***
Говорят, что каждый может научиться игре на гитаре, даже не посещая самую обычную музыкальную школу и не изучая темными вечерами аккорды, то и дело повреждая струны. Может быть. Для Клеменса музыка была чем-то необычным, наверное, всем миром и больше. Она лилась ото всюду... не только инструменты создавали усладу для ушей, но и сама природа, люди. Парень наслаждался этим, как парфюмер каждым новым полученным запахом в раздраженных рецепторах. Его дебют на сцене, но до этого крепкое разочарование. Как его могли так легко обмануть на деньги? Глупый и молодой парнишка просто доверился почти первому встречному, отдавая последние гроши из рваных карманов. Едва ли выживая в своей студии на выступлениях в метро и замызганных клубах. Никто и никогда не узнает его имени, хотя... нужен ли был успех Ханнигану? Пока он не мог понять. Жизненный путь был долог, полон загадок и разных препятствий. Как наждачная бумага, использовавшаяся в его первом образовании с девятого класса. Это было далеко не то, чем хотел заниматься юноша. В его руках — гитара, губы произносят слова песни, а перед глазами — зрители. Не полные залы, содрогающиеся овациями, но все же лучше, чем совсем ничего? Челка падает на лицо, парнишка скромно улыбается. Удастся ему еще раз сыграть в баре? Или на большой сцене...? Он спускается со сцены, подходит к бару, покупая себе сок. Алкоголь был не тем, чем хотел поблагодарить свое горло Клеменс. Внутри горел яркий огонек, в глазах — желание. Вот что значит заниматься тем делом, что тебе безумно нравится...***
«А помнишь, как мы познакомились с тобой? Чудовищное недоразумение — большая удача. Ты был разбит, ранен в самое сердце, очерненное обманом. Что же с тобой стало, мой мальчик? Ты улыбаешься зрителям, которые мечтают услышать тебя, наслаждаются тобой, как и я сам. Ты думаешь, что это моя заслуга? Ошибаешься.» Этот вечер, увы, долгим не будет. Маттиас украдкой взглянул на свой бриллиант и скрылся, позволяя красному бархату коснуться его руки. Маттиас не любил перчатки, Маттиас не любил скрывать свои шрамы. Эти пережитки прошлого показывали, изо дня в день, отражением, что он до сих пор жив. — Господин Харальдссон, всё в порядке, Ваш Клеменс у бара, алкоголь не употреблял. Маттиас усмехнулся. «Мой Клеменс.» Похоже ли это на одержимость? В какой-то степени, но пока о ней никто не знает, ничего плохого не случится. — Спасибо, Аарон. Можешь идти к машине, вечер подошел к концу. Как ни странно, Маттиас был рад, что не поддался минутной слабости и не явил свой лик в такой неподходящий момент. Еще рано. Слишком рано. Утром у порога Клеменса будут ждать цветы. Свежий букет тюльпанов, прямиком из под рук лучших флористов. Жёлтые — цвет преданности.***
Утро встречает очень охотно, Клеменс успел выспаться в своей уютной и маленькой квартирке, которую безмерно любил, не смотря на то, что она не подходила для больших посиделок с друзьями. Но признаться, как таковых лучших приятелей у него было мало, сосчитать по пальцам... одной руки. Замкнутым он никогда не был, но не решил заводить слишком много ненужных знакомых, а так же вести социальные сети так, чтобы ему завидовали эти люди. Единственный друг — подался в Лондон, учиться дальше, предпочел карьеру покруче, чем музыкант в переходе, но Ханниган не осуждал и не завидовал, не считал Эйнара предателем. Скорее наоборот: радость за друга не имела пределов. У порога — цветы. Клеменс удивляется. Когда он вообще думал о любви и тайных поклонниках? Красивая ваза заполняется водой и красивым букетом. У мамы в Хусавике всегда стояли на столе маленькой кухоньки эти прекрасные растения, радующие глаза. Парень не думал, что у него может быть кто-то, кто так сильно полюбит его и будет проявлять знаки внимания. Мягкие юношеские щеки заливались яркой краской, как только появлялась подобная мысль. Тем не менее ему это нравилось. А еще он даже не видел своего тайного возлюбленного. Почему-то Клеменс был уверен, что это именно мужчина. И то, что с каждым днем на почту приходят все новые и новые предложения о выступлениях. И далеко не в обычных забегаловках. Поражало и пугало, как только удавалось осознавать, что ему это далось довольно быстро после собственного провала. День начался прекрасно, ну а вечер тоже обещает быть приятным.***
Разумеется вечер, устроенный Маттиасом, не мог начаться без главного виновника. Организаторы стушевались, суетливо вызванивая Господина Харальдссона. Тщетно. «Меня занесло на скользкой дороге, шины оставили на проезжей части нехилый след, машина едва ли удержала баланс, чтобы не перевернуться. Волосы, мокрые от непогоды, липли к лицу, мешая хорошенько прицелиться, имея слабость на левый глаз, который по сути своей не играл ни эстетической роли, ни прямого функционального назначения. Однако, удача улыбается мне, я пробиваю заднее колесо и автомобиль значительно накренился набок, в душе я ликую, но расслабляться рано. Всю ту же руку, что сжимает пистолет, я опускаю на руль, с него стекают капли дождя и собственной крови, что не создает ни малейших помех. Я выруливаю на левую полосу и ровняюсь с машиной. Водитель уже явно сдался, делая эту погоню скучной. Лишь одно нажатие пальца лишает человека жизни. Пустой автомобиль несется по дороге, пока обмякшее тело спускается вниз по сиденью. Больше никто не посмеет препятствовать моим планам, а уж тем более думать, что я прощу предательство. Прости, Аарон, но ты слишком много знал. Я снова один.»***
Успеть в срок не пришлось, к большому сожалению Маттиас пропустил свой вечер, так называемой, симфонии. Возможно его удастся увидеть в зале? О, как он жалеет о содеянном. Он обязательно исправит ситуацию, написав письмо, вот только хватит ли смелости его отправить. Мужчина стягивает шарф с шеи, так выгодно прикрывающий поперечный рассекающий горло шрам. Нет, эта травма уже не была случайностью. Обматывает предплечье, ткань мгновенно впитывает кровь, не желая переставать покидать тело хозяина. Дома тихо, как и всегда. До ужаса. В ушах звенит и Маттиас вот-вот сойдет с ума. Пальцы опускаются на клавиатуру, бегло:«Сегодня, уверен, вы блистали так же ярко, как звёзды на небе. Но самая яркая звезда в моей жизни это вы. Ваш голос уносит меня в мир грёз, я теряю рассудок в самом прекрасном понимании этого. Мечтаю о нашей встрече. Ваш М.Х.»
Палец, по инерции, скользнул рядом с завершающим предложение знаком препинания, отправляя письмо. И почему он пишет именно в сообщения? Быть может, ради подобного момента, когда рука в нужный момент дрогнет. Маттиас не верит в судьбу, но любая случайность может перевернуть всю его жизнь. А заключается она в мелочах, даже самый маленький проступок отразится небывалым последствием.***
«Здесь темно. Я чувствую, как по моим ногам ползает нечто, которое я не в силах сбросить. Моё тело обмякло. Это было где-то пять лет назад. Тогда, совсем мальчишкой, я прогорел. Мой партнёр по бизнесу явно ждал, когда я, наконец, облажаюсь. Стоило ли мне верить в то, что начинающему предпринимателю доверять что-то более серьезное, чем мелкая торговля? О, в то время для меня это были небывалые деньги. И, к моему большому сожалению, единственные. Он цокал языком, дразнил меня, зная, что я не дам сдачи. Не отвечу, не в силах разомкнуть пересохшие губы. — Маленький глупый Маттиас. Маленький. И когда в нос ударил запах бензина, а огонь коснулся моего тела, в голове бегущей строкой было: «Глупый. Глупый.Глупый. Глупый.Глупый. Глупый.Глупый. Глупый. Глупый. Глупый.Глупый. Глупый.Глупый. Глупый.Глупый. Глупый.Глупый. Глупый.Глупый. Глупый.Глупый. Глупый.Глупый. Глупый.» И едва ли он вспомнил бы про это снова, если бы не Аарон, давший течь в, казалось бы, закрытом гештальте.***
Он вновь создает музыку, ласкающую слух. Было страшно показывать собственные творения на публике, вдруг кто-то не оценит или сочтет за плагиат? Полагаясь на собственные эмоции, разве можно списать музыку у другого исполнителя? Низко и грязно для настоящего музыканта, по крайней мере уважающего собственное достоинство. Получать удовольствие от того, что люди смотрели на него завороженно — было лучше всех похвал и радостных моментов в жизни. Хоть Ханниган был еще совсем молод, испытал он немало. Руки дрожат, но голос не подводит, не срываясь в фальшивые ноты. Петь фальцетом — тяжко, но никто по-должному не учил, зато зачем кто-то другой, если есть амбиции, вполне себе выполнимые? Он вновь вспоминает ветхий домик, маму. Она ругала за звуки из комнаты, а на утро маленький Клеменс ощущал на щеках солоноватые горячие капли. Любимые струны порваны, как теперь дальше дышать? «Мама не любила, когда я занимался музыкой. Она ломала мою гитару, выбрасывала нотную тетрадь и мой дневник с новыми песнями. Я уставал плакать, но никогда не возражал, прижимаясь к подолу ее платья. Эта женщина говорила теплые речи, от которых ни один ребенок не мог отговориться, лишь в очередной раз сидеть на той самой кухне и есть блины с малиновым вареньем. » А потом холодная земля с таким же камнем стала для нее новым домом. «Теперь я могу заниматься тем, чем так желаю.» В этот день я подумал, что был рад, когда увидел маму мертвой. А потом в моем теле оказалось тысячи иголок, слезы пронзили меня так же, как и эти ужасные мысли. Разве ребенок может желать смерти собственной матери? Я хотел исчезнуть из Хусавика в этот же вечер. Вина пронзила с ног до головы, мне было стыдно и противно от самого себя. «Приятный звук ночи выгонял все мысли, но в тот день хотелось оказаться рядом с ней в этой же могиле.» На лице выступил холодный пот. Губы дрогнули в очередной искренней улыбке. Аплодисменты разносились по всему залу, создавая свою собственную музыку. Признание. И любовь к артисту порождало чувство признания самого себя.«Ты бы гордилась мною, мама.»
***
Ханниган спускается со сцены в очередной раз и спешит домой, довольный своим триумфом. Как же прекрасно дарить людям это величайшее творение. Ноутбук уведомляет о новом сообщении... Клеменс медленно облизывает губы. Сердце издает одиночный стук, который прознает всю грудную клетку. Тонкие пальцы спешат набрать ответ тайному поклоннику.«Вы безумно подогреваете интерес. Я бы тоже хотел увидеть вас как можно скорее. Мне чужды ваши комплименты, они заставляют меня пылать в прямом смысле слова. Сердце стучит быстрее, когда я думаю о том, что вы были на моем концерте, судорожно перебираю все лица, но никак не могу остановиться на одном вашем... До скорой встречи. Клеменс.»
