War of hearts

Му Цин тихо проскальзывает в чужие покои. Темнота мягко окутывает его, скрывая в своих теплых объятиях. На Небесах никогда не бывает холодно, но, тем не менее, он дрожит, дрожит от смеси непонятного предвкушения, страха, ожидания и странной нежности. Окно на верхнем этаже храма заранее заботливо открыто, впуская в покои прохладу, но вместо легкого порыва ветерка, в комнату запрыгивает Му Цин. Он знает покои Наньяна так же, как и свои, но каждый раз мешкает, перед тем, как идти дальше. Как мотылек, он идет на ровный свет свечи, которая окрашивает в желтый сердце храма — личные покои Бога. Фэн Синь ожидает его, хотя делает вид, что удивлен столь позднему посетителю. Он откладывает свиток на прикроватную тумбочку и садится на постели. Он в легком ханьфу и чувствует себя беззащитным, по сравнению с Му Цином, который, как всегда — отмечает Наньян, одет в кучу слоев одежды. — Я не ждал тебя, — уродливая ложь. Сюаньчжэнь лишь фыркает и нагло разваливается на кровати, а Фэн Синь чуть наклоняется над ним, смотря в обсидиановые глаза. — Ты думал обо мне, — не вопрос, но легкое касание по четкой линии челюсти. Му Цин поднимает руку и ласково гладит Наньяна по лицу, — Иначе бы закрыл форточку. — Слишком много возомнил о себе, — ленивый ответ соскальзывает с губ, оседая не тяжелым булыжником, но пляжной галькой в стене разногласий между ними. О нет, Наньян ни за что не признается, что и вправду ожидает Юго-западного Бога, своего Бога, которому тайком зажигает палочки благовоний и отправляет фонарь негасимого света, тот самый фонарь, который дарит Сюаньчженю победу. Глупо надеется, что Му Цин придет, что вместо прохладных колких слов прозвучат слова любви, ведь никто из них не говорит ничего подобного. А Фэн Синь, что он может сделать, он пытается разлюбить, забыть все, как страшный сон, затянувшийся на столетия. Только вот он ничего не может поделать с тем, что они так отчаянно нуждаются друг в друге, до боли в грудной клетке, где птицей бьется орган с аортой, пропускающий удар каждый раз, стоит им увидеть друг друга. Плечо, подставленное в самый необходимый момент, тихие разговоры, воспоминания о солнечном прошлом. Фэн Синь понимает, что сдох бы от тоски без всего этого. Без ебанного блядь Му Цина, который кривит и поджимает и без того узкие губы. Вместо колкого ответа Наньян просто ложится всем весом на Юго-западного Бога, от чего Сюаньчжень сдавленно выдыхает. — Что-то подсказывает мне, что ты пидор, — смеется Му Цин. Разумеется, ему не тяжело, но нельзя позволять всякие вольности. Порой он начинает отчитывать и воспитывать Наньяна, словно мать ребенка, но потом одергивает себя, проглатывая слова, застрявшие в глотке. — Останешься со мной на ночь? — Юго-восточный Бог пропускает мимо ушей обидные слова, и тон его серьезен, как никогда. Му Цин аж теряет дар речи, а кончики его ушей предательски алеют, выставляя все его смущение на показ. Горло словно сдавливают оковы, и так не хватает воздуха, но Сюаньчжэнь кивает головой, не позволяя собственному смятению отобрать шанс на приятное времяпрