Она была выше Бога

Элрик сидел один в маленькой тесной комнатке, привязанный к стене грубой и толстой верёвкой, и читал Библию. Ошейник был натянут слабо — его хозяйка всегда заботилась о том, чтобы кожа не давила сильно на шею, но и чтобы сидел надёжно, ведь Элрик был трэллом. И хотя руки его были свободны — жрец не пытался освободиться и сбежать: ему некуда было идти. Монастырь, из которого его привезли, был далеко на юге, и деревня язычников находилась под постоянной охраной. Но однажды он снял ошейник, подумал, что ему это позволено. И как ни в чём не бывало выполнял свои обязанности. И она заметила его голую шею. «Ты расстраиваешь меня, — сказала она тогда. — Ты — моя награда за победу, подарок богов. Ты не должен меня огорчать, но должен быть благодарен за то, что я оставила тебя в живых». «То, что ты сделал, было оскорблением, предательством, — ставила она ему в укор, — попыткой сказать, что ты мне ровня, но это не так, трэлл. Разве я жестока к тебе? Разве ты ходишь в цепях, разве я сковала тебе руки? Нет, твои руки свободны, как и твои ноги». После этого она долго не называла его по имени, долго не смотрела ему в глаза, хоть трэллу и нельзя было глядеть на ярлскону — он это чувствовал. И отчего-то Элрику становилось хуже от этого, хуже от одиночества и пустоты. А Эйвор ведь теперь была единственным смыслом его жизни. Вся вселенная, вся его привычная монотонная жизнь, которая была до этого — сузилась до неё одной, до его хозяйки, которую все уважали, которой теперь он был обязан служить. И которая теперь пропала. Её голос, которым она произносила его имя — исчез. Её взоры, презренные, но с долей теплоты, перестали снисходить на него. Теперь лишь короткие, быстрые, холодные взгляды бросались на него, будто на безродного пса, а её властное и строгое «трэлл» доводило жреца до мурашек. За дверью слышалась оживлённая северная речь, грубая и громкая. Вскоре послышались крики, кто-то, похоже, перевернул стол, судя по грохоту, а затем наступила тишина. Похоже, Эйвор была зла на своих воинов, но Элрик ещё понимал слабо их разговоры, однако гнев в её голосе и возмущение в воплях толпы он разбирал. Послышались нарастающие быстрые шаги, и дверь резко открылась, громыхнув об стену. Элрик увидел свою хозяйку и резко опустил глаза: негоже трэллу смотреть на ярла. Но он так хотел поднять взгляд, так хотел снова посмотреть на неё, в очередной раз восхититься её красотой и силой, пусть она и была язычницей. «Это всё происки Дьявола», — подумал он, закрыв глаза. Все язычники — демоны, извергнутые адом, а то, что он видит — искушение, испытание его воли… женщина. — Посмотри на меня, — не просила она — приказывала. Он думал, что это игра, что она проверяет его, но делала ли Эйвор это раньше?.. Элрик всё равно не посмел взглянуть на неё. — Посмотри на меня! — повысив тон, сказала она. — Я твоя ярлскона. — Я знаю, потому и не смею, — тихо проговорил он, а затем сразу осекся — это звучало дерзко. Сестра Волка приблизилась к нему, взяла за подбородок и подняла ему голову так, что его глаза столкнулись с её глазами. Взгляд воительницы был уставшим, отчего-то грустным, опьянённым, тронутым мёдом, губы плотно сжаты, а светлые волосы слегка растрёпаны. — Ты должен был подняться, когда я вошла, — сделала она замечание. — Сиди, но впредь всегда поднимайся, если я захожу к тебе. Она отвернулась к его столику, на котором лежали разные пергаменты и свитки, хмыкнула, когда заметила на стене самодельный крест. Эйвор сделала это впервые… впервые зашла в его комнатку. И он был единственным трэллом, который был удостоен чести спать в своих личных «покоях», когда всем остальным рабам отведен отдельный общий сарай с холодным полом и соломой. — Откуда это у тебя, трэлл? — спросила воительница, коснувшись пальцами пожелтевших христианских пергаментов. — Один из ваших воинов дал мне это после набега. — Ты знаешь имя воина? — она перевела взгляд на жреца, ожидая ответ. — Он не называл своего имени, — тихонько промолвил Элрик. — Но почему он это дал тебе?  — Не знаю, — пожал плечами юноша, но когда заметил сердитые глаза напротив, тут же встрепенулся. — Он сказал, что «этот хлам мне под стать». — Ты не должен был принимать его грязные дары, — холодно произнесла она. — Ты ещё говорил о чём-то с этим воином? — Ну, он говорил, что я хорошенький для этого места, — не сразу сообразив, зачем Эйвор задавала вопросы про воина, ответил он. Она нахмурила брови. «Я отрежу этому ублюдку яйца» — подумала она. Этот трэлл принадлежал только ей, она об этом сразу чётко дала понять своему клану, но кто-то, видимо, это понял не до конца, что её очень злило. — Ты должен знать, что ты мой трэлл, а это значит, что принимать дары можешь только от меня. Если ещё раз такое повторится… — она сжала кулаки. — Щадить я не буду. — Хорошо, я понял, — робко кивнул Элрик. Ярлскона подошла к жрецу, нежно провела рукой по его щеке, так, словно он действительно принадлежал только ей. — Я разберусь с этим воином позже, — сдержанно заявила она, — и я против вашего слабого бога, но если тебе так важны эти бумажки — оставляй. Эйвор только с ним была мягка. С остальными трэллами она была жёстче, даже не смотрела на них. И у неё было много власти здесь — жрец это понял сразу. Прошла лишь луна с его пленения, а ему уже много раз доводилось прислуживать на военных советах: подливал мёд и подавал еду, ей и её советникам. Хоть ярлскона и была мудра, рассудительна, но на собраниях со своими союзниками она была строга, и когда дело доходило до споров, хозяйка часто не выдерживала и, опьянённая мёдом, часто кричала. Но всегда понижала голос, становилась мягче, когда обращалась к Элрику, трэллу, подливавшему мёд. — Благодарю, — тихо кивнул он. Эйвор села на его кровать, и он удивился этому: его койка, покрытая соломой и старой простынёй вместо тёплых шкур, твёрдая и неудобная. Койка трэлла, а она, ярлскона, наверняка в дорогих одеждах, в утеплённом плаще из медвежьего меха, должна быть слишком важна для таких вещей. Элрик заметил лишь грязь на её сапогах из оленьей кожи, в остальном она была чиста и строга. Только в бою она не брезговала грязью и кровью, как ему казалось. — Леди, вам может быть неудобно… — Мне и не таком приходилось спать, — заявила она с горькой усмешкой. — И я не леди. — У нас принято называть дам высокого положения «леди». — Мне всё равно, что у вас принято, трэлл, — огрызнулась она, затем неожиданно поморщилась и коснулась живота. — Вам плохо? — нахмурился Элрик. — Да, — ответила Эйвор. — Что с вами, и что я могу сделать? — взволнованно говорил он, глядя на неё. Не глядя — жадно поглощая глазами. Он был грешен и перед ней, как перед ярлом, и перед своим богом, как жрец, но всё равно не отрывал взгляда. — У меня кровотечение, слышал о таком в своём закрытом храме с мужчинами? Элрик сглотнул. Он слышал, отдалённо. Знал, что в это время женщины грязны и скверны, и что им в это время запрещено входить в церкви, прикасаться к святому. Знал, что это период нечистоты и греховности. Знал, что тот, кто коснётся кровоточащей женщины, сам станет греховен и нечист. Знал, что это телесный порок… Жрец промолчал, оставив Эйвор без ответа. Он тут же опустил взгляд снова, не смея больше его поднимать и невольно перекрестился. Эйвор усмехнулась, молча поднесла руки к шнуровке на штанах, затем вдруг остановилась. — Я хочу, чтобы ты унял мою боль, Элрик. Он замер. Спустя столь долгое время она назвала его имя. Неосознанное тепло разлилось внутри него, будто парное молоко, пройдясь по телу мурашками, оставив лёгкую и приятную дрожь… — Иди сюда, — попросила она, снимая тёплый плащ, скидывая его назад, на койку. — Развяжи. И