Ветреность витала в душе юного парня, но это не было похоже на то, что он просто увлекся такими знаками внимания. Это не было игрой, скорее подогревшей симпатией. Письмом и подарками, цветами. Мужчина скрывался и наверняка не хотел раскрывать все карты настолько быстро. Но какова причина? Была ли она вообще? Сообщение было отправлено, Ханниган ждал ответа. Или встречи. Этот человек зажег спичку внутри души так же ярко, как и любимое увлечение.***
Как печалит ответ. Точнее, содержимое нежно и мягко будоражило, позволяя теплу растечься сладостью по обоженной груди, как бы ему хотелось, чтобы Клеменс стал тем огнем. Бережным, теплым и приятным телу. Зачем он испытывает его этой иллюзией счастливого финала? Маттиас оставляет письмо от возлюбленного без ответа. Зеркал в его доме почти не было. Лишь одно, в ванной комнате, большое и всегда чистое, словно возмещая их отсутствие. Эта, буквально стена, не раз заставляла навернуться слезам на глазах мужчины. Но сейчас он не плакал. В его голове запестрили краски, которые вырисовывали счастливого Клеменса, до того, как тот увидит истинное лицо своего поклонника. Пытаясь поставить себя на его место, стал бы он пугаться? Жалея себя, ответ очевиден. Маттиас проводит пальцами по шраму на шее. «Первый день, после снятия повязки. Я знал, что увижу в зеркале другого человека. Я был к этому готов. На меня смотрели с жалостью и уже тогда мне хотелось умереть, в сердцах жалея отца, который не поскупился, борясь за мою жизнь. Я настоял на том, что не нуждаюсь в присмотре. Я взглянул на себя чужими глазами, когда выходя из клиники, прохожие озирались, пытаясь как-то осудить мой внешний вид не проронив ни слова. Хотя... все и так было понятно. Разве я хоть что-то мог сделать? Дома в руку крепко лёг осколок разбитого зеркала. Я хотел прекратить это мучение в первый же день. Какая досада. Веры в меня не было даже у отца. Через считанные секунды я вновь оказался в больнице, уже привыкая в запаху медикаментов и гниения неудачно оперированных персон. Лучше бы я оказался на их месте.» — Этого больше не повторится. Маттиас без тени стеснения смотрел на себя, сжимая в руках фотографию еще совсем юного отца. Других не сохранилось. Его мать любила жечь воспоминания. Не оставив их и о себе, так же поднося фотографию к фитилю высоко горящего пламени перед самой смертью. Дурная привычка. Маттиас улыбается одной стороной лица, касаясь пальцами пораженного участка. Он успел похоронить с родителями и надежды. Словно вихрь, кружа Клеменса в танце, они силуэтом виднеются сквозь непроглядную ночь. Первый пролет. Он сжимает его в крепких объятьях. Второй. А на третьем его руки ловят воздух. Ночь растворилась туманом и осела влагой на траве. Харальдссон уже не станет ложиться, как и вчера, пытаясь удивить своего юного музыканта. — Я обещал тебе гитару, помнишь?***
Ответа не последовало. Клеменс упорно ждал целый вечер, на ходу сочинив новую песню. Они все были очень грустными и душевными. Может быть поэтому люди больше любят именно такие текста? Что-то веселое не задерживается в голове настолько, сколько пожирает нас боль, разочарование, обиды и ненастья. Чтобы писать такие вещи, достаточно вложить в них каплю своей истории и чувств в этот момент. Тогда удастся сполна проникнуться этим и, может, найдется во всем мире пару людей, которые четко испытали то же самое. Одиночества блондин не боялся. Оно окружало его постоянно. На улице, ограждая абсолютно от всего. И дома. Только на концертах удавалось чувствовать себя иначе. Апатией ко всему юноша не страдал, лишь иногда грустил по поводу не имения у себя близких друзей. — Как ты поживаешь? Обещал мне скинуть пару фотографий... А как же знаменитая Бейкер стрит? — на том конце провода послышался мягкий смех, Клеменс невольно улыбнулся. — Прости, все как-то не до этого. Режиссура затягивает с ног до головы. Жаль, что ты... — А у меня куча концертов. Может быть, когда заедешь в Рейкьявик, придешь на меня посмотреть? Буду рад старому другу. Разговор продлился не долго. Ханниган перебил своего друга вовсе не из-за того, что завидовал. Эйнар знал, что его невысокий одногруппник с миловидным лицом — сирота, не имеет больших денег и вряд ли сможет погнаться в какой-то там Лондон, стать кем-то больше. Но однажды Клеменс сказал, что обязательно добьется своей мечты, пусть и получит множество пуль — выдержит и пойдет дальше, сквозь хрипы в легких и с серьезной поломкой в сердце. Телефон просто лежит на столе, рассказывая безмолвно о своей ненужности. Кто позвонит сюда? Юноша пялится в экран ноутбука, ожидая сообщения еще пару часов и наконец закрывает глаза.***
— Ахаха, нееет! Прекрати, я не хочу... не буду я ... — Клеменс барахтается на кровати, пытаясь спастись от беспощадной щекотки своего друга. — Ты обещал мне сыграть и спеть. А я подыграю тебе на барабанах. — Его лицо становится очень серьезным, но в глазах остается прежняя нежность. Мольба. Хитро. Темноволосый парень касается губ блондина, после слегка улыбаясь. — Ладно... после такого я не смею отказать. Это была дурацкая игра. Что-то вроде студенческой любви, которая не несла за собой серьезность. Они изучали людей вместе, учились вместе, почти жили вместе, исследовали тела друг друга и просто наслаждались этой маленькой жизнью. Неужели один переезд мог все разрушить? Любовь превратилось в хорошее полусладкое вино, которое закрыли навсегда и теперь вряд ли откроют. Клеменс слышал в голосе Эйнара знакомые нотки, намекающие на что-то большее, чем просто обычная легкая грусть и тоска. Но не обратил внимание. И так было лучше. Грудь наполнялась уже другими чувствами. Точно не такими, какие испытывал Ханниган раньше. Новое и более глубокое, серьезное. Нетерпение заставляло сгорать.***
