я — твой пёс, бросай мне свои кости.

      — Хреновы Артемон с Мальвиной, — бросает Вад, усмехаясь, и получает в ответ четыре средних пальца сразу — два от Олега и два от Шуры.       Они не злятся, Дракон это знает — он и сам не со зла. Нет поводов злиться, находясь вдали от дома, в компании таких же наёмников, каждый из которых может завтра же погибнуть в перестрелке, а у них в пальмирском пекле кроме друг друга больше и нет никого. Шурик здесь самый младший и самый неопытный, но прекрасно показавший себя на службе и отчаявшийся рискнуть проверить себя на прочность в горячих точках. Шмотки в охапку, паспорт в задний карман джинсов, скомканное «прости, мам, я делаю это ради нас с тобой» и поцелуй в мокрую солёную щёку — мгновенный, едва ли осязаемый, чтобы самому не расчувствоваться.       Из ростовского аэропорта глубокой ночью он звонит ей ещё раз. Стыдливо отходит в сторонку, прикрывает рот и телефон ладонью и разговаривает совсем тихо, ограничившись неловким диалогом всего в полторы минуты, большую часть которого занимают рыдания на том конце провода. Шуре стыдно за себя, принятое решение кажется глупым и ошибочным, но контракт есть контракт, и он грубо пихает телефон обратно в карман и хватается за готовую взорваться голову.       Тяжёлая рука опускается на его плечо, заставив подпрыгнуть на месте, и кто-то предлагает ему пластиковый стаканчик с прохладной водой.       — На, выпей водички, — хрипло советует мужчина в пустынном камуфляже. — Первый раз?       Шурик кивает.       — Волк, — представляется незнакомец, когда Саша принимает стакан, и тянет руку.       Ему крутых прозвищ никто не давал, а представляться в ответ собственным именем кажется бессмысленным, поэтому Шура наобум отвечает:       — Мальвина, — и своей трясущейся ладонью жмёт крепкую руку Волка.       Тот усмехается.       — Прости, — извиняется, не разорвав рукопожатия. — Олег.       — Шурик.       Саша сминает опустевший стаканчик, кидает его в урну возле себя и вытирает о рубашку вспотевшие ладони. Безбожно хочется курить. И домой.       — Олег, — неуверенно зовёт Мальвина, подняв глаза на Волка. — В первый раз ведь нормально бояться?       — Нормально, — заверяет его Олег. — И в первый, и во второй, и в третий — в любой. Я тоже боюсь. Открою тебе секрет — и все эти коренастые суровые мужики боятся. Те, у кого семьи дома, вообще похлеще тебя трясутся.       — Я маму одну оставил, — Шура опускает взгляд на свои кеды, шаркает ногой по полу, перестукивая пальцами по собственным бёдрам. — А у тебя дома кто?       Волк выдерживает паузу, подбирая слова.       — У меня никого не осталось.       Сердце невольно начинает колоть у обоих.       Они не общаются после — Шурик всегда старается держаться на отстранении. Сидит в самолёте один, сунув наушники в уши и уставившись в иллюминатор, пока за спиной слышится гогот рослого блондина со шрамом на брови. Саша оборачивается и видит рядом с ним Олега — тот кивает на Шуру, шепчет что-то на ухо и возвращает взгляд к книге на своих коленях. Шурик вглядывается в обложку — Эрнест Хемингуэй, «Прощай, оружие!».       Мальвина жмёт плечами.       — Вадим, — тянет руку блондин, и ладонь Саши оказывается неприлично крошечной по сравнению с его.       — Шурик, — выдернув один наушник, представляется он.       — Не ссы, Шурик. Привыкнешь.       Это кажется поначалу страшным и жутким, но он действительно привыкает. Привыкает спать под мокрой простынёй, чтобы не было жарко и душно, привыкает отдыхать под отдалённый шум вертолётов и даже не дёргаться, привыкает созваниваться пару раз в неделю на десять минут и даже разговаривать довольным голосом.       — Всё хорошо, мам, правда, — заверяет Шура, когда такого же, как и он, двадцатидвухлетнего парня проносят мимо него в чёрном непрозрачном пакете. — Я в порядке.       — Нет, тебе не о чем беспокоиться, — убеждает он, пока ему перебинтовывают простреленную руку, на пинцете демонстрируя извлечённую пулю. — Всё в норме.       — И я тебя люблю, — отвечает Саша, искренне надеясь, что произносит эти слова не в последний раз. — До скорого.       Всё в порядке, честно, просто мне всё ещё смертельно страшно, я безумно скучаю, очень боюсь и бесконечно хочу домой.       Всё переламывается в один момент. Тогда, когда Шура торопится к укрытию, но сзади доносится оглушительное «стоять!», и он замирает как вкопанный.       — У меня нехорошее предчувствие, — хмыкает подошедший со спины Волков, аккуратными шагами подбираясь ближе.       На пути к разбомбленному зданию, где можно было скрыться, растут густые кусты, в которых Шура намеревался спрятаться от приближающегося танка. Олег хватает его за руку до боли крепко и наказывает:       — Чётко по моим следам. Ни на сантиметр не отклоняешься. Понял?       — Понял.       Волков тащит его за собой, ведёт до ближайшего дерева, где прижимается к стволу спиной и толкает Шурика встать рядом, не выпуская его руки из своей хватки. В нескольких метрах от них грохочет взрыв.       — Как ты… — недоумевает Шура.       — Волчье чутьё, — с улыбкой перебивает Олег, кивая в сторону их лагеря. — Пойдём, пора передохнуть.       Шурик хочет высказать благодарность, но слова застревают в глотке, а колени так некстати трясутся — он ведь мог погибнуть, если бы не Волк. Задеть ногой растянутую проволоку, подорваться и… и даже думать страшно о таком.       Всю ночь Саше не спится: он ворочается на неудобном продавленном матрасе, то скидывает сбившуюся в кучу простыню, то накрывается ею снова, переворачивает подушку каждые две минуты, но всё тщетно. Он выбирается на улицу покурить, смотрит на полную луну и идеально видимые созвездия и тяжело вздыхает, выпуская изо рта едкий дым.       На голову падает оставленная на кровати кепка.       — Твою шевелюру лучше прятать, — Волк заправляет пряди синих волос под головной убор. Саша не сопротивляется, с безразличным лицом продолжая курить. — Слишком опрометчиво светишь ими.       Шура только разводит руками в ответ.       — Чего ты со мной возишься? — осторожно интересуется Мальвина, затянувшись.       — Мне никто не помогал, когда я был в плюс-минус твоём возрасте, — Олег тянется к его руке за сигаретой, — никто не пытался объяснить или успокоить, — затягивается, — и уж тем более никому не было дела до того, чтобы побеспокоиться о ближнем. Оно и ясно, здесь каждого заботит только собственная задница, это нормально, но я не хотел бы такого же для тебя.       — У тебя никого не осталось, кроме синдрома спасателя? — предполагает Шурик, забрав свою сигарету.       — Может, и так, — вынужденно соглашается Волков. Докуренная сигарета пролетает мимо его лица. — Ты против?       — Нет. Спасибо тебе.       Олег отмахивается.       — Как ты узнал, где именно растянута мина? В этой траве чёрт ногу сломит.       — Я и не знал. Я просто везунчик, — Волк хрипло смеётся, уводя Шуру обратно в здание. — С тех пор, как мне стало нечего и некого терять, просто пёр напролом, а мне и везло. Теперь только так и делаю. Пока, как видишь, прокатывает.       — И с каких пор тебе нечего терять? — Саша даёт себе мысленный подзатыльник за бестактность, но, к его удивлению, Олег не показывает ни грамма недовольства.       — Лет с восьми.       Мальвина понимающе кивает.       — Ты не думай, что я такой бедный-несчастный, — предупреждает Волков, проходя в пустующую душевую и включая воду в раковине. — Мне один человек всю семью заменил, просто… не важно.       Олег поднимает взгляд на вопросительное лицо Саши и уточняет:       — Лучший друг. В детдоме вместе росли.       — Прости. Я слишком любопытный.       — Всё в порядке, — Волков запускает руки под слабую струю прохладной воды, трёт ладони друг о друга, а после умывается, склонившись над раковиной. Шурик снова снимает кепку и вешает её на соседний кран, прислонившись спиной к холодной плиточной стене.       — Ты ведь не первый раз здесь. Верно?       Олег выключает кран и вытирает лицо рукавом камуфляжной формы, секундой позже отплёвываясь от осевшего на нём песка.       — В Сирии — второй. В Венеции ещё был по заданию. В Ираке. Много где, в общем. Считай, полжизни на это дерьмо всадил.       Волков вешает свою кепку поверх шуриной, зачёсывает пятернёй отросшие волосы назад и встаёт рядом, точно так же опираясь на стену. Мальвина только сейчас замечает у него редкие седые пряди; дотрагивается до них подушечками пальцев, проверяя, не показалось ли.       Не показалось.       — Сколько тебе?       — Тридцать пять.       — Хорошо сохранился, — без задней мысли бросает Шурик, и Волков отвечает ему мягкой усмешкой.       Разговаривать вот так, на улице или в пустой душевой, чтобы никого не разбудить, становится чем-то привычным. Шура не спит, потому что тревожится о доме, Волк — потому что подрывается от каждого шороха, не в состоянии заснуть сразу после. Олег рассказывает о своём детстве, обо всех городах и странах, которые посетил, и совсем немного — о своих увлечениях. Саша рассказывает про своего кота, про оставленный универ и кучу проблем с покраской волос в условиях сирийской пустыни. Волков смеётся, запускает руку в его густую шевелюру, перебирает между пальцев отросшие корни. Голодный до прикосновений Шура невольно ластится, подставляя голову под большую ладонь Олега.       Волк хмурится, в шутку чешет его за ухом, и Саша льнёт к его руке мартовским котом, неосознанно придвигается ближе, пока не упирается своей грудью в грудь Олега. Он поднимает взгляд на освещаемое слабой полоской света лицо Волкова, внимательно всматривается в обычно холодные карие глаза, замерев без движения, и закусывает нижнюю губу.       — Ты ведь тоже соскучился по прикосновениям, — шепчет Олег, наклоняясь к Шуре, — я прав?       Мальвина активно кивает, опуская свою руку Волку на предплечье. Гладит его прямо по жёсткой ткани формы, взбирается выше, касается плеча, шеи, покрытой лёгкой щетиной щеки Олега. Тот вмиг рывком притягивает Шурика к себе, целуя, сминает его губы своими, путается пальцами в выцветших и выгоревших прядях.       Саша парится, что он некрасивый с этими убогими отросшими корнями и жёсткими ломкими волосами, вымывшимися из ярко-синего в болотно-зелёный; переживает, что их неприятно видеть и трогать, но Волков перебирает их с такой необъяснимой нежностью и заботой, что сердце замирает. Шура жмётся плотнее, теряется в чужих объятиях, крепче вцепляется пальцами в грубый камуфляж, собранный в гармошку на плечах, почти что тает в руках Олега.       Волк не позволяет ему зайти дальше — берёт Мальвину за руки, когда те хватаются за увесистую пряжку армейского ремня, и разрывает поцелуй. Саша озадаченно смотрит сперва, затем тупит взгляд, а после — почти извиняется, если бы не Олег.       — Не сейчас, — снисходительно шепчет он.       Шурик недоумевает: когда, если не сейчас? Когда одного из них вернут на родину в цинковом гробу?       «Не сейчас» происходит неделей позже, всё в той же душевой, в которую они по ночам стали наведываться с завидным постоянством. Шура стоит, упершись руками в хлипкую раковину, спустив штаны с бельём до колена и прогнувшись в спине, пока Олег берёт его сзади. Своим потенциальным будущим детям Мальвина планировал рассказывать о военных действиях, весёлых школьных буднях и беззаботном юношестве, но явно не о том, как он за неимением смазки использовал левомеколь, и не о том, как пару раз стукнулся головой о плитку во время особо резких толчков.       На следующий день побаливают голова, спина и затёкшие ноги, но в целом Шура счастливее, чем был когда-либо с момента прилёта в Сирию.       — Это был мой первый раз, — смущённо делится он, когда они с Волком вновь курят на улице.       Олег за плечо притягивает его к себе и обнимает, целуя в затылок.       — Что скажешь?       — Рад, что он был с тобой, — только и может ответить Мальвина, уткнувшись лицом в грудь Волкова.       Они не говорят о чувствах и не вешают ярлыков — в их случае в этом нет особой необходимости, пускай оба и прекрасно идентифицируют, что между ними происходит.       Одним из вечеров Олег зовёт Шуру на разговор. У Саши плохое предчувствие, лишь ухудшающееся с каждой секундой, и слова Волка его только подтверждают:       — Я улетаю завтра ночью.       Шурик ошарашенно хлопает глазами, мнёт в руках запылившуюся кепку.       — Почему?       — Выдернули на другое задание.       — Ясно… И когда вернёшься?       Олег медленно мотает головой. Саша вздыхает, старается не таить обид и не расстраиваться — официально они друг другу никто, — но выходит погано.       — Я буду в Питере, — говорит Волков, и Шура мысленно вздыхает с облегчением: поделился своим местоположением, значит, не против увидеться. — Заглядывай в гости, когда закончишь контракт.       — Обязательно, — обещает Шурик.       Ночью Олег в заметках мальвининого телефона оставляет свой адрес.       Утром следующего дня они на задании ругаются в пух и прах из-за какой-то ерунды.       Ближе к вечеру Волков отправляется в Дамаск. Оттуда, уже ночью, — в Ростов-на-Дону. Из него — в Петербург.

не оставляй меня на привязи — я ёбнусь тебя ждать.

      Шура оказывается там всего спустя полтора месяца вместо остававшихся почти двух лет — грохается в обморок ни с того ни с сего, и не на шутку перепуганные сослуживцы тащат его в госпиталь, откуда его, обследовав, досрочно отправляют в Россию с неутешительным диагнозом.       Уже из дома Саша отправляет Олегу короткое сообщение о том, что он в Питере, на что Волков предлагает ему встретиться. Шурик не может распознать, болит сердце от воспоминаний или от его недуга, поэтому, помявшись, соглашается.       Примирение выходит скомканным, диалог не клеится, но под конец вечера Олег даже зовёт Мальвину в гости, где за чашкой чая и одной на двоих сигаретой на балконе предлагает вместе работать на его друга.       — Ищи себе другого напарника, Волк, — грустно бормочет Саша, стряхивая пепел с сигареты и смотря вниз.       — Да хуйня, Шурик, чё начинаешь? — устало ворчит Олег, перегибаясь через балконное ограждение. — Нормас, прорвёмся. Не обижайся, всё же решили уже.       — Ты не понял, — Шура едва находит в себе силы, чтобы повернуть голову к Волкову и посмотреть в глаза. — Я болею. Сдохнуть могу в любой момент.

уйди на расстояние цепи, не вернись после, но перед этим ещё раз брось мне свои кости.

      Волков выпрямляется, сдвигает брови на переносице, смотрит, не веря, клонит голову к плечу.       — Серьёзно? — зачем-то уточняет он, не припоминая, чтобы Шурик шутил на серьёзные темы. — Что у тебя?       — С сердцем что-то. Хочешь — покажу выписку, если дома не оставил. Кстати, о доме… Мне бы не помешала твоя помощь.       — Валяй.       Наутро дверь квартиры Шурика открывает добродушная пожилая женщина, не ожидавшая увидеть его в компании кого-либо.       — Мам, это Олег. Олег, это мама.       — Будем знакомы, — сухо произносит Волков.       — Я с новостями, — голос у Саши затихает, становится совсем неуверенным. Олег опускает руку ему на плечо.       Мальвина отдаёт выписку с приёма врача, где среди непонятных цифр и сочетаний букв оранжевым текстовыделителем подчёркнуты строки про поддерживающую терапию, возможные обмороки, одышку, усталость, боль в груди, риск внезапной смерти.       Женщина вчитывается, поправляет сползшие на нос очки, раздосадовано охает, и, когда Шура возле самой двери теряет сознание, Олег не знает, кого из них подхватывать на руки в первую очередь.       От греха подальше Саша переезжает к Волкову — тот пока что успевает проводить достаточно времени дома, чтобы готовить еду, присматривать за Шурой и вовремя ловить его во время очередного обморока. Сердце каждый раз убегает в пятки — вдруг этот раз стал последним? Те доли секунды от момента, как Мальвина потеряет сознание, до того, как Олег прислушается к сердцебиению и нащупает пульс на шее, тянутся как целая вечность.       Дышит.       Сердце бьётся.       Волков из раза в раз облегчённо вздыхает, валится рядом на пол и притягивает Шуру к себе. Обнимает крепко-крепко, шепчет одними губами: «живой» и нежно целует в висок.       Из раза в раз, открывая дверь, кричит, что он дома, и Шура из другого конца квартиры отзывается: «хорошо!» — и выходит встречать в какой-нибудь старой растянутой футболке Олега.       Однажды квартира встречает Волкова тишиной. Он неспешно разувается, подумав было, что Шурик спит, бесшумно приоткрывает дверь спальни и видит его на полу. Уже бледным, с губами в цвет лазурных волос, с телефоном в обмякших руках, застывшей на лице улыбкой и потускневшими глазами.       Волк целует его в лоб. Извиняется. Опускает ему веки.       О единственной за всю жизнь любви хочется оставить хоть какое-то воспоминание, и Олег, извиняясь ещё тысячу раз, стаскивает с Шуры свою футболку и складывает в первый попавшийся пакет, чтобы впоследствии убрать в шкаф.       Вызывает скорую.       Месяцы спустя всё в квартире нещадно продолжает напоминать о Шурике. На полке в ванной остался его шампунь, бальзам для волос, гель для душа; в шкафчике — белый тюбик с краской B02. Волков порой открывает бутыльки, вдыхает аромат и закрывает снова, убирая обратно.       Футболка теперь пахнет только пыльным шкафом.       Однажды Разумовский вызванивает его ради нового задания. Олег чертовски устал, невыносимо скучает по Шуре и порой задумывается о том, что было бы неплохо пустить себе пулю в висок и упасть замертво.       Спасибо, что на помощь приходит Серёжа, который в Венеции выпускает в грудь все пять.