понимаю, что с летом пора прощаться. — Здравствуй, бабушка, — я кладу цветы на могилу и складываю руки в замок. — Достаточно странно быть здесь для тебя, когда раньше я приходила сюда с тобой, — мне хочется забиться в самый дальний уголок планеты и никогда больше не выходить в свет. — Мне жаль, что из-за обстоятельств ты оказалась здесь — под землёй. Ведь, знаешь, я никогда не могла представить день твоей смерти. Мне казалось, что ты из тех сильных женщин, которые будут жить вечно или, по крайней мере, очень долго. Я не знала никого сильнее тебя, бабушка.       Октябрьский ветер пронизывает до костей, и я обнимаю себя руками, чтобы хоть как-то согреться. Рядом слышатся голоса людей, звуки проезжающих машин, но по сравнению с отчаянием внутри меня — это пустой звук. — За этот год я мало плакала по тебе, потому что, ну, знаешь, я не лицемерка. Ведь ты помнишь, какие грубые и ужасные слова вылетали из моего рта… В любом случае, я не хотела тебя обижать, потому что не всегда говорила то, что имею в виду. По большей части, бабушка, я просто злилась на тебя.       И я ловлю себя на мысли, что, на самом деле, уже давно не злюсь на неё. Прошёл год с тех пор, как она умерла и за этот год произошло много дерьма, которое сделало мою жизнь отвратительной и без того.       Клин выбило клином. — Просто хочу сказать, что больше не злюсь и не обижаюсь. По-прежнему не понимаю тебя и твои поступки, но я никогда не была матерью двоих детей, мой муж никогда не умирал в муках, я никогда не хоронила дочь и внука, а мой сын никогда не обращался со мной, как с данностью — наверное, я бы никогда и не поняла тебя, бабушка. И, если честно, я не хочу даже пытаться, ведь это будет означать, что на мгновенье я проживу то, что прожила ты, но меньше всего в жизни я хочу быть снова разочарованной в чём-то.       Я с уверенностью могу сказать, что всё идёт из детства и для этого вовсе не нужно иметь какую-то степень по психологии. До четырнадцати лет бабушка говорила мне, что я слишком худая, она указывала на мои торчащие рёбра и повторяла: «Твои рёбра можно пересчитать». Я стеснялась раздеваться в бассейне, в раздевалке перед физкультурой, у врачей и мне не нравилось моё отражение в зеркале. В шестнадцать бабушка сказала, что в моём возрасте не может быть второго подбородка: каждый час я бегала к зеркалу, чтобы посмотреть на своё лицо. Отец смотрел на это с болью в глазах и непониманием: как меня, такую юную девушку, могут беспокоить комплексы. Он убеждал меня в том, что всё в порядке, но ничего не было в порядке.       Я не была в порядке. — Ты думала, что я не любила тебя, но это не так, бабушка. Я любила тебя, но это было не так, как я любила отца, — я вынуждено отворачиваюсь от могилы и смотрю в сторону, где останавливается машина и из неё выходит семья из нескольких человек. — Я любила тебя, когда ты проявляла любовь ко мне, когда ты заботилась, когда ты говорила, что я хорошо справляюсь со всем. Но больше всего я любила тебя, когда ты позволяла это делать.       Ветер развивает мои волосы, и они путаются сильнее прежнего. Знаю, что будет трудно их расчесать и привести в порядок, но кого это волнует в октябре? Разве октябрь не создан для печали и самый грустных альбомов Тейлор Свифт? — Морган был твоим всем, бабушка, и теперь я понимаю, почему, — я говорю это и думаю о том, что даже сейчас нахожусь на втором месте, ведь моя мачеха любит моего брата больше меня и это логично, потому что он — её родной сын, а я просто падчерица. — И мне обидно, что некого даже позвать на годовщину твоей смерти. Вот так живёшь, дружишь, общаешься, думаешь, что после твоей смерти люди смогут уделить время воспоминаниям о тебе, но внезапно все становятся слишком занятыми… Вот так был человек и нет человека.       Десять минут уже давно прошли — я знаю. — И, знаешь, бабушка, я скучаю по тебе, — мои губы искажаются в улыбке и это почти больно.       Последний раз смотрю на могилу, прежде чем сделать пару шагов назад. Сзади слышится неловкое откашливание, и я резко оборачиваюсь. — Прости, что напугал, — я удивлённо смотрю на парня и начинаю часто моргать. — Ты же знаешь, что я не из тех людей, которые подслушивают или которые так нагло вторгаются в чужое личное пространство, но если я не скажу, что думаю, боюсь, буду жалеть всю свою жизнь, — Гарри продолжает смотреть на меня с ожиданием, будто ему нужно моё разрешение. — Это городское кладбище — здесь нет личного пространства, — пожимая плечами, говорю я, на что молодой человек слегка кивает и поджимает губы. — Я буду слишком грубой, если добавлю, что личное пространство есть только у покойников?       Шатен слегка ухмыляется, и я наконец-то расслабляюсь.