И пусть теперь Маттиас промышляет более тёмными путями, это приносило большой доход, не способный изменить ход его истории. Может оно и к лучшему. Он лично выбирает гитару, не страшась лишних взглядов. А после, едет на "работу". «Ему точно понравится.» На этой неделе у Клеменса был последний концерт, было интересно как он овладеет инструментом и решится ли его использовать. К подарку была приложена записка:«Меня сложно не заметить. И хоть я смотрю на вас сверху, вы превосходите меня во всем. Хочу поймать ваш взгляд сегодня вечером. Навеки преданный вам М.Х»
А к ней астры - на "цветочном языке" это означает: «Я люблю тебя больше, чем ты меня.» В голове роилось недосказанное, но если всё так искренне излагать на бумаге, то искренность иссякнет, оставляя лишь след бывалого интереса, который пустотой бумаги разобьет вдребезги сердце, перемотанной сотней слоев изоленты. Кто-то скажет, что коллекторство весьма сомнительное занятие, особенно незаконное. Однако люди, обременяя себя этим в полной осознанности, должны отдавать себе отчет о том, что за каждым действием следует последствие. Приятный - для одной стороны, реже для обеих. И так, что не убило Маттиаса, сделало его сильнее, пока угрозами он вытряхивал деньги из карманов должников, редко применяя радикальные меры. Это ни к чему. Он ехал по влажной дороге. Эта неделя особенно пасмурная, лишь ночью, сквозь еловые иглы синим цветом струились лунные лучи. А Маттиас, заведомо зная о каждом выступлении, раньше самого Клеменса, выкупал нераспроданные билеты, радуя свое персональное ночное солнце аншлагом. На балконе он всегда был один. Так эгоистично наслаждаясь Клеменсом, который вот-вот осветит его тёмный путь своим присутствием. Маттиас оперся локтем о перила, прикрывая ладонью часть лица, словно пытаясь прикрыть свою "особенность." «А если он уже меня видел?» Рука убирается сама по себе. Вес тела перенимается уже на обе согнутые в локте руки. Он улыбается еще не вышедшему на сцену музыканту.***
Рейкьявик всегда нравился Клеменсу своим холодом, хоть и сам он замерзал довольно таки быстро, но все же парень не особо жаловал жару в этом дождливом городе, который редко приносил с собой лето и солнце. Хотя сама страна была такой же, городок детства все же чаще радовал еще тогда малыша блондина, который помогал маме собирать кукурузу с общего поля. Они часто заимствовали чужое, чтобы прокормиться. Об отце, как ни странно, мать говорила очень редко, разве что: «Он был изрядным пьяницей, а еще принимал ужасные вещи, о которых тебе лучше не знать, мой маленький светлый лучик. Если я умру и узнаю, что ты стал таким же, то лично сгноблю тебя в могилу.» Тогда Клеменс не особо понимал, о чем толкует его грубая, совершенно не умеющая воспитывать детей , матушка. Большие голубые глаза смотрели на нее боязливо, будто все понимая. Он впитывал эти слова, словно губка. Внеплановая уборка опять ворвалась в разум парня после многочасовых тренировок с любимой гитарой. Сколько сумел пережить этот инструмент? Но каково было удивление Ханнигана, когда он увидел новую, словно уже блестящую в софитах, гитару. От радости парень даже вскрикнул, так по-детски оценивая драгоценный подарок. «Это он..» Сомнений точно не было, когда записка была прочитана несколько раз, полностью отпечатываясь в мозгу, как пластинка любимой группы. «Хочу увидеть вас сегодня...» Желание будто двигало им. Но оно не застилало его как туман или смог, наоборот, давало бурной мотивации к тому, чтобы провести лучший в своей жизни концерт. Клеменс хотел, чтобы таинственный М... увидел его таким, каким он может быть. На сцене. Настоящим и чувственным. Аппаратура настроена. В руках та самая ценная вещь, подаренная с любовью. Ханниган это знал точно. Из уст льется ангельское пение и зал замирает в ожидании, как статуи они прицепили свой взгляд на одного юношу. На его ловкие пальцы, перебирающие струны. Но никто не мог заметить ищущий взгляд. «Как я пойму, что это он?» Понять было сложно, но, скорее всего, этот человек единственный, кто сможет смотреть на Клеменса иначе. По-любовному. Прошло достаточно времени прежде, чем небесные глаза смогли устремиться вверх и заметить мрачную фигуру, встретиться с ним взглядом, почувствовать внутри себя... странное чувство холодного ветра, пытающегося обнять своими невесомыми руками, боясь разбить раритетный и дорогой хрусталь. Освещение было приглушенным, но сердце ёкнуло, проливая горячий воск по всему телу. «Это был он... я не смог рассмотреть...» Поскорее бы закончился концерт. Волнение и ожидание захлестнуло с головой, словно самая высокая в мире волна в шторм.***
