Когда светло

Никто тепла не дарит, Только лампа на стене И над кроваткой планетарий Чудовище из фигур оживает Под ними тень гасит звёзды И так Сатурн пожирает своих детей (И рождает в них тьму. И в ней.) Pyrokinesis «Как Сатурн пожирает своих детей»

      Старый, деревянный пол скрипел под тяжёлыми шагами двух фигур. Одна из них была детская, а другая скрюченная, уже стремящаяся к низу — старческая. Черноволосый мальчик шёл след в след за пожилой воспитательницей, что громко шаркала ногами и бубнила себе под нос всякую ерунду.       Наверняка она уже давным-давно должна была быть на пенсии, но как это часто бывало, по-прежнему работала. Весь облик старухи выражал ту старомодность и строгость взглядов страны советов, выходцем из которой она безусловно являлась. Средней длины волосы, уже успевшие стать пепельными, были собраны в тугой пучок, из которого не выпадало ни единой пряди, длинная юбка в пол, кажется, грязно-коричневого цвета (в полумраке почти ничего не видно) и очки непременно классические, квадратные, которые уверенно сидели на её крючковатом носу. Она шла, и периодически в кармане её кардигана позвякивали ключи.       Коридор, освещённый лишь тусклыми лампами накаливания, всё не кончался, а окрашенные белой краской двери, успевшие облупиться от старости, казались безмолвными призраками, затаившимися в полутьме. Олег поёжился. Что-то настолько настораживало его в этом месте, что волосы вставали дыбом, чутьё Волкова никогда не подводило и сейчас оно кричало о неладном, и с каждым шагом, уводящим в глубь помещения, ощущение ужаса усиливалось. Это был липкий, всепоглощающий страх, к которому Олег не питал никакого уважения и всегда сторонился его.       И каждый раз, когда старуха замедляла шаг, сердце Олега готово было выпрыгнуть наружу от волнения. Но они не останавливались, продолжая неспешный ход.       Олег всё гадал, как могут выглядеть комнаты детдома изнутри, наверняка лучше той каморки, в которой они с матерью жили ещё в прошлом месяце. Он часто вспоминал, как промозгло и холодно бывало там по ночам, а ещё то чувство беспомощности и жуткого отвращения к собственной матери, которое накатывало на него после ухода очередного маминого клиента. Олег не видел, что конкретно она с ними делала, его всегда выставляли за дверь, прямиком в тёмный коридор общежития, но Олежек вовсе не был глупцом и всё прекрасно понимал. Маленький Волков замечал и растрёпанную одежду, и крашеные белые волосы, что выбились из некогда аккуратной причёски, и размазанные по всему лицу следы ярко-красной помады, от его внимательного взгляда не ускользала ни одна деталь. Он знал: то, чем занимается мама — неправильно, но понимал — по-другому им просто не выжить, после смерти отца всё пошло наперекосяк.       Лампы, что едва освещали тёмное пространство странно перемигивались, и казалось, вот-вот потухнут. И лучше бы так и произошло, стало бы всяко спокойнее, и в глазах рябить бы перестало. Олег чувствовал, как к нему подступается тьма, и ничего не мог с этим поделать.       Тем временем воспитательница остановилась как раз перед дверью, из-под которой, несмотря на ранний час, струился яркий электрический свет. Отчего-то этот факт вовсе не успокаивал Олега, а наоборот заставлял напрячься каждую клеточку его тела. Мальчик с силой сжал серенький портфельчик, который всё это время держал в руках, когда старуха, провернув ключ в щеколде, отворила дверь. Несмазанные петли жалобно взвизгнули, отчего Волков поморщился.       