Я боюсь, Арс

— Я боюсь, Арс… Он дрожал. Дрожал как маленький ребёнок, пока правой рукой сжимал рукав моей куртки, а левой — постоянно теребил кольцо на большом пальце. Дрожал так, будто единственной его опорой в данную секунду был я. Дрожал и дрожал без остановки. — Уверен, они уже ищут решение, — ни в чём я не был уверен. Так, солгал для поддержания своего и его духа. — Не умрём мы. Я не позволю, чтобы Дима отобрал у тебя сценические вещи. Как минимум, они ему не по размеру. Антону было не до шуток. Хотя какая это шутка? За такое Стас дал бы подзатыльник, что уж говорить о масштабных концертах. Но я попытался разбавить обстановку. Это было нужно. Особенно сейчас, когда мы, разрезая облака, падали вниз на авиалайнере.

***

Очередной концерт вне дома, на другом конце страны. До Владивостока лететь восемь с лишним часов, поэтому в ожидании посадки я старался делать всё возможное, чтобы не уснуть. Мне явно понадобится это желание в самолёте. А пока я без привычного энтузиазма листал ленту в Инстаграме, надеясь, что кто-то поскорее избавит меня от этой участи. «Кто-то» по имени Антон не появился спустя сорок пять минут, и я, подумав, что в коем-то веке лечу один, направился в сторону нужного гейта. «Даже Окси не отписался, придурок», — единственное, что мельтешило в голове. Я был зол на него не только по причине его вечных опозданий и не потому, что он не считал нужным отписываться, просто… В последнее время я зол на всех, но зачастую это замечал только Стас. Даже для Серёжи это было непостижимой задачей. Нет сил на публичные выступления, нет сил на нахождение дома, нет сил ни на что. И этот полёт, уверен, высосет из меня намного больше энергии, чем он высосал бы в обычное время. А тут ещё Антон со своей дебильной привычкой! В салоне самолёта я молился всем богам, чтобы Оксана раскошелилась на бизнес-класс, но это было бы неправильно по отношению к остальным. Не мог представить себя в экономе среди вечно недовольных детей, не хотел. После нашего последнего разговора с Алёной мысли о Кьяре опустошают меня, хотя раньше было по-иному. Раньше всё было по-иному. Отписался, что сел, послушал ругательское голосовое сообщение от Димы и, засунув наушники, откинулся на спинку сидения. Даже не удивился, что в самолёте никто не потревожил меня: маска спасала, за что я был благодарен вынужденной необходимости её носить. Не дождавшись взлёта, я наклонил голову в сторону пустующего соседнего места и уснул. — Арс!.. Знакомый голос вывел меня из сонного транса яркой вспышкой. Сначала мне показалось, что эта вспышка была иллюзией в моей голове, а оказалась молнией за окном. Только сейчас я понял, что самолёт трясло, а в мою руку вцепились чьи-то пальцы. — Арс, твою мать!.. Приподняв маску для сна и опустив маску со рта, я взглянул в окно: буря бушевала, встречный ветер гулко свистел за бортом. Но рядом было не пусто. — Как ты… Ты успел на посадку? — Нет, не успел. — Смешно, — Антон не выглядел весёлым. Его глаза совсем не блестели, выглядели как два тёмных омута. — Что происходит? — Ты проспал часа полтора, а потом началось это, — он обеспокоенно кивнул в сторону иллюминатора, однако ни на секунду не отпускал мою руку. Его охватывала паника. Всякий раз, когда Антон сидел в меньше метра от меня, я забывал, где вообще нахожусь. Не в каком-то приятном смысле — это удручало. Мне будто голову отшибало от мысли, что мы находимся вдвоём в замкнутом помещении, оттого оставаться в гримёрке с ним невыносимо мучительно. И в данную секунду он выглядел так напугано, что у меня у самого появлялось желание прижаться, оставить этот страх и неудобство позади. Только ради этого, ни для чего больше. — Окей, погода нелётная. Девушка! — я подозвал миниатюрную стюардессу, которая, прежде чем пригнуться, странно посмотрела на сомкнутые вокруг моего запястья пальцы. — Слушаю Вас. — Я только проснулся и не совсем понимаю, почему мы всё ещё в небе. — Пилоты и авиадиспетчеры не видят в погодных условиях повод для снижения. Наберитесь терпения, скоро всё закончится. — Тогда принесите плед для этого пассажира. Кивнув