florence and the machine — never let me go

— Но если ты собираешься сказать, как тебе жаль или что-то в таком духе, то лучше не надо — я терпеть не могу это. Ведь мало кому действительно жаль. — Нет, я не собирался говорить, что мне жаль, — шатен складывает руки на груди, и я нахожу это забавным. — Я хочу сказать, что ты невероятно сильная девушка. Диалоги с живыми людьми всегда самые сложные, потому что мы знаем, что нам могут ответить и этот ответ нам может не понравится. Но диалоги с покойниками… Это больно. Нам больно, потому что они нам не ответят, а мы продолжаем с ними говорить. И мне кажется, что твоё откровение перед бабушкой — это смело. Я никогда не спрашивал, что между вами произошло, но мне это и не нужно. — Ты только что оценил мою минуту откровенного позора, или мне показалось? — в шутливой форму произношу я, и мне становится легче, когда Гарри искренне улыбается. — Что же, я рада, что тебе понравилась моя речь. Ведь на похоронах год назад я и двух слов связать не могла, потому что была слишком эмоциональна, а на эмоциях мне плохо даются какие-либо речи. — Я знаю, как больно терять близкого человека, — шатен хмурится, когда ветер развивает его волосы и локон падает ему на лоб. Это выглядит забавно, но мы, чёрт возьми, на кладбище. В любой другой ситуации я бы улыбнулась. — Но я убеждён, что наши близкие живы, пока мы помним о них. Может, их нет рядом с нами физически… Но они всё равно с нами.       Мои глаза начинают слезиться, но это не слёзы грусти или чего-то такого. Это словно очищение. — Однажды, Джейд, ты снова увидишь свою бабушку и скажешь ей всё то, что не сказала, — молодой человек подходит ближе и достаёт из кармана коричневых брюк синий платок, а после протягивает его мне. — Не стоит плакать.       Октябрьский ветер поднимает в воздух всю дорожную пыль и это раздражает. В воздухе пахнет дождём и духами — в этот раз не моими. — Знаешь, а ведь Елена и Стефан тоже встретились на кладбище, — внезапно заявляет парень и это обескураживает. — На самом деле, они встретились возле мужского туалета, — подхватываю я.       Стайлс лишь качает головой и поправляет волосы. — Но мы оба знаем, что Стефан встретил Елену, когда спасал её. — Это звучит куда лучше, ведь встреча возле туалете и на кладбище, как бы это сказать… — я делаю вид, будто думаю, на что парень закатывает глаза и улыбается. Снова. — Это совершенно неортодоксально…       Я тихо смеюсь над выбором слова. — В последнее время стало опасно быть искренним, Гарри, — шатен сжимает мою руку, и я нахожу это милым. — Это просто, знаешь, Джейд… — Неортодоксально? — подмечаю я, и парень кивает. — Наверное, Гарри.       Стайлс внезапно разворачивается на каблуках и направляется в сторону моего такси, после чего что-то говорит водителю, достаёт из заднего кармана бумажник, расплачивается и возвращается ко мне, пока такси разворачивается и исчезает с поля моего зрения. — Утром я проснулся и не обнаружил тебя рядом, — касаясь моего лица, тихо произносит парень, и я прижимаюсь к его ладони, как котёнок. — Ты не говорила, что хочешь приехать сюда. — Думаю, что это был внезапный порыв, — просто говорю я и пожимаю плечами.       Гарри смотрит на меня дольше положенного, а после просто кивает и вновь улыбается, хотя за этой улыбкой скрывается куда больше. — Спасибо, что приехал, Гарри, — я срываюсь и прижимаюсь к груди парня, обнимая его за талию. — Джейд, — Гарри снова нарушает такую приятную тишину. — Я не должен это говорить, но, знаешь, я хотел бы, чтобы однажды кто-то и мне принёс такие красивые цветы.       Я лишь киваю, находя это заявление странным. Подмечаю, какое это кладбище большое и от этого мурашки бегут по коже. Я хочу думать, что не все мы закончим здесь, но это, на самом деле, единственное, что у нас точно будет. Октябрь пахнет горелыми листьями и печалью, и я надеюсь, что с появлением снега всё станет проще. Я ловлю себя на мысли, что всё, чего я хочу на день рождения в этом году, это билет в место, где можно быть самим собой. — Ты всегда был мастером сказать что-то такое, из-за чего кровь в жилах стынет, — уже в нос говорю я. — Знаешь, ты сделал это всё проще, Гарри.       Рука парня путается в моих волосах и мне хочется раствориться в этом моменте. Гарри тёплый и уютный, он надёжный и он всегда знает, что я чувствую. Этот парень всё, чего я так хотела в этой жизни. — Я лучший во всём, Джейд, и мы оба знаем это, — странная улыбка касается губ парня, и я тянусь к нему, чтобы коснуться их. — Странно целовать тебя на могиле твоей бабушки, Ричардсон.       