***
— Игорь, — удивление, почти вопрос мелькает в тоне Хазина, когда он за собой дверь закрывает в архив, — Ты… Чего тут? Вполне закономерный вопрос, учитывая, что увидеть Игоря в архиве лично – все равно что в сачок для бабочек птеродактиля словить. Игорь заторможено голову от папки отрывает. Если бы Хазин не знал, куда смотреть, он бы даже не заметил. Петя подходит ближе, хватается рукой за чужой подбородок, не боясь получить по роже. Гром напрягается, назад хочет дернуться, и это промедление, будто нарочное желание продлить физический контакт, тоже несвойственно Игорю. — Говно твои колеса, — только и говорит Петя, отпуская. Игорь волком смотрит. Пальцы подрагивают – вот-вот в ебыч прописать готов, только дернись еще раз в его сторону. А глаза… Зрачок расширенный, почти как под наркотой. И капля пота по виску стекает, хотя в архиве всегда прохладно. — Нормальные, почти самые сильные, — даже не отпирается. Хазин глаза закатывает. Кто бы мог подумать, что такой, как товарищ Гром, окажется омегой. В том, что даже в течку припрется на работу, Петя и не сомневался. — Эти лучше, — вынимает блистер, медленно, чтобы не спровоцировать, кладет поверх папки с каким-то старым делом. Без маркировки. До Грома не сразу доходит. — Так ты… — Жопой нюхаешь цветы. Да, все то же, — Петя кивает, неосознанно думая о том, почему Гром первого попавшегося альфача уже не заломал и не оседлал, чтобы избавиться от болезненных ощущений. И тут выражение лица Игоря меняется. Брови густые к переносице сведены напряженно, дыхание частое, сам весь каменеет, до побелевших костяшек сжимая листы. Бумага надрывается оглушительно громко в этой тишине. Вместе с терпением Пети. — Поехали, — сам папку из рук выдирает, отодвинув таблетки на стол. — С какого… — сипло, сквозь зубы, аж движение желваков под кожей прослеживается. — Или так, или тебя скрутит прямо здесь. Сколько уже принял, двойная доза? И не особо действует, очевидно. Помедлив, Гром соглашается. Внутри от боли судорогой все сводит. Кости ломит, тело будто в огне, плавится и все догореть никак не может. Выворачивает наизнанку. Агония, чистая агония. В машине Игорь почти в позу эмбриона сворачивается на переднем пассажирском, лбом в стекло холодное упирается. Никакого облегчения. Хазин его к себе везет. Грому как-то неудобно, но все мысли сейчас заняты только одним – холодный душ и обезбол. Конечно же это не помогает. Тело требует своего. Организм сдается инстинктам и повлиять на это невозможно. Какая бы железная сила воли ни была – сгибается под блядской естественной потребностью. Врожденным проклятием каждого омеги. Хазин ему кровать отдает, — все равно комнаты две, — воду на тумбочку ставит и уходит, чтобы лишний раз не вторгаться в личное. Интимное. Что вообще может быть более интимным, чем страдания? Боль, которую не с кем разделить… Игорю хреново. Он еще как-то порывался сорваться на работу, мол, сейчас выпью еще таблеток и станет лучше. Но Петя был непреклонен как никогда. Зачем ему это вообще? А хуй его знает. Игорь ему нравился. А все, что Пете нравится, он пытается прибрать к рукам. Слышать, как воет и скулит Игорь за закрытой дверью, сложно. Слышать и понимать, что помочь не сможешь. Петя в очередной раз воды приносит, ставит на тумбочку. Присаживается рядом, случайно касается обнаженной и разгоряченной кожи, вызывая очередной приступ, очередную судорогу. Прохладной тряпкой стирает со лба капли пота, осторожно промакивает шею и грудь. Заботится, как может. Он уже уходить собирается, но крепкая мужская рука останавливает. Стискивает до боли запястье. Игорь не просит, просто смотрит. Во взгляде слишком много осознанности для человека в подобном состоянии. Хазин, наверное, впервые за долгое время, неуверен. — Хорошо, — сглатывает, присаживаясь обратно, — Хорошо, тише… По себе знает, в таком состоянии и без биологически подходящего партнера, сложно, мозги буквально отключаются, тело на инстинктах движется. Надо быть осторожней. Тем более с таким, как Игорь. Хазина не покидает ощущение, что он сам свою голову в пасть тигра укладывает. Откусит или нет – вопрос еще открытый. Как оказалось, Гром не из тех, кто течет много и обильно. Вероятно, особенность организма наряду с нечувствительностью к запахам альф. Вот она, подъебка судьбы – тело хочет альфу, с ума сходит, но удовлетворить эти потребности невозможно. Не отзываешься на феромоны – идешь нахуй. Петя целует мелко, прикусывает слегка за шею, ожидая, что Игорь вскинется, попытается сбросить, но Гром только замирает, даже дыхание, кажется, задерживает. Изголодался. По ласке, по теплу человеческому, по близости. Петя ладонью раскрытой по животу смазывает, по твердым мышцам, по липкому и белесому. Намеренно член не трогает, — крупный, ровный, мать его, идеальный, — на внутреннюю сторону бедра смещаясь. Когда