в сторону Антона, я дождался, пока девушка скроется среди рядов и повернулся к нему лицом. Он был без маски, поэтому его учащённое дыхание ощущалось на коже особенно хорошо. — Ты как? — Херово. — Почему раньше не разбудил? Я думал, ты пропустил рейс. — Потому что не хотел тебя будить. — Понятно, — сухо ответил я. Нужно было отвлечь его разговором, пока паническая атака не завладела им полностью. И я не нашёл ничего лучше вопроса: — Как Ира? Расскажи про неё, ты никогда толком не знакомил меня с ней. «Ведь ты познакомил с Ирой всех, кроме меня». — Не хочу о ней, — Антон зажмурился и ещё сильнее сжал моё запястье, отчего я поморщился, но руку не убрал. — Блядь, когда эта тряска закончится! — Тихо ты! — окинув взглядом на удивление спящий салон, я вновь посмотрел на Шаста: он всё так же не осмеливался смотреть никуда, кроме спинки спереди стоящего кресла. На его лбу выступили капельки пота, которые я не решился убрать. Вместо этого моя рука потянулась к шторке иллюминатора, чтобы закрыть её и уберечь Антона от более страшных мыслей. — Пока тебе не принесли плед, нам надо поговорить. О чём угодно. Поэтому я спросил про Иру, иначе ты совсем перестанешь трезво мыслить. — Почему именно о ней? — он наконец повернулся ко мне в анфас, такие же напуганные глаза бегали по моему лицу. — Ты знаешь, я ни с кем не обсуждаю её. Точно так же, как и ты не обсуждаешь ни с кем свою личную жизнь. Нас ведь теперь связывает только работа… — Это было давно. — Ты про тот бесполезный разговор после концерта в Ставрополе? Или про разговор в Омске? Уточняй, а то я совсем запутался. — Антон, нам стало лучше, когда общение сузилось только до рабочих моментов. — Тебе стало лучше, не мне. Страх выводит человека на эмоции, именно поэтому я не придал значения его выпадам в мою сторону. Мы и вправду всё обсудили в те вечера, даже не дважды, а четырежды. Выяснили, что и ему, и мне мешает давление фанатов, их излишнее внимание к нашим персонам, и сделали несколько шагов назад. Однако я не был рад такому решению, как, выяснилось, и он. — Где этот чёртов плед, вы чем?.. Турбулентность стала невыносимой настолько, что после очередного толчка Антон даже не смог договорить вопрос. Свет в салоне, недолго помигав, потух окончательно, приборные панели над головами и посадочные фары вышли из строя. Двигатели зашумели, а потом в один миг заглохли. Реальность стала похожа на кошмар, и тогда даже я сглотнул, пытаясь увлажнить горло слюной. Но этот страх был ничем по сравнению с тем ужасом, который я прочитал на лице Антона. — Я боюсь, Арс… Он дрожал. Дрожал как маленький ребёнок, пока правой рукой сжимал рукав моей куртки, а левой — постоянно теребил кольцо на большом пальце. Дрожал так, будто единственной его опорой в данную секунду был я. Дрожал и дрожал без остановки. — Уверен, они уже ищут решение, — ни в чём я не был уверен. Так, солгал для поддержания своего и его духа. — Не умрём мы. Я не позволю, чтобы Дима отобрал у тебя сценические вещи. Как минимум, они ему не по размеру. Антону было не до шуток. Хотя какая это шутка? За такое Стас дал бы подзатыльник, что уж говорить о масштабных концертах. Но я попытался разбавить обстановку. Это было нужно. Особенно сейчас, когда мы, разрезая облака, падали вниз на авиалайнере. — Ты сказал тогда на кухне, что тебя бесит происходящее, что… — Шаст вздохнул, и я вздохнул вместе с ним. — Что нам нужно перестать общаться только поэтому, а я так не думаю. Я думаю, что ты запутался. — Я уже сказал всё, что думаю. В эту минуту лучшим решением было бы заткнуться, но слова из нас обоих лились потоком. Мы думали, что умрём, и эти мысли подбивали на то, чего мы бы никогда не сделали друг для друга. И я даже почувствовал облегчение от каждого произнесённого слова, будто это было исповедью. — То, что ты всегда думал только о себе, и есть самое настоящее блядство. Когда Антон убрал свою руку, показалось, словно от меня оторвали часть тела. — Не называй взрослое решение блядством. — по непонятной причине я схватил кисть его руки, побудив тем самым взглянуть на меня. Когда наши