Забавно. Либо Маттиас всё так ловко спланировал, либо освещение сыграло свою шутку. Он и позабыл, что является лишь призрачной тенью, крохотным, глупым. Он усмехается, отпрянув от перил. Руки судорожно проходятся по лицу, а легкие заполняются спёртым воздухом. Как же отвратно здесь пахнет. Маттиас не имел что-то против присущих запахов в подобных заведениях, его тяготило безразличие, в большей степени, отвращение от стеклянных, лишенных рассудка глаз. «Как прекрасно смотрится инструмент в его руках. Должно быть это порадовало его, быть может...» Он мотнул головой. Маттиас всё еще не готов. Он скрывается за красным бархатом. Его руки в треморе, легком, но ощутимом. Сейчас он бы с удовольствием закурил, но оставил эту привычку вместе со своими ожогами, в последствии до чертиков боясь огня. Его голова опустилась, глаза закрылись сами собой, погружая его в воспоминания: « — Это ошибка! Я точно знаю, что... Юношу прервал резкий жест рукой. — Молодой человек, я не собираюсь слушать ваши сказки. Если вы сейчас же не покинете клуб, то, поверьте, — грозный мужчина организатор приблизился непозволительно близко, шипя, словно кобра в лицо беззащитной добыче, — я лично позабочусь о том, что ты навсегда забросишь своё бездарное бренчание.» Ему стало до безумия смешно, он качнул головой, отгоняя от себя это наваждение. Напыщенный индюк попал под колёса фургона с полуфабрикатами на следующее утро. Какая ирония. Раз мысли материализуются, то может ли он заставить Клеменса полюбить себя? Или же до конца жизни предпочтет оставаться в тени, одаривая подарками, пока юноше это, наконец, наскучит и он найдет кого-то, кто по-настоящему его достоин? Этого нельзя допустить. Полный решимости, Маттиас спускается в зал. На его лице радугой переливаются отражения огоньков, что скрадывало изуродованную половину лица. Клеменс всё еще на сцене, допевает последнюю песню. Непривычно видеть его так близко, кажется, руку протяни и он весь твой. Маттиас, обескураженный, тянет руку, раскрыв губы. «Мой ангел не даст мне упасть.» Я одарю тебя лилиями — невинность, нежность, хрупкость. Благородство. Это ведь так называется? Когда тянешь за собой наверх человека с полными воды легкими?***
Последняя песня была спета слишком чувственно, Клеменс не стремился, как обычно, следить за фальшивыми нотами, что очень часто мешали ему качественно показать свой чистый голос, как когда-то в церковном хоре. По воскресеньям мама водила его за ручку в храм, словно трофей, хотя сама ненавидела, что этому светлому ребенку нравится все, что связано с пением и музыкой. Клеменс смотрит в зал. Уже растерянно, пытаясь проникнуться глубиной чужих глаз, которые так едко застряли у него в голове, словно навязчивая картинка после слайдов со старого проектора. В глазах читается легких страх за то, что он снова не сможет увидеть тайного воздыхателя, мысль об этом была неприятная, колющая, ядовитая. На балконе никого нет, парень склоняется перед зрителями, но тревога так и не может уйти из головы, казалось, уже заполняя все пространство этого помещения. Полный намерений отыскать его... того человека, что был в темноте, а потом исчез, словно манящее наваждение. Клеменс опускает взгляд, вдруг натыкается на тот самый холодный и сразу противоположно — полный любви взгляд. Сердце прекращает свою работу на минуту, в ушах зазвенело. Встреча была долгожданной. Ханниган вкладывает свою руку в чужую ладонь, завороженно рассматривая человека перед ним. Небывалой красоты, острые черты лица намеревались уничтожить все живое, но обещали даровать жизнь только одному — Клеменсу. Парень был готов смотреть так вечно, теперь уже собственноручно превращаясь в статую, но не от своего пения, а от него. — Как я мечтал об этом... — произносит он, слегка сжимая чужую руку в своей, а потом переплетает пальцы, немного скользит, из-за волнения кожа была влажной. Юноша не переживал так даже когда выступал в школе, а здесь... неужели возможно полюбить человека через письма, получая подарки? Не может это просто одурманивать, словно опиум? Клеменс был уверен, что все по-настоящему. И это правда.***
Кажется его организм забыл как дышать, губы раскрыты, однако, кислород не поступает, должным образом не позволяя телу продолжить дальше функционировать. Внутри будто произошел сбой, но сильнейший разряд прикосновения оживляет приведенного в ступор мужчину, теперь уже чувственного смотрящего прямо в глаза, невероятно близко, своей мечты. Такое ему лишь снилось, хотя, может это всего лишь очередной сон? Клеменс часто фигурировал, однако с приходом рассвета растворялся в его доме солнечными лучами, оседая на лице Маттиаса, мягко рассекаясь теплым светом по всему лицу. И если это окажется сном, то он не желает просыпаться, предпочтя стоять так вечно, держа в своей ладони теплую мягкую руку. Он, будто, не владея собой, тянет юношу на себя, но так осторожно, так бережно, боясь превратить в руины идиллию, которая едва начала выстраиваться в крепкую надежную конструкцию. Губы касаются запястья Клеменса в любовном поцелуе. — Вы мечтали, но сами того не ведая, стали для меня самой заветно мечтой. Его лицо, когда-то изуродованное пламенем, светилось счастьем, ярче самых близких звезд и спутников и, пожалуй, было прекрасным. — Я остановлюсь неподалёку, в отеле. Если пожелаете встретиться, приходите в номер 615.***
Софиты, хоть и совсем тусклые, мешали Клеменсу сполна насладиться этим прекрасным лицом, но после предложения остаться на ночь с этим таинственным поклонником, Клеменс, словно в трансе, кивает головой, наблюдая за полураскрытыми пухлыми губами. Их хотелось одарить нежным и теплым поцелуем, как ливень в жару. Отпускать руку не хотелось, но Ханниган делает это, в скором времени надеясь снова ощутить эти рукопожатия, в уединении, вслушиваясь в каждое слово, ощущать душевную близость в поздний час. И имеется ввиду совсем не интимные ласки. Клеменс наконец уходит за кулисы, чтобы поправить прическу, подготовиться к долгожданной встрече. Спустя 15 минут времени, блондин буквально бежит на место встречи, чтобы снова окунуться в этот омут и забыть о мире вокруг на неопределенное время. Почему влечение было настолько сильным, настолько безумным? Но... нежным, милым, теплым. В то же время не по-детски наивным. Рука сама на дверную ручку номера, Клеменс отворяет ее, в сотый раз прокручивая в голове их начало разговора.***
Тик-так — отбивали часы в уже охладевшем номере. Сердце Маттиаса не билось в такт времени, оно изредка подавало признаки жизни, после нехилого разряда, который сумел привести старый механизм в действие. Мужчина и подумать не мог, что всё случится сегодня, сейчас, в эту самую минуту. Он смаковал и смаковал этот момент, пока время шло, а минуты складывались между собой, пока надежда уходила в минус. «Может он посчитал меня слишком легкомысленным? Или побоялся придти? Нет. Истинную причину ты знаешь, хватит себя успокаивать.» Голова тяжело опускается на руки, готовый покрыться льдом печали и холода к самому себе, он приоткрыл губы, шепотом произнеся: — Я клялся тебе в верности в своих письмах, но ты ничего мне не обещал. До слуха донеслись лишние, для тяжелых мыслей, звуки. Неужели это он? Маттиас поднялся, как ни в чем не бывало, беря в руки букет ромашек — символ целомудрия и перерождения.***
Внутри все переворачивалось, сотни вулканов взрывались в одну секунду, заставляя Клеменса сходить с ума. Он как будто не мог собрать себя воедино, кусочки души то и дело витали где-то в облаках, не хотели возвращаться и привести молодого парня в чувство. Его встречает прохладная комната, но лицо обдает жаром. Он смотрит на него и понимает, что даже не знает имени. Рассмотреть в клубе своего воздыхателя не удалось, но сейчас... предоставлена такая прекрасная возможность. Вы когда-нибудь видели, чтобы два погодных условия сосуществовали одновременно? Наверняка да, но не совсем точно. В одном глазу виднелось раннее утро, после дождя, обвивающее холодом, росой на еще спящей траве и густой туман, обвивающий плечи, согревая, не смотря на свое ледяную оболочку, мягкий дым, который хотелось вдыхать всеми легкими, ощущая, как внутри все обжигается, сгорает дотла. А в другом... бескрайняя Арктика, снег, падающий огромными хлопьями, прямо на голову, а потом блестками витает в воздухе, светится на тусклом солнце, но старается согреть. Отчаяние и боль, безумная красота, сражающая на повал. А на лице... прекрасный рельеф гор, такой же хладный, но позволяющий подниматься вверх, к своей цели. Ханниган смотрел на него долго, но без толики удивления, он рассматривал его с восторгом и любовью. Парень подходит ближе, прикрывая за собой дверь и не особо спешит, оттягивая момент любование своим... поклонником. — У вас теплые руки, — вспомнил Клеменс, касаясь кончиками пальцев его ладони, поднял взгляд, — Ромашки мои любимые цветы. — А у вас прекрасный голос, Клеменс. Позвольте объясниться, — мужчина передает цветы в руки юноши, улыбаясь одной стороной губ, — Я увидел вас пару месяцев назад, в клубе, из которого вас выгнали тогда, по уже известной мне причине. Но я не этом хотел сказать. Он мягко коснулся ладонью его талии, направляя в сторону небольшого столика, на котором лежали приборы и стояли, пока еще, пустые бокалы. Маттиас оттягивал, не зная как правильно начать, вроде как и времени прошло достаточно, однако, каждый раз представляя момент их встречи, он никогда не ожидал, что реакция будет именно такой, какую он получил. И фора во времени, когда они разминулись в клубе, чтобы снова встретиться, была безнадежно упущена, вместо этого заменяясь на очередное самокопание, в душе Маттиас верит — любовь этого мальчика еще не раз спасет его искалеченную душу. Со вздохом переводит взгляд на его лицо, тот, в ответ, смотрит с интересом, так наивно и очаровательно, что с губ мужчины сорвался смешок. — Меня зовут Маттиас. Остальное, предпочту, оставить на вашу фантазию. Наверняка у вас есть что спросить. Но прежде, спрошу я: какую кухню вы предпочитаете? Европейскую или же любите что-то... более экзотическое? Слова всё лились, но были пустыми, разговор ради избежания неловкого молчания. И каждый раз, когда губы Клеменса приоткрывались, возможно, желая дать ответ на что-либо, Маттиас опережал его, расспрашивая о ерунде. Наверное, не желая разочаровать его так быстро, он говорил, говорил, говорил, в этот момент не вкладывая чего-то информативного, любуясь глубиной чистого океана глаз, Маттиас с удовольствием провел бы в них всю жизнь, наслаждаясь теплым ветром его рук, невесомо касаясь лица, шеи, волос. Улыбка в этот вечер не сходила с губ юноши, он то и дело стеснялся. Абсолютно на разные фразы и вопросы Клеменс ощущал румянец на своих щеках и опускал голову, а непослушная челка