Элрик послушно приблизился к ней, пытаясь унять дрожь в руках, мысленно молясь и падая на колени перед Господом. «Грех во грехе», — твердил он в голове, но жрец теперь был не жрецом, не слугой бога, а трэллом, рабом ярла. Господь-бог из прошлого смотрел на него с укоризной, был в гневе, напоминал про святой обет. Эйвор-ярлскона из настоящего была его хозяйкой, причиной его неволи и жизни, приказывала, подобно богу из прошлого, ведя жреца на поводу своей демонической воли. Но вкупе с этим язычница была прекрасна, дикой и неземной для него натуры, манила, точно запретный плод, нечто высокое, как бог. Своим желанием она завоевала его, одним приказом сожгла его монастырь старой жизни и ветхих заветов, скинула окровавленный крест распятого бога на горы трупы его братьев. Своим желанием она сделала жреца трэллом. Своим желанием она сохранила ему жизнь… Нет, Эйвор была не как бог. Она была сильнее, в один миг поменявшей судьбу, с дерзкой лёгкостью забравшей жизнь жреца из рук Господа. Она была настолько выше бога, что могла в него легко плюнуть. Пальцы непослушно путались, развязывая шнуровку на её штанах. Взгляд воительницы следил за Элриком внимательно, жадно, властно. И вот, уже всё было готово, он сделал то, о чём она просила. Шнурки торчали в разные стороны, а под ними — неизвестное, тайное, загадочное, но желанное для него. Но что, если за её спиной стоит он?.. Что, если она — искушение? Или сотворение Дьявола? Что если бог следит за ним через эту блудницу. — Снимай, — приказала она, выпрямив ноги. — И не смей перечить мне, трэлл. Ты не должен огорчить меня и в этот раз. Я пришла к тебе за радостью и отдыхом, а не за унынием и твоим нытьём о христианской хилости. И он подчинился: стянул с неё один сапог, затем второй, она меж тем расстёгивала ремни, снимала рубаху, оголяя перед ним своё тело. Одного его робкого взгляда хватило, чтобы он закрыл глаза. Когда Эйвор перестала раздеваться, она устало откинула голову назад, так, что светлая коса сползла на снятый ею плащ. Он стянул с неё штаны и тут же сделал шаг назад, отвернув голову. Глаза его были закрыты плотно, будто то, что жрец мог увидеть — заберёт его жизнь, будто он будет наказан, своим богом или своей хозяйкой. Вокруг него мир замолк, погряз в бездонную тишину, оставляя лишь учащённое сердцебиение и дрожь в коленах. Ему казалось, что пол качался под ним, не держал его виноватое и растерянное существо на себе. — Чего ты боишься, трэлл? — её голос прозвучал как барабан в голове Элрика. — Расскажи мне. Он дрогнул, едва не открыв глаза и не увидев её. Чего он боялся? Он боялся наказания, боялся ошибки, боялся греха более страшного, чем тот, который уже был у него. Он боялся искренне показать свои чувства. — Это неправильно… Вы ярл, а я трэлл, — тихо сказал он. — Помнишь, о чём я просила? — он слышал, как Эйвор поднялась, как её босые ступни коснулись пола, как она приблизилась к нему, встав почти вплотную, что он ощутил её дыхание на своей коже, ощутил тепло её тела, ощутил запах мёда и грязной крови… — Я просила унять мою боль. Она коснулась его подбородка, приподняла, провела кончиком пальца по губам своего трэлла. Он почувствовал, как что-то мокрое осталось на коже, ещё тёплое, но быстро остывающее на его лице. — Открой глаза, Элрик, — тихо, почти шепотом, промолвила она. Её тепло вдруг отдалилось, как недавно от него отдалилось тепло Господа. Невольно Элрик хотел схватить руками это тепло, схватить и погрузиться в нём с головой и больше никогда не расставаться… Он провёл рукой по своему лицу, и открыл глаза — увидел на ладони кровь. В его лице проступили ужас, смущение, стыд, а Эйвор напротив, лишь усмехнулась его реакции. Она была полностью обнажена, но восседала на его кровати, словно на троне. Её упругая грудь вздымалась и опускалась в такт дыханию, розовые