Комната оказалась совсем крохотной с низкими потолками и давящей атмосферой, она выглядела совершенно безрадостной, не спасало даже небольшое количество разноцветных игрушек, раскиданных по полу. Олегу сразу бросились в глаза тёмно-зелёные обои, края которых в некоторых местах отошли от стены и теперь уродливо торчали клочками в разные стороны, будто чудовище в стене растопырило свои щупальца, силясь поймать кого-нибудь себе на обед. На письменном столе, который находился в углу, рядом со ржавой батареей, стояла лампа — единственный источник света здесь. Она была направлена на стену, обклеенную детскими рисуночками с изображением безобразного чёрного человека с длинными ногами. Олег невольно засмотрелся на него, в голове образовалась какая-то приятная пустота, а ноги стали будто ватными. Неровные, чёрные провалы вместо глаз выжидающе смотрели на Олега, гипнотизировали его, подчиняли волю. Ещё чуть-чуть и Волков просто свалился бы на пол.       — Ну, чего встал-то? Заснул что ли? — голос с характерной старческой хрипотцой прозвучал совсем близко и громко, выдёргивая из марева. Следом Олег почувствовал прикосновение скрюченных пальцев к лопаткам и слабый толчок в спину. То воспитательница решительно протолкнула его вперёд. Только переступив порог, Олег чуть тут же не споткнулся о жёлтого мишку, что валялся со множеством вещей возле выхода, но всё-таки сумел удержать равновесие.       Двухъярусная кровать для маленького Олега выглядела здоровенной махиной, он таких ещё не видел. Там, где ночевали они с мамой, была лишь раскладушка, явно повидавшая много чего на своём веку, с накинутыми сверху для мягкости одеялами. А ещё раньше, до смерти отца, у Олега была своя собственная маленькая кроватка, но она точно проигрывала в размерах этой.       Внезапно на верхнем ярусе, под тонким одеялом, что-то пошевелилось. Фигура закачалась из стороны в сторону, в ответ на что воспитательница недовольно скривила тонкие губы.       — Разумовский! Почему в комнате опять бедлам? — она проковыляла вперёд и одним движением стянула одеяльце, что покрывало неизвестного. Взору Олега предстал растрёпанный рыжий мальчишка в гигантском фиолетовом свитере. — Сколько раз можно говорить про чистоту в комнате? Большой лоб, а всё туда же… Чтобы к завтраку всё было убрано, иначе отправлю в карцер.       При упоминании этого места рыжий мальчик весь встрепенулся, поджал губы и отвёл взгляд. Пусть Олег и не до конца понимал значение слова «карцер», не трудно было догадаться — это точно последнее место, где хотелось бы оказаться. Воображение тут же обрисовало ему ситуацию, как старуха с надменным лицом сбрасывает провинившихся детей в подвал, как они кубарем скатываются по длинной лестнице прямиком в жерло ярко-освещённой комнаты, а после воспитательница, ехидно ухмыляясь, запирает их на большой амбарный замок; Волков видел такие в деревне. От одной только мысли про карцер на лбу у Олега выступил холодный пот, а в горле образовался ком, который всё никак не желал проглатываться.       От собственных мыслей Волкова отвлёк промелькнувший перед глазами чужой кривой палец, который показал в сторону вещей, что были аккуратно сложены в стопку на нижнем ярусе. Сверкнув злыми узенькими глазами с нависшими веками, старуха громко причмокнула вставной челюстью.       — Там постельное бельё и одеяло, — слова явно давались ей с трудом. Голос и без того хрипящий стал тише. Казалось, старуха терпеть не могла всё, что окружало её, и оттого говорила она с зубовным скрежетом. — Сам разберёшься что к чему.       Преподавательница в последний раз обвела взглядом комнату, точно выискивая что-нибудь. Олег почувствовал нутром, как мальчик наверху весь напрягся под этим желчным взором. Было отчётливо видно, что от волнения тот сжал тонкими пальцами деревянный бортик кровати, а веснушчатое лицо стало необычайно бледным. Олег опасливо переглянулся с рыжиком. Ясные голубые глаза лишь на долю секунды глянули в его сторону, но и этого было достаточно, чтобы разглядеть в них неподдельную панику и страх.       