взгляды пересеклись, живот свело, а слова иссякли. — Взрослым твоё решение будет тогда, когда ты решишь признаться мне в том, в чём не можешь признаться самому себе, — сердце выбивало бешеный ритм, но я не мог увести от него своих глаз. Страх на границе с влечением превращали меня в безвольное существо. Уши закладывало, я не слышал ни криков, ни иных посторонних звуков. Только Антон и мигающие молнии за его спиной. Мне резко захотелось сказать ему, как он прекрасен в этом бледном свете, но я даже в голове побоялся это произнести. Трус. — Мы больше никогда не увидимся, Арс. Оба сидели в креслах падающего самолёта и оба не понимали, почему жизнь привела нас сюда. Ломала с каждой секундой, приближала к смерти, но ради чего? — Мне страшно умирать, но ещё страшнее осознавать… — он говорил и говорил, а я боялся сделать вдох. Приближающаяся земля никак не мотивировала произнести нужные слова. — Осознавать, что я ёбаный сказочник, что между нами ничего не было, что я один испытываю это. Если это так, то дай мне просто разбиться. Это менее больно. И тут внутри меня будто что-то щёлкнуло: я почувствовал, как кровь движется по венам, как боль Антона оседает внутри меня, как мне самому становится тяжело и больно. Не физическая боль, моральная. Самая губительная и разрушительная. — Ты был прав, — я не знал, сколько нам оставалось, поэтому затараторил с удвоенной скоростью, — я испугался. Испугался, что все вокруг видели правду, кроме меня. Испугался, что ребята отвернутся от меня, испугался, что Алёна заберёт у меня Кьяру. Но больше всего я испугался за нас. Я думал, что это будет конец, что ты не разделишь со мной весь этот внутренний пиздец. Мне так адски это рвёт душу, Антон. Каждая мысль о тебе разъедает мозг, и я устал от этой боли. В глазах Антона тонули такие же тоска и сожаление, как и в моих. Годы, потраченные впустую, которые следовали по пятам сжирающей заживо тенью, а теперь мы словно жили в долгой и затянутой агонии. Смерть была бы наградой после стольких пыток на Земле. — Мне жаль, что наше время длилось сраных полчаса от силы. И целой жизни было бы мало рядом с тобой. — Мы многое потеряли, Арс, но в эти последние минуты обрели больше, чем когда-либо могли бы получить. Я прикоснулся своим лбом к его лбу и закрыл глаза. — Я буду любить тебя даже после смерти. — Встретимся на той стороне, — Антон мягко поцеловал меня в верхнюю губу, потом в уголок рта, в щёку. Всё это время я чувствовал греющую улыбку на его лице. — Буду ждать столько, сколько потребуется. Вновь яркая вспышка, которую в этот раз я ошибочно принял за молнию. Меня пробудил голос капитана авиалайнера, уведомляющего о скорой посадке в Международном аэропорту Владивостока. Приподняв маску для сна, я с ужасом посмотрел на соседнее место: оно пустовало точно так же, как и до взлёта. Не знал, обрадовала меня эта новость или нет, но тяжесть внутри заземляла и возвращала в реальность. Мы не упали и не разбились. Значит, разговора между нами не было. Значит, фантом принятого неудачно решения всё ещё следует за мной по пятам. Отлично. Виски неприятно пульсировали, пока ноги еле-еле плелись к ленте выдачи багажа. Меня до сих пор волновал вопрос опоздания Антона, а одновременно со сном это создавало внутри гнилостный осадок. Я вошел в зал здания полностью опустошённым и не мог понять, почему телефон разрывался от оповещений о пропущенных звонках и СМС. А когда наконец понял, я забыл, что такое дышать. Мне не понадобился смартфон, чтобы это понять. Я просто поднял голову, чтобы посмотреть время на табло, и заметил программу новостей с красной молнией. — Телеведущий и актёр Антон Шастун попал в автомобильную аварию в результате которой получил серьёзную черепно-мозговую травму и перелом позвоночника. Долгое время за жизнь артиста боролись врачи, но спустя пять часов Антон скончался в московской городской больнице. Приносим свои соболезнования близким. Моё сердце пропустило несколько ударов, и я упал на колени, уставившись стеклянными глазами в пол. — Встретимся на той стороне. Буду ждать столько, сколько потребуется.