Тема века

На выставке невероятно многолюдно, и Рейстлин недовольно одергивает капюшон, пряча озябшие пальцы в карманы пальто, накинутого поверх черной толстовки, что в пору пришлась бы скорее его брату, а на его костлявой, угловатой фигуре болтается свободным балахоном. С распятой на всю стену кислотной росписи, смысл которой окончательно станет понятен разве что под определенным углом зрения (и веществами), взгляд невольно ползет вправо, на застывшую рядом фигурку с нарочито задумчивым выражением на кукольном лице. Крисания Тари теребит темный локон, делая вид, что экспозиция глубоко ее трогает и занимает. Рейстлин давит улыбку, тихо покашливая в кулак. Девушка вздрагивает и смотрит на него не то с беспокойством, не то с немым укором. Ее идеей было выполнить университетское задание-рекомендацию, и она позвала с собой Маджере, вероятно, думая, что подобное может ему понравиться... А он согласился, потому что планов на выходные у него особых не было. А может, потому что думал — так Карамон, в последнее время всерьез обеспокоенный социальной жизнью своего близнеца, наконец перестанет искать ему компанию и заткнется. — Мало общего с колоннами горячо любимого тобою Парфенона? — ехидно интересуется Рейст, едва заметно качнув головой, когда молодые люди проходят мимо бесформенной глиняной массы, по идее являющейся скульптурой, изображающей первородный Хаос, если верить пояснительной приписке на табличке. Крисания хмурится, тут же беря себя в руки. Маджере видит, как неуютно ей среди всех этих рыболовных сетей, металлических скрепок и кривых надписей, вылезающих за потертые рамки полотна. Органичнее она смотрелась бы в Дрезденской картинной галерее, в Британском музее, в католическом храме, с томиком любимой мисс Остин в светлом кафе... да где угодно — главное, подальше отсюда. Но задание есть задание. И Рейстлин не может не восхититься ее решимостью идти до конца столь самоотверженно ради какого-то ничтожного бонуса по этике. И не может хотя бы мысленно в который раз не посмеяться над ее упрямством. Неотрывно глядя на скульптуру, Крисания едва заметно кривится (Маджере замечает), а он усмехается уголком потрескавшихся губ, ибо верит, что даже в Хаосе присутствует своеобразная структура. В этом его привлекательность. А сейчас перед ним — бездарно потраченный материал, которому можно было бы придать куда более интересную форму. Так думает Маджере. Среди всех этих работ на выставке современного искусства найдется лишь пара-тройка действительно стоящих. А еще он понимает, что они не уйдут отсюда, пока не посмотрят все, и у него невольно вырывается тихий, мученический стон, на который оборачивается несколько прохожих, но Рейстлин лишь одаривает их уничтожающим взглядом и спешит нагнать девушку, отошедшую к следующей экспозиции — чернеющему холсту, в центре которого будто бы переливаются синим и фиолетовым эфемерные всполохи. По задумке творца так выглядит Бездна, и Рейстлин смотрит на нее как зачарованный, не обращая внимание ни на настойчивые интонации у Крисании, которая что-то ему втолковывает, ни на ее руки, за отсутствием отклика обвившиеся вокруг его худого предплечья и тянущие куда-то в сторону... Рейстлин вглядывается в «Бездну», и ему кажется: эти неровные, полупрозрачные брызги разбавленных красок начинают клубиться и двигаться, складываясь в причудливых существ. Он моргает раз-другой и внезапно вновь оказывается в полутемной галерее. Снова рядом Крис, нервно кусающая губы. Осознание, что ее наманикюренные острые ногти буквально впиваются в его руку, приходит вместе с резкой болью, и Рейстлин зло шипит и грубо отмахивается от нее. Запоздало понимает, что только что совершил это движение слишком поспешно, потому что девушка выглядит испуганно. Что-то горячее течет по губам и подбородку. — У тебя кровь... — говорит Крисания холодно, с подчеркнуто оскорбленным видом протягивая Рейстлину бумажный платок. В ушах гудит, когда он молча выдергивает его у нее из пальцев и прижимает к носу. Его поступок ее явно расстроил, но времени извиняться нет. Пара алеющих капель уже попала на худи, однако на черном вряд ли будет заметно. Потому свести их, пусть и не до конца, не представляется чем-то сложным. Сложнее унять дрожь в непослушных пальцах, когда Рейст выдавливает ими таблетку из блистера и заглатывает ее вместе с небольшой порцией воды из пластиковой бутылки. Взгляд Крисании, наблюдающей за этой сценой, чуть смягчается. — Снова приступ? — спрашивает она участливо, и Рейстлина тошнит от мягкости ее голоса, от сочувствующего взгляда и попытки прикоснуться к нему, чтобы... облегчить боль? Ему не это нужно. Чужие прикосновения делают лишь хуже, обжигая не только его гордость, но доставляя почти физические мучения. — Не трогай меня! — бросает он хрипло и уходит вперед, разве что плечом ее не оттолкнув. И не видит досадливого выражения на ее круглом миловидном лице. Ему не нужно проверять, идет ли она за ним. Все-таки согласиться прийти сюда было плохой идеей. Почти вылетая на улицу под удивленные взгляды только что вошедших посетителей, Маджере прижимается спиной к стене здания и прикрывает глаза, подставляя пылающее лицо небу. Ему действительно чертовски не хватало воздуха в том помещении... Октябрьский