дополняла этот образ нелепостью. Но это не было плохо, с Маттиасом... парень чувствовал себя комфортно, лучше, чем со всеми людьми из жизни, что могли когда-то окружать его. Что ответить на вопрос о кухне Ханниган не знал и замялся, потому что в детстве его не кормили изысками, а всем, чем придется, поэтому тактично отметил японскую, когда-то с другом им довелось попробовать роллы в кафе на окраине Рейкьявика. «Маттиас... Маттиас. Какое же у тебя красивое имя. Неужели именно ты смог выделить меня из толпы? Я всегда считал себя серой мышью... маргиналом. А как ты мог думать, что я не приму тебя таким, какой я есть?.. Мы с тобой похожи, моя душа... » — Не хочу больше расставаться с вами... так уютно и спокойно мне еще никогда не было. Это был тот человек, с которым тишина тоже была прекрасным времяпровождением, не было тревоги и волнения, о чем же поговорить или спросить. Что-то родное и свое. — Можно... можно я обниму вас? Голос дрожал, но тактильность сейчас почему-то возросла, не хотелось терять ни на секунду в эту глубокую ночь, в большом отеле и роскошной комнате. Наверное, Клеменс хотел бы провести весь остаток жизни так. Вдвоем. И больше никого. Весь мир — это Маттиас. Маттиас обескуражен. Неужели это очарование удостоило его чести полюбить такое безобразие? Он кладет ладони на стол, чтобы медленно подняться, не отрывая взгляда, ясного, как никогда, от своего сокровища. От чего-то боязливо он обходит стол, опускаясь на колени перед Клеменсом. — Я не достоин вас, мой ангел. Голова его опускается на колени возлюбленного, желая сейчас ощутить пальцы в своих волосах, в противовес им же сказанному. Взгляд поднимать он не смеет, боясь увидеть в лице то, чего так боялся. «Разве он способен на ложь? Никогда в это не поверю. Буду до конца верен своим и его словам, сражаться за его сердце, даже если получу отказ, любить его до конца своей жизни, оберегать и быть рядом. Всегда. Мой Клеменс.» В номере померкло всё, словно Маттиас создал черный вакуум вокруг себя, в центр ставя свое персональное солнце, пшеничное, в волосах Клеменса. Здесь, на берегу его жизни, тепло и пахнет ромашками, небывалый уют, полная идиллия с самим собой. Сидя у его ног, Маттиас чувствует себя победителем, счастливчиком, который выиграл что-то большее, чем деньги — взаимность. — Да что вы такое говорите, Маттиас?.. Не смейте. — Клеменс раскрывает губы в немом удивлении. Почему до сих пор он считает себя ничтожным? Парень мог только догадываться, но спрашивать и ворошить прошлое — не хотелось. Глупо и бестактно. Пусть лучше Матти забудет о всех несчастьях, что были ранее, до нынешнего момента. Юноша хотел огородить его от всего, что только приносило в голову плохие мысли. Аккуратные пальцы с заботой портят прическу каштановых волос, перебирая каждый волос. Приятная неловкость сковывает, колени парня подрагивают, ощущая чужое тепло, отдающее по всему телу. «Он брезгует собой из-за лица. Хочу доказать то, что действительно красив...» — Посмотрите на меня... я хочу видеть вас, Маттиас. — одной рукой Клеменс все так же гладит мягкие волосы, а другой, очерчивая контур лица, гладким и легким движением, касается его подбородка пальцами, слегка приподнимая. Ему хотелось отдать все на свете, чтобы он не считал себя чудовищем. Руки невольно подрагивают, тело покрывается мурашками, этот момент слишком интимен, вызывает бурю внутри. Все стеснения и смятенья отпрянули прочь, позволяя Маттиасу уверенно поднять голову, но разбиться о скалы отвращения не удалось. Его встретила пара нежных васильковых глаз, символ изящества. Как прекрасно его лицо, как нежны его руки, как сладок его голос. Сомнения отброшены, он берет его за руку, некогда ласкающую его лицо, целуя пальцы. Раз — и навсегда. Два — сердца бьются в унисон. — Вы покорили моё сердце, Клеменс, я счастлив, что сейчас с вами. Но, всё же, — он усмехнулся, на время позабыв о манерах. Поднимаясь, он поправляет рубашку, будто сейчас это было невероятно важно, — от всего этого, по правде сказать, у меня разыгрался аппетит. Теперь уже не было того загнанного Маттиаса, мужчина наконец почувствовал себя полноценно. Он заказал ужин на двоих и хорошее вино, чтобы стушевать оставшиеся краски неловкости, которая секунда за секундой растворялась в их касаниях. — Скажите, вы считаете странным то, что сейчас произошло между нами? Я едва увидел вас вблизи, а вы... Вообще впервые меня. Не боитесь? Моя фамилия громкая в некоторых кругах, но я надеюсь, что ее вы никогда не слышали. Ужин был доставлен быстро, что даже показалось странным, однако, это всего лишь время превратилось в крохотные песчинки песка, скользящие вдоль пальцев рядом с ним. Улыбка озарила лицо Клеменса, он кивнул, соглашаясь с предложением Маттиаса, а потом задумался о том, насколько забыл о времени. В свободное время дома приходилось считать минуты до вечера или ночи, чтобы сыграть на гитаре или спеть, скрасить часы одиночества, но сейчас все было иначе и даже непривычно. Приятно. Этому человеку можно было абсолютно все. Вино оказалось сладким, но терпким, что добавляло особой изюминки. Хоть употреблять алкоголь было дорогим удовольствием, да и в принципе не особо привлекающим, парень боялся быстро поддаться градусам спирта и стать еще раскрепощеннее в первую же встречу со своей судьбой. — Не знаю. Возможно, в моей голове проскользнула эта мысль на долю секунд, но так же быстро исчезла, — он облизнул свои губы, слегка наклоняя голову на бок, — я не слышал, но предполагаю, что она связана с не очень положительными вещами, тем не менее... меня это совершенно не пугает. Главное... — голубые глаза устремляются прямо в пушистый снег. — Берегите себя. Это будет моя просьба... — В вашем взгляде я не могу видеть плохие намерения. Верю всецело. Ханниган на минуту взглянул в приоткрытое окно. На темном небе было слишком много звезд. В детстве мама говорила о том, что это считается предзнаменованием. Во всем мире есть знаки, которые ведут к выполнению своей мечты. Если на них обращать внимание, то можно обрести великое счастье. Клеменс подумал, что уже обрел его. И мириады звезд на чистом небе были тому точным подтверждением. Внутренняя пустота, к счастью, постепенно заполнялась обычным порядком вещей, как и принято и у людей, которые, импонируя друг друга, уединяются, оставляя поток людей, позади себя, чтобы лучше изучить партнера, любовно любуются каждым изгибом желанного тела. Маттиас никогда не напивался до беспамятства, но сейчас, в большей степени, его пьянил Клеменс, заворожив собой так сильно, что диалог слегка зашел в тупик. — Простите. Смотрю на ваши губы и гадаю, сколько еще я продержусь, чтобы не поцеловать их? Вопрос застал врасплох. Клеменс явно желал поцелуя, но просто сильно стеснялся. Хотелось сделать это незабываемо, прямо как в детских сказках с прекрасным принцем. Парень провел ладонью по своей щеке, ощущая легкий жар, а потом поднялся со стула. Он направился к возлюбленному, застенчиво опускаясь на его колени, но в то же время юноша был уверен, что Маттиас вряд ли посчитает это наглостью, скорее наоборот, будет не против такому повороту событий. Обе ладони опускаются на чужое лицо. Клеменс невесомо касается губ партнера, стараясь превратить поцелуй во что-то неземное и незабываемое. Невольно тело само по себе вздрагивает, ощущая тепло губ, но не своих. С каждым вдохом, Ханниган приближается все ближе, а тепло опускается к низу живота, когда следует такой же нежный ответ на поцелуй. В этот момент чёрно-белый мир приобретает свои краски, фейверком чувств окрашивая внутреннее пространство, сердце окутывается ярко алым, в совокупности с невероятным жаром. Такого огня Маттиас ни чуть не пугался, напротив, отвечал так страстно, что пламя внутри разгоралось всё сильнее, заставляя кровь течь еще быстрее, приливая к щекам, шеи и паху. Последнее Маттиас ощутил не сразу, явно будучи увлеченным сосредоточением на губах любимого, однако слегка смутился, как только последовала реакция Клеменса. Ему хотелось что-то сказать, возможно, оправдаться, но он вовремя себя одернул, понимая, что это будет абсолютной нелепостью. Вместо этого Маттиас спустился влажными губами к шее Клеменса, ощущая бархат и нежность кожи, вдыхая полной грудью аромат страсти и жажды до ласк, что их на данный момент и объединяло. Он понимал, что этот наркотик затянет в омут с головой, ему хотелось отдаться чувствам, но моральные принципы не позволяли действовать настолько радикально, совершенно не имея ни малейшего понятия что на этот счет думает его возлюбленный. Маттиас поднимает голову, смотря на юношу в немом вопросе. Внутри борются два противоречивых чувства, но как только он услышит позволение, то тормоза и ограничители снимутся, Маттиас будет не в силах остановиться. Принципы и устои всегда мешали жить людям. Особенно таким забитым и одиноким, как Клеменс. Парень понимает, что они оба возбуждены и явно хотят большего. Зачем ощущать неловкость, молчание, оправдывание, а так же план как убрать щемящее чувство в паху, которое уйдет не сразу. Секс по любви — самое главное, друг друга можно чувствовать не только телами и это уже им удалось, теперь... — Хочу тебя, — шепчут уста молодого парнишки, он гладит Маттиаса по щеке, после начиная активно расстегивать его рубашку. Действия выглядели уверенными и как будто отточенными, но, к сожалению, дрожь рук выдавала. И она была отнюдь не только от волнения. Клеменс и сам снимает с себя футболку, оголяя верхнюю часть своего тела. Он укладывает на такую же обнаженную грудь своего партнера, слегка толкая назад, к стене, а потом припадает влажными разгоряченными губами к его соскам, обводя кончиком ореолу, играясь с самим чувствительным местом. Доставлять удовольствие Маттиасу было настолько приятно, что Клеменс ощущал приливы внизу живота с каждым вдохом. Он ловил эту бесценную реакцию ушами. Отстраняясь, Ханниган тянется руками к ремню мужчины, тут уже замедляя свои действия. Стеснение пришло ни к стати, но, пожалуй, это важный момент, если подумать о том, что состоится дальше. Слияние было по истине сладострастным, Маттиасу до сих пор не верилось, что это произошло. Именно с тем, кого он так давно желал. Во всех планах. Сейчас, наблюдая за хаосом в номере, благополучно устроенного во время процесса, на губах появляется улыбка. Мужчина смотрит на Клеменса, касается пальцами пряди, убирая ее со лба.***
Свет луны прорывался в номер, освещая тела двух половинок, нашедших друг друга, пройдя через огромный путь. Их души навсегда скреплены толстой нитью, что никому не удастся порвать.