соски выглядели твёрдыми. Бледное тело было подтянутым, сильным, казалось неприкосновенным телом божества, северного могущества и ярости. В полумраке, несмотря на шрамы и языческие знаки-татуировки, её северная кожа казалась молоком, — чистая и гладкая, она словно светилась посреди его тёмной комнаты. Она была похожа на луну. И Элрик признался себе, что посмотрел на неё во второй раз с иной стороны, но оно и неудивительно: она впервые предстала перед ним нагой. И он смотрел на неё, разрываясь между презрением и восторгом. Его жадный, искушённый взгляд обводил плавный изгиб от талии к бёдрам, от груди к шее… Она казалась совершенством для него, идеалом, смесью силы, следов битв и необузданной красоты. «Она дикарка», — напоминал себе жрец, в тысячный раз находя это грешным, неправильным, ужасным. В тысячный раз он пытался пробудить прошлого себя, праведного, давшего святой обет слугу бога… «Но она мой ярл». Она развела ноги в сторону, являя перед ним своё кровавое лоно. Женское совершенство, которое он видит впервые. В нём всё взрывалось огнём, горело пламенем, сверкало молниями. — Вылизывай, — велела она. Она велела это так спокойно, будто просила его подать перо с чернилами или наполнить рог мёдом. Она велела это так спокойно и непринуждённо, будто он не имел права отказаться или проявить несогласие… Но ведь так и должно быть. Она — это всё, а он — инструмент её воли. Он стоял перед ней молча, чувствуя, как потеют ладони, как глаза едва не наливаются слезами от собственной беспомощности, как дрожат колени… — Не зли меня, — грубо предупредила Эйвор. — Иначе мне придётся выпороть тебя и продать. И не один тэн или ярл не будет так добр к тебе, как я. Элрик медленно, не спеша и аккуратно приблизился к ней, будто напуганная собака, которую ударят за непослушание. — Ближе подойди, — поманила его она, злясь на его медлительность. — Ты так не достанешь. Он опустился на колени перед ней, пододвинулся, и она сделала тоже самое, чтобы трэлл оказался меж её бёдер. Губы жреца были сжаты, он нервничал и робко взглянул в глаза своей хозяйки. Её хмурый взгляд был сердитым и недовольным. — Начинай, — рыкнула она. Элрик неловко коснулся губами её вульвы. В нос ударил запах крови и возбуждения. Его рот наполнялся слизью, кровью и собственной слюной, язык водил верх-вниз, а Эйвор подавалась тазом, будто бы пытаясь получить желаемое собственной волей, ласкаясь клитором об нос жреца. — Резче! — сдавленно застонала она в нетерпении, откинув голову назад. Её рука властно сгребла его волосы в кулак, плотнее прижав его губы к лону. — И глотай! Его тошнило, его била дрожь, соки её лона некуда было девать, кроме как сплюнуть или… проглотить. Он знал, что плевок оскорбит её: разве трэллу положено проявлять неуважение к ярлу?.. И он шумно проглотил, сдержав приступ тошноты, и продолжил водить языком меж её половых губ ещё сильнее, посасывая, целуя, смешивая свою слюну с лунной кровью. Эйвор стонала сладко, дышала рвано и часто, прикрыв глаза от вселенского наслаждения. Она кусала губы до крови, сдерживая свой пик наслаждения, оставляя его на потом, наращивая его ещё сильнее, словно строила высокую башню до самого неба. Она морила себя сдерживанием будто назло, вынуждая своего трэлла лизать и лизать… Он понял, что её бесстыдные стоны вызывали тягучее сладкое тепло внизу живота, которое было ему неподвластно, которое было ему непривычно, которое он уже ощущал однажды, сидя у неё на коленях и лицезря женскую грудь. Это чувство было разом естественно и порочно для него, что он невольно потянулся к тому, что было у него между ног. Член был твердым и горячим. — Я запрещаю тебе, — вдруг зарычала она в волнах удовольствия, заметив, как он убрал руку с её колена. Элрик нечаянно заскулил от возбуждения, от обиды, от отчаяния… от желания. Что она, находясь