пальцы касаются влажного отверстия, Игорь впервые стонет. Не рычит, не хрипит, а тихо и протяжно стонет. Приятно. Охуенно приятно. Неразработанный, узкий и тугой. Хазин едва два пальца протолкнуть может – Игоря выгибает, он сам ноги свои длинные разводит, одну в колене сгибает и сам себя под ним же придерживает. Замирает, жмурясь. — Тише, Игорек, — Хазин сам на шепот переходит, по костяшки проталкиваясь, — Всего два пальца, ну. Потерпи, хороший мой. Игорь слушает. Дыхание успокаивает. Привыкает. Носом шмыгает и робко бедрами навстречу движет. «Давно же у тебя никого не было», — думает Петя, свободной рукой удерживая за бедро, трахая пальцами уверенно и активно, разрабатывая мышцы, стимулируя, чтобы Игорь потек сильнее, чтобы смазка хлюпала пошло и на простынь стекала. Игорь дрожит весь, на каждое прикосновение вскидываясь. В голове только «ближе-больше-сильнее». Кажется, он даже озвучивает это. Сейчас и не понять, состояние полубредовое. Тело вспышками удовольствия, аж до рези, реагирует на любое прикосновение, особенно на те, что внутри. Сколько там уже пальцев? Четыре? Гром себя таким раскрытым чувствует, максимально готовым, вот еще бы чуть-чуть… Кончает, пальцы свои закусывая, стоит только Пете головкой в мокрую дырку толкнуться. Возбуждения это не ослабляет. Лишь краткий миг удовольствия и облегчения. Секунды сладкой истомы и… Он снова заполненный. Идеально заполненный. Тело – один сплошной оголенный нерв. Сколько раз он кончил – даже не считал. Петя дерет уже яростно, сильно, до синяков вжимаясь пальцами. Вплавляясь в кожу. Пару раз Гром кончил даже от простой ласки сосков и поцелуя в шею. Дыхание у них тяжелое, горячее, как и воздух вокруг – влажный, пропахший сексом и потом. Желанием. Узла нет, но Игорю и не надо, когда Петя их пальцы переплетает и пальцами руки свободной лезет в дырке. Пихает вместе с членом. Игорь тогда почти кричит, почти навзрыд орет. Потому что с Петей можно. Петя его понимает. Петя сам такой же. Кажется, это продлилось около трех дней. Необычно много для непривыкшего к такому майора. Жалел ли он? Вряд ли. Что случилось, то случилось, жалеть было бессмысленно. Да и хорошо ведь вышло, — и вошло, — чего скрывать.***
Они не были парой, никаких романтичных прогулок, встреч и прочего романтичного дерьма. Просто поддержка. Напомнить поесть, поделиться таблетками, когда это будет нужно, дать чуть больше физического контакта, чем положено знакомым. Они определенно не пара. Когда Петя звонит среди ночи – это точно что-то важное. С тех пор, как майор слез с наркоты, свои ночи он предпочитал проводить дома, чтобы без лишнего соблазна или изредка под каким-нибудь достаточно приятным альфой, чтобы сбросить напряжение. Хазин просит приехать. Голос дрожит, шуршание в трубке, на фоне болезненное мычание. Сон как рукой снимает. Хазин встречает Игоря растрепанным, с кровавым пятном между ног, прямо на новых пижамных штанах за дохуллион рублей. В такси, — скорую вызывать бесполезно сейчас, только время потеряют, — Петя губы поджимает, говорит что-то про то, что штаны жалко, недавно ведь купил. Ни слез. Ни ругани. Только тихое смирение. И рука Игоря накрывает чужую, сжимает слегка. Никакой надежды на ответную реакцию. Но пальцы вздрагивают и сжимаются. Петя кидает на него долгий взгляд и снова переводит в окно. — Залететь могу, а выносить нет, — уже позже поясняет Хазин, лежа на больничной койке. Бледный, осунувшийся, тихий. — Сколько… — Игорь тушуется, просто не зная как продолжить. — Пятый, — Хазин ладонью лицо протирает, усмехается совсем невесело, — Не хочет цепляться. Или как там это называется. Блять, — он почти смеется, нервозно, нездорово, — Даже тут все по пизде идет… Закурить есть? Игорь молча вкладывает в губы петины сигарету. Он дожидается, пока их отпустят. Уже дома, — и не важно, чья эта квартира уже, — укладывает в постель. Хазин ничего не говорит, только за руку Грома цепляется, смотрит, будто ждет чего-то. Утешения. Признания. Хоть чего-нибудь. Игорь ложится рядом. Обнимает и позволяет уткнуться носом себе в грудь. Петя плачет тихо, беззвучно. Только плечи потряхивает иногда и футболка у Игоря на груди увлажняется. Гром волосы его перебирает, молчит и целует в макушку. Может, биологически они друг другу и не подходят. Может, быть вместе – самая хуевая идея из всех возможных. Но сейчас – это всё, что у них есть. И, возможно, всё, что у них будет. «Влюбленные люди иногда говорят, что им крышу сносит. Но если бы они действительно знали, что эта фраза значит, не думаю, что они стали бы так заявлять. В старые поганые времена, как предупреждение преступникам, судья мог приказать недовольного подвесить за лодыжки вниз головой. Эта фраза стала со временем означать состояние беспомощности, растерянности. Вот, что я думаю об этом — таково быть влюбленным.»