Старуха буркнула себе под нос что-то неразборчивое, а гримаса недовольствия на её лице стала ещё заметней. Возле губ мгновенно пролегли глубокие морщины, которых раньше не было видно, а на лбу вздулась синеватая, тонюсенькая венка. Она хотела было что-то сказать, даже приоткрыла рот, вновь щёлкнув протезом, но осеклась. Слова так и остались не высказанными, а сама воспитательница резко изменилась в лице, будто ей на ухо шепнули самый страшный в мире секрет, и она, не попрощавшись, на удивление быстро выскочила в коридор, оставляя мальчишек наедине. Дверь снова издала душераздирающий скрип, а после грохотнула так, что Олега опять перекосило. Столь необычное поведение взрослого не вселило в мальчика ни капли уверенности в этом месте. Волков вновь глянул в сторону рыжика. Теперь, когда взрослых больше не было, Олегу хотелось что-то сказать, поприветствовать соседа по комнате, как-то разрядить обстановку, но какое-то шестое чувство подсказывало: «Сейчас не время, не стоит».       Стараясь не издавать лишних звуков, Олег прошёл к кровати и плюхнулся на чуть желтоватый матрац. Стопка из простыни, наволочки и крохотного одеяльца лежала неподалёку. Олег провёл ладошкой по мягкой поверхности одеяла, несмотря на свой размер оно показалось Олегу таким тёплым и по-домашнему уютным, что ему мгновенно захотелось укутаться, спрятав холодные пальцы в складках этой красной, махровой ткани с нарисованными мультяшными долматинцами. Уже знакомые опустошение и усталость разлились по телу мальчика, сковав конечности. Рассудок говорил о необходимости бороться с наваждением, а вот тело предательски расслабилось, почти полностью позволяя взять себя под контроль. Кончиками пальцев Олег нащупал свою сумку. Вот оно, спасение! Что-то материальное за что можно ухватиться. Он до боли в костяшках сжал жёсткую ткань и что есть мо́чи зажмурил глаза, надеясь на то, что скоро всё пройдёт.       Казалось, свет от лампы стал ярче, отчего в крепко закрытых глазах Волкова заплясали разноцветные пятна, но совсем скоро всё вернулось в прежнее состояние. Только после этого Олега окончательно отпустило. Рваный вдох прервал царившую в комнате тишину.       «Я просто устал, — промелькнуло в голове мальчика. — Это нервы». Столь наивная мысль помогла маленькому Олегу объяснить многие диковинные вещи, что произошли за сегодня.       Карман ранца всё ещё был крепко зажат в его кулачке, и Олег уверенно подтянул сумку к себе.       — Нужно отвлечься. Не хватало ещё чтоб крыша поехала, — серьёзным тоном проворчал себе под нос Олег, и тут же вспомнив о соседе, скептически покосился вверх, гадая слышал ли тот что-то.       Волков почти без шума чиркнул молнией на портфельчике и принялся вытаскивать оттуда свои немногочисленные пожитки. Со временем рыжик всё же подполз ближе к кроватной лесенке, пытаясь быть незаметным, и стал сверху вниз подглядывать за Олегом. Он прислонился вздёрнутым носиком к деревянному бордюру и во все глаза смотрел, за тем, что делал Волков. Олег прекрасно видел сорванца, но решил сыграть по его правилам и притворился, что действительно ничего не видит, продолжая заинтересованно рыться в рюкзаке, хотя на его губах пролегла тень беззлобной усмешки. Мальчика не могла не радовать заинтересованность нового соседа, всё-таки лучше наживать себе друзей нежели врагов. Тем более тут.       Волков выудил из портфеля одежду, не отличавшуюся разнообразием, пару книг, яблоко и игрушечную чёрную Чайку. На свету машинка красиво поблёскивала, фары, сделанные будто из хрусталя, призывно отбрасывали едва заметных солнечных зайчиков. Олег невольно засмотрелся на игрушку. Это был подарок бабушки и дедушки, как они тогда сами высказались, на «его первёхонький юбилей» в пять лет. Воспоминания вновь лавиной обрушились на мальчишку. Как весело и радостно было тогда встречать гостей, кататься на руках дяди Искандера и таскать со стола сладости, пока взрослые не видят. Почему же он не ценил те спокойные семейные моменты? Почему его детство так скоро закончилось? Может быть, он был слишком плохим ребёнком, и кто-то сверху решил так наказать его? Проучить, дабы он запомнил эту горечь от потери на всю оставшуюся жизнь и пронёс её сквозь года.       