Особенный

Мама говорила Сан Ву, что он особенный. Сан Ву не понимал, зачем она это говорит вслух. Он и так знал, что особенный. Это не дело веры в себя или ещё во что-либо, ему не нужна поддержка. Он особенный: умнее прочих, способнее прочих, красивее прочих. Объективная реальность, ничего личного. Есть, конечно, люди и умнее, и способнее, и красивее. Но каждый в чём-то своём, одном. Редко попадаются те, кто сочетают все качества в себе на высоком уровне. Когда Сан Ву отмывает средства компании, он знает, что не попадётся. Ведь он достаточно умный, чтобы не делать позорных ошибок большинства. Он достаточно красивый и вежливый, порядочный, чтобы не подумали на него. Он способный. Способный сделать всё незаметно и скрытно, вернуть обратно, оставив себе большую часть. Сан Ву сидит на крыльце, курит, слепо глядя под ноги. Ки Хун как обычно — будто он остался тем самым пацаном со двора, который вечно мажет мимо ворот и не понимает, как же так — неверяще-прямо говорит: — Что? Какая сумма?.. Сан Ву, зачем!.. Ты же закончил Сеульский!.. Сеульский-Сеульский. В рот ебал Сан Ву сеульский. В рот ебал тех, кто стал проверять бумаги, тех, кто заявил, кто разбирается в деле и когда-нибудь позвонит его матери. Всех — в рот. В свой рот он плотнее подбивает пальцами сигарету при затяжке, тянет глубоко, чтобы в лёгкие, под корень, и бегает нервным взглядом по изъянам асфальта. Но лицо — каменное. Сан Ву знает, что он особенный. Как же так?.. Когда он поднимает взгляд, он видит простоватое и чуть побитое лицо Ки Хуна. Это про него должны говорить “как же так”. Не про него. Почему чёртов Ки Хун, подворовывающий деньги больной матери и просравший что жену, что дочь, что достойную жизнь вообще, заикается с такими вопросами?.. Сан Ву не знает ответа. Он достаточно умный, чтобы не отвечать на очевидные вопросы. Но Сан Ву и достаточно умный, чтобы понимать — этот вопрос задаёт ему Ки Хун вовсе не потому, что хочет знать настоящие причины. Будет ему какое-то дело. Он мягкосердечный. Идиот, но мягкосердечный. Он смотрит сверху вниз на него, сидящего на ступенях с разбитой рожей, но взгляд — сам взгляд — всегда наверх. Сан Ву особенный для Ки Хуна. Конечно. Но не нужно об этом так часто говорить вслух. Он же не его мать, в конце концов. Разные слои окружения по-разному признают его особенность. Ки Хун, вон, повторением про Сеульский, женщины — про то, что он был бы хорошим отцом и мужем. Коллеги… Нет, СМС из полиции для добровольного проследования в участок и сдаче с поличным. Сан Ву достаточно умный — не отвечает. Умный, чтобы лечь в ванну в костюме и подумать перед смертью “как же так”. Как же так?.. Так, чтобы его мать не подняла свои слезящиеся глаза на своего особенного сына и не задала повторно этот же вопрос. Так, чтобы ему не пришлось покладисто-вежливо, как всю жизнь, мелко кивать головой в поклоне, смотреть куда-то собеседнику в подбородок, но не в глаза. Сан Ву думает о том, зачем всё это. Так, в общем. Зачем живут, зачем деньги, зачем мама гладила по голове в детстве. Сан Ву настолько подробно и долго думает, что возвращается к окончанию своего внутреннего монолога, когда вскидывает уже своё побито-простоватое лицо на Али. За Али солнце искусственное. На щеках кровь — настоящая. И глаза у него, эти большие, распахнутые — настоящие. Сан Ву просит довериться ему, давит всхлипывания в глотке, он знает, как всё исправить. А если не знает, то сейчас, буквально секунду, и он придумает! Всего секунду! Сан Ву умный, очень, Сан Ву порядочный. Ведь Сан Ву… Сан Ву особенный. Али знает это, даже глядя сверху вниз на него. Просто так сложились обстоятельства: Сан Ву упал перед ним на колени, выкраивая время, а Али остался стоять на ногах, теребя дрожащей рукой мешочек с шариками-камешками. Камешки. Неровный асфальт под ногами, что дроби каблуком ботинок и открашивай в ладонь. Сан Ву успокаивается. Ему не нужно никому доказывать, что он особенный. Это факт — простой, лаконичный и совершенно не требующий дополнительных подкреплений. Это ведь знает Ки Хун, Али. Мама Сан Ву. Когда Али уходит, Сан Ву докидывает оставшийся последний камешек к остальным и отдаёт смотрящему. В его лице ничего не вздрагивает, потому что Сан Ву знает: там, под маской, девушка, мужчина ли, а он тоже знает, чувствует, что Сан Ву особенный. И его имя, сквозящее эхом по выстроенным декорациям городка, голосом искреннего, простого Али толкает рукой между лопаток. Смотреть нужно ниже уровня глаз, Сан Ву. Ниже. Например, в подбородок. Зачем смотреть в распахнутые чёрные глаза Али. Он ведь всю жизнь смотрит чуть ниже. Выстрел рикошетит звуком по внутренностям — наверное, после окончания игры нужно бросить курить. Дышится тяжело. Сан Ву опускает глаза, распахивая двери, и больше их не поднимает. Заставляет его только Ки Хун поднять под