ветер и моросящий с утра дождь несколько остужают его внутренний пожар. Холод постепенно забирается под полы незастегнутого пальто, обнимает за выступающие ребра. Рискуя заболеть, Рейстлин все-таки подпускает его еще глубже, к сердцу. Ведь люди не первый день прикладывают лед к больному месту, верно? Мягкое прикосновение к плечу заставляет его вздрогнуть. Крисания подошла тихо и теперь стоит, доверительно заглядывая в его обведенные темными кругами глаза с желтоватым белком. — Я твоему брату позвонила, — произносит девушка чуть виновато, инстинктивно приподнимая плечи, точно в любую минуту готова втянуть в них голову, как черепашка. — Ты бы застегнулся. Заболеешь легко. Она в общем-то все сделала правильно. Рейстлин бы ему и сам позвонил, если бы не его навязчивая забота курицы-наседки, точно Рейст уже в могилу сойти готовится; если бы не сочувствующие взгляды окружающих, не эти постоянные сравнения... Ладно, злиться на то, что не в их силах исправить, как минимум глупо. Давно переставший надеяться на чудо, Рейстлин смотрит на Крисанию внимательно, все же испытывая легкое раздражение, но пальто медленно запахивает. А затем, поддавшись неясному порыву, касается костяшками ее розовеющей щеки, чувствуя под сухими пальцами нежность молодой кожи и мягкую пыль пудровых румян. — Холодная, как лед, — говорит. И, натыкаясь на непонимающий взгляд, поясняет: — Твоя щека. Тебе тоже следует одеваться теплее. Крисания краснеет, не без удовольствия отмечает Рейстлин. Совсем как в их первую встречу, которая, как бы странно ни прозвучало, произошла на улице. Тогда стояла осень. Почти как сейчас. Злющий после пар, Рейстлин возвращался домой и решил пройти по кривой. Она окликнула его, и когда он обернулся, уже ожидающий предложения поговорить о господе-боге-творце-всех-любящем-и-всех-прощающем, к которому у самого Маджере было много вопросов и мало веры, и готовый ответить что-нибудь едкое, Рейстлин замолчал, едва стоило ему разглядеть стоявшую перед ним миссионерку. Сколько ей лет-то было? Девятнадцать? Вряд ли больше. Она не выглядела робко, скорее взволнованно. Мужчина подумал, сейчас она скривится от отвращения, и вся лживость ее натуры вылезет наружу, разбивая вдребезги фальшивый образ святой праведницы, однако, к его удивлению, она лишь подошла к нему вплотную и спросила, не найдется ли у него пары минут поговорить о светлом Паладайне. Маджере немного слышал об этом новом религиозном течении, и хотя оно не представлялось ему чем-нибудь серьезным, он все же относился к его последователям с уважением, но тем не менее, собирался было отказать и уже открыл рот... И согласился. В конце концов, у нее был красивый голос. Но ее доводам недоставало объективности, о чем Маджере не постеснялся сообщить, периодически задавая каверзные вопросы. Он не имел намерения как-либо заинтересовать ее, но она, хоть и смущенная, по окончании презентации вдруг попросила его контакт. Он дал эмейл, думая, что она не напишет... Или что ему, по крайней мере, удастся ее благополучно игнорировать, ведь с теологией и философией его, с головой погруженного в мир биохимических процессов и физики, связывал лишь, пожалуй, интерес к трудам Фридриха Ницше... Он снова ошибся. Крисания оказалась интересной собеседницей. Она многое знала, и в целом, при правильном подходе, ее взгляд на мир поддавался переосмыслению. А ведь девушка с каждым письмом становилась все настойчивее, постоянно скидывая своему (не)другу различные ссылки на интересные научные мероприятия, выставки и источники, половину из которых он едва ли открывал. Остальную же просматривал вскользь, чтобы была возможность поддерживать разговор. Для Рейстлина Крисания стала чем-то вроде интересного психологического эксперимента... Чем стал сам Рейст для нее, он предпочитал не думать. Теперь же, стоя под противной, колкой моросью, мелкими водяными бусинками оседающей на его посеребренных ранней сединой волосах, выбившихся из-под широкого капюшона, он вновь задается этим вопросом. Крисания будто чего-то ждет. Того, что Рейстлин не может ей дать, даже если бы очень захотел. Обещания. Ими молодой, но уже безнадежно больной ученый давно перестал разбрасываться. Она просто опоздала. — Бог... все-таки умер здесь, — говорит Рейстлин, указывая на стену на противоположной стороне улицы, где кто-то особо креативный разместил крупную, «вдохновляющую» надпись, да только вместо «Бог существует» получилось «Бог вышел» — одна буква забавным образом отвалилась. — Действительно, очень жизнеутверждающе. Если где божеству и стоило однажды прекратить свой путь, то это несомненно произошло бы в данном месте. Рядом со зданием, в котором, казалось, Маджере отыскал свою личную Бездну. Рядом со стеной, на которой распяли не только ту кислотную дрянь, но и человеческое осознание искусства и его ценности, как таковых. Крисания лишь закатывает глаза, и Рейстлин смеется. Этот смех очень скоро переходит в натужный кашель, отдающий болью за грудиной, заставляя мужчину согнуться, предупреждающе выбросив одну руку навстречу кинувшейся на помощь Крисании, а второй уперевшись стену. Что ж, ему стоит быть осторожнее. И он через силу, игнорируя боль, выпрямляется, едва завидев стремительно приближающегося к ним Карамона.