На глаза Олега выступили непрошенные слёзы, и он позволил себе тихонько всхлипнуть. Внезапно Волков осознал, тишина стала чересчур оглушающей. Он испуганно заозирался по сторонам, мокрые от слёз щеки неприятно обдало прохладой. Отчего-то на подкорке заела мысль о том, что Олег на самом деле здесь один, и нет никакого соседа, и он сидит в одиночестве в этой светлой комнате, а дверь наверняка заперта снаружи.       «Наверное так и выглядит карцер».       От одной мысли об этом грудную клетку сдавило, Волков попытался сделать несколько глубоких вдохов да почаще, но идея оказалась провальной. Воздух вокруг в одно мгновенье стал таким холодным, что дышать стало невозможно больно. Вдруг со стороны освещённой стены послышался шелест. Шум точно исходил оттуда, будто изнутри стены. Но ведь это ерунда какая-то, в бетоне никого не могло быть.       Олег навострил уши, звук становился всё отчётливей и громче. Будто в стене завелось с десяток крыс и все они, сговорившись в одно время, пытались прогрызть себе ход наружу, к свету.       На ватных ногах Олег поднялся с кровати и подошёл ближе. Просто чтобы удостовериться, что слух его не подводит. На секунду он обернулся назад и увидел, что рыжий мальчишка сверху всё ещё там. Тот, конечно, снова забился под одеяло, но одно его присутствие успокаивало. Олег был здесь не один, и это главное.       Дойти до стены внезапно стало непосильным испытанием, расстояние казалось увеличивалось на глазах. Или это просто иллюзия? Игра олежиного воображения? Вытянув руки перед собой, мальчик всё же сделал усилие и в несколько широких шагов оказался у стены. Скребущийся шум всё нарастал и потихоньку стал трансформироваться в громкий топот. Олег крепко сжал руки в кулаки. Он прислонился ухом к гладкой поверхности обоев, и неожиданно для себя разобрал шёпот в этой безумной какофонии звуков. Голос был мягкий и приятный, такой родной. Он целиком и полностью окутал разум, и Олегу вовсе не хотелось вырываться из его плена. Волков закрыл глаза, боясь второй раз за день расплакаться, и лишь прижался ещё ближе. Он готов был растворится в этом голосе, безусловно о чём-то напоминавшем, пробуждавшем в нём самые тёплые воспоминания.       Этот тембр невозможно было перепутать с другим, лишь один человек мог обладать им.       «Отец».       Ну конечно, это папин голос. Только почему он доносился из стены? Олег не мог разобрать слов, но также был не в состоянии оторваться, он всё сильнее вдавливал раскрасневшееся ухо в стену.       Спустя несколько секунд Волкова даже перестал волновать смысл сказанного, достаточно было просто этого эфемерного басистого гласа, который заполонил всё пространство вокруг. Олег так давно не слышал его, кажется, прошла целая вечность с того дня, как отец погиб.       Когда стена начала вибрировать, будто под натиском чего-то тяжёлого, Олег не думал о том, чтобы бежать прочь из этого места. Нет. Он желал, чтобы голос говорил как можно дольше, шептал несвязный бред, а Волков бы не переставал слушать. Руки и ноги окончательно одеревенели, не позволяя двигаться, но сейчас это представлялось таким неважным. А тем временем нечто из стены всё приближалось.       Внезапно Олега кто-то отдёрнул в середину комнаты, на жёсткий палас, и погасил лампу. Распахнув вновь наполненные слезами глаза, Волков увидел перед собой того самого рыжика, всего взъерошенного и чем-то очень обеспокоенного. Тот держал его за руку и глубоко дышал через рот. Мальчику понадобилось время, чтобы осознать: и шум, и голос пропали, а он, Олег, снова может двигаться. На удивление, Волков не увидел в чужих глазах ни презрения, ни даже тени насмешки, лишь понимание. Олег не боялся текущих по щекам слёз. Стоя здесь, перед рыжиком, он почувствовал, что наконец-то может поддаться чувствам, не страшась упрёков и порицания.       Рыжик же, будто нехотя отпустив чужую руку, придвинулся ближе и тихо, почти одними губами просипел: — Не включай свет!