настолько близко перед ним, впившись своим лоном в его губы, была в тоже время так далека, недосягаема, словно солнце, луна… бог из прошлого. Жрец чувствовал себя ничтожным, маленькой песчинкой рядом с Сестрой Волка и её волей. Он боялся сорваться, он боялся расстроить её, он боялся сжать зубы от изнеможения и сделать случайно ей больно, за что она точно его выпорет, чего никогда ещё не делала, или накажет ещё хуже… Элрик не знал до конца, что может быть в голове у язычников. Но больше всего он боялся кончить прямо здесь и сейчас, нарушить её приказ… разочаровать её, оскорбить. Он почти хныкал от безысходности, но Эйвор, кажется, сейчас этого не замечала, к его счастью. Стыдно, противно, унизительно, но было нельзя, а от этого приятно до тянущей ломоты, до жгучего желания всё-таки схватиться за член, точно зная, что за это его накажут. Стыд, убивающий, сильнейший за всю его жизнь… И он сильнее сдерживает в себе своё желание, лишь бы ярлскона не заметила его слабости, лишь не он не расстраивал её в очередной раз. Она может делать с ним всё, что захочет, а он, трэлл, — нет. Поэтому Элрик обязан подчиняться. Поэтому единственное, что он волен делать — не сдерживать слёзы, когда возбуждение стало совсем болезненным. И то, потому что Эйвор ему этого не запрещала. Он ласкал ей долгое время, не смея даже передохнуть. Ласкал, пока наконец мощная судорога оргазма не накрыла его хозяйку с головой. Его язык, находясь в этот момент внутри неё, был пленён пульсацией её вершины блаженства. Он понял, что это конец по её болезненному стону и уставшему дыханию. — Перестань, — её голос был довольным и сиплым, она отстранила его за волосы от себя, и, не отпуская, глядела на лицо Элрика с окровавленным ртом и носом. Усмехнулась, дерзко и властно, когда заметила, что торчит у жреца между ног. — Я… я унял вашу боль? — робко спросил он. Внутри него всё ещё клокотало от стыда, скребло когтями старых принципов. Она встала и сама заставила его подняться, молча поцеловала грязные губы жреца, испачкав свои в собственной крови. Элрик чуть не пошатнулся. — Я почти поверила, что ты делал это раньше, — Эйвор шлёпнула его по заднице, оставив красный след на ткани. Он стоял посреди комнаты, боясь даже пошевелиться. Его глаза были полны слёз, а щёки горели красным от стыда, жрец трепетал от мысли, если отвернёт взгляд, и трепетал сейчас, глядя на неё, не зная, можно ли ему… Пока она одевалась, пряча от него своё совершенное тело, он поражался её движениям, сколько в них было силы, власти, дикой грации… И Элрик признался себе, как хотел бы коснуться хозяйки, как желал её, желал больше всего на свете, но меж тем её тело было будто сотворено из льда, которое обожгло бы кожу, коснись он её. И было в его желании столько греховности, столько позора, столько предательства. Элрик мысленно читал молитвы, по привычке, как требовала того старая жизнь. Эйвор перед ним снова оказалась как раньше, одетой, только несколько деталей разрушали её строгий образ: синяя рубаха была чуть мятой, волосы стали ещё более растрёпанными, кровь всё ещё красовалась на губах. Она подошла к нему, и его сердце встрепенулось, когда она взяла его за рукав, поднесла ткань к своим губам и вытерла кровь. — Если я узнаю, что ты удовлетворяешь себя мыслями обо мне — я отрежу тебе руку, и если ты всё равно продолжишь это делать — я отрежу тебе член. Элрик судорожно сглотнул, привычно склонив голову перед ней. — Но твоя вера убережёт тебя, я знаю, что ты не станешь этого делать, — она поцеловала его в лоб, по-матерински заботливо и непривычно. И как же ему хотелось прильнуть к ней в этот момент, приложить голову к её груди, услышать её сердце, почуять её тепло… Но его хозяйка была всё ещё недостижима. «Я люблю вас», — думал он, оставив эти слова несказанными. И она ушла, оставив его одного.