Иногда (действительно иногда) Гарри вполне терпим. Закатывая глаза, я слегка толкаю парня и беру его за руку, направляясь к его автомобилю, припаркованному чуть дальше. — Я должен сказать ещё кое-что, Джейд, — шатен открывает для меня дверь, и получаю необходимое мне тепло. В моей голове тысячи мыслей о том, что же именно Гарри хочет сказать мне. Эти секунды, пока он обходит автомобиль и занимает место рядом, кажутся вечностью. — Даже если ты никогда не расскажешь мне о том, что произошло между тобой и твоей бабушкой, я всё равно буду рядом, — мне становится легче дышать. Мы выезжаем с территории кладбища, машина едет по трассе, и я мечтаю оказаться в тёплой ванне. — Есть вещи, о которых мы не говорим, и не будем говорить, — продолжает шатен, держа одной рукой руль, а другой — моё сердце. — В любви и с разбитыми сердцами, гордые и стыдливые — вместе навсегда, Джейд.       Всю дорогу домой я сижу с глупой улыбкой на губах. Гарри не нужен мой ответ. Он знает, что я разделяю его мнение. Мы два абсолютно разных человека: он — яркий оптимист, видит в людях только хорошее и всегда надеется на благоприятный исход, но вместе с этим он легко может перейти на тёмную сторону, если в этом будет необходимость; я — мечтатель с разбитым сердцем, пытающийся отказаться от иллюзий и желаний, которые появляются у меня глубокой ночью. По-хорошему, наши пути никогда не должны были пересечься. — Я знаю, что бываю невыносима, Гарри, — начинаю я, когда машина останавливается около нашего дома и парень глушит мотор. — Но я тоже должна кое-что сказать.       Выхожу из автомобиля, прежде чем парень успевает что-либо спросить у меня. На улице зябко и я бегу к двери дома, чтобы побыстрее укрыться от холода. Гарри следует за мной. На ходу я снимаю обувь, пальто, за ним летит свитер, и я остаюсь в одном бра и джинсах. — Гарри? — мой голос ломается, и я ищу глазами парня. Он смотрит на меня, но будто сквозь — он напряжён. — Мне ещё никогда не было так страшно.       В два шага Стайлс преодолевает расстояние между нами и подхватывает меня на руки. Я обнимаю парня ногами за талию, и мы движемся в неизвестном мне направлении. — Ты вся дрожишь, — парень отпускает меня, и мои босые ноги касаются плитки. Я словно прихожу в себя и понимаю, что мы в ванной. — Тебе нужно согреться, Джейд.       Я касаюсь пуговицы на джинсах, но Гарри слабо бьёт меня по руке, и произношу тихое «ауч», вызывая новую улыбку на лице шатена. Его пальцы умело расстёгивают мои джинсы, после он присаживается на колени передо мной и помогает снять материал с моих бёдер. В зелёных глазах Гарри обожание и тепло, которое я всегда искала. — Я наберу тебе ванну, — я стою в одном лишь нижнем белье и наблюдаю за тем, как Стайлс включает воду, выливает туда немного пены, а после присаживается на край ванны и протягивает мне руку. — Я не всегда говорю об этом, Ричардсон, но мне тоже бывает страшно.       Это день откровений — я уже знаю это. — Ты — причина, по которой я перестаю бояться. Когда я просыпаюсь утром и вижу твоё лицо на соседней подушке, с растрёпанными волосами и пускающую слюни, я знаю, что у меня будут силы сделать всё для того, чтобы ты была счастлива. — Гарри, — я провожу рукой по щеке парня, и он прижимается к ней, как мартовский кот. — Я рада тому, что ты тогда вылил на меня свой кофе, — парень улыбается и это буквально расслабляет меня. — А я рад, что тогда опаздывал на работу.       Мои руки расстёгивают бра, пока Гарри помогает мне справиться с низом. Я стою перед ним абсолютно обнажённая, но он видит гораздо больше — мою душу. Отступаю от парня и медленно погружаюсь в воду. Шатен собирается уйти, но я успеваю схватить его за руку: — Останься, — мой голос больше похож на шёпот, но Гарри всё понимает и кивает.       Он снимает с себя свитер, штаны, носки и бельё, а после погружается в воду. Моя спина прижата к его груди, и я нахожу в этом нечто интимное. Нечто большее, нежели просто два обнажённых человека, решивших принять ванну вместе. Я словно говорю Гарри: «Я не ожидаю от тебя удара в спину». — Я люблю благодаря тебе весь мир, Джейд, (2) — касаясь моей талии и бёдер, тихо произносит он, и я выдыхаю. — Гарри, — вновь шепчу я, когда парень касается территории, которая полностью принадлежит ему. — Я рада, что живу в мире, где есть октябрь.       Я чувствую его улыбку, когда он целует меня где-то возле уха. Его руки умело исследуют моё тело и боль отступает. Исцеление приходит так вовремя, и я понимаю, что какой бы холодной и жестокой не была осень, всё равно можно быть чьей-то весной. (3)