конец. Ки Хун снова смотрит на него сверху. Нависает, пока Сан Ву и двигаться-то тяжело, толкает свои мягкосердечные речи. Топчется рядом по размытой грязи нарисованного кальмара, взывает к вышестоящим или ведущему. Другом, что ли, считает?.. Сан Ву смотрит, иногда случайно моргает от попавшей капли дождя в глаз. Ловит ассоциацию — как тогда, в ванне. Он лежит в полностью мокром и тяжёлом костюме, смотрит в кафельный потолок и думает “как же так”. Тогда Сан Ву запускает долгие размышления. Но совсем недавно он пришёл к единому выводу и ответу. — Прости, Ки Хун. Остатком сил выдёргивает воткнутый в землю нож на уровне глаз, делает последнее усилие и… Втыкает в грудь Ки Хуна. Ки Хун замирает над ним. Спустя пару молчаливо-долгих секунд — сплёвывает кровью. Кровь настоящая. Падает вместе с каплями дождя прямо в глаз, чтобы по склере, по роговице растеклось. Сан Ву смотрит в его простоватое-побитое лицо без эмоций. Не в глаза, в подбородок. Нужно придерживаться одной тактики. — Номер четыреста пятьдесят шесть выбывает. Выигрывает номер двести восемнадцать. Разумеется. Это было очевидно. Сан Ву особенный. Особенный. Когда Сан Ву возвращает краденые средства клиентов, платит адвокатам, выкупает дом и ларёк матери, он знает, что его простят. Ведь он достаточно умный, чтобы ответственно расплачиваться за позорные ошибки большинства. Он достаточно красивый и вежливый, порядочный, чтобы его признали виновным условно и только с выплатой штрафа. Через пару лет никто и не вспомнит, что у такого особенного как Сан Ву были ошибки. Деньги лечат людей, успокаивают. Иногда — затыкают рты, соскребают из личного дела неверные проступки. Сан Ву привычно кланяется в прощании матери, уходя. Мать тепло и скромно улыбается, говорит побольше кушать. Она больше не говорит Сан Ву, что он особенный. Сан Ву думает, что она наконец поняла, что это понятно и без слов. Направляясь к новенькой машине, брошенной на углу, Сан Ву перекатывает брелок ключей на пальце и лезет в карман за зажигалкой. Походя оглядывает район, в который он недавно переселил маму, критично приглядывается к случайным прохожим, но потом опускает глаза и подкуривает. — Господин, извините… Женский голос с сильным акцентом. Сан Ву бросает короткий взгляд, пока ещё не поднимает голову, на руки подошедшей — смуглые, неухоженные. Как на заводе работает, где не платят зарплату год. Сан Ву поднимает голову и случайно смотрит в глаза. Чёрные, распахнутые, искренние. Ищущие. — Вы… — она заикается, вглядывается жадно в его лицо. — Вы господин Чхо Сан Ву?.. Щёлкает зажигалкой, подкуривая. Расправляет плечи, но глаза прищуривает. — Кто вы? — Я… — нервничает, начинает тараторить. Акцент поганит половину слов. — Вы… Вы когда-то давали моему мужу деньги на проезд!.. Он… Несколько лет назад он пропал без вести, и я искать… Ищу его. Вы один из последних, кто виделся с ним в ту пару дней, он пропасть… А вы… Господин, скажите, вы знать Али Абдул?.. Али Абдул — искуственное тёплое солнце прожектора за взлохмаченным стогом волос, распахнутые чёрные глаза и дрожащие крепкие руки на заветном мешочке с шариками. Тогда Сан Ву понял, что он вправду особенный. Особенный, чтобы жить. Сан Ву резко опускает взгляд, передёргивает плечами и ступает вперёд. — Вы обознались. Ничем не могу помочь. — Н-но Господин!.. Г-господин Чхо Сан Ву!.. Покладисто пикает блокировка машины, стучат каблуками ботинки по идеально-ровному асфальту без изъянов. Тело утопает в мягкой коже сидений, как костюм в тяжёло-грузной воде ванной. Сан Ву заводит машину и старается не смотреть на пассажирское окно — за ним суетливо нагоняет пакистанка-нелегалка. Искренняя. Честная. Простая. С тёмными неухоженными руками после работы на заводе, в которых трясётся всё последнее важное и хрупко-ценное. Сан Ву уезжает, глуша долетающий эхом крик за шумоподавляющим стеклом автомобиля. А затем, остановившись у дома и вынув ключ зажигания, расслабится на сидении и посмотрит перед собой прямо. Сан Ву не особенный. Ему просто всегда придавали много значения, а он, как наивный идиот, верил. Сан Ву никогда не был особенным. Он понял это ещё в Сеульском, когда таких же умных и красивых было пруд пруди на одном его потоке. Сан Ву просто доверяли и любили. Доверяли. Любили. Любили мягкосердечно, как мама, глядящая ребёнка по волосам. Как Ки Хун, улыбающийся открыто и на грани орущий ведущего, чтобы для них обоих прекратили чёртову игру. Но мама больше не говорит Сан Ву, что он особенный. Ки Хун замолчал, капнув кровью в глаза. Али… Сан Ву касается горячим лбом холодного руля и морщится в отвращении к себе. Сглатывает икоту в глотке, терпит щиплющую влагу на глазах. Мама больше никогда не скажет ему, что он особенный. Ведь наконец после суда она распахнула свои чёрные глаза и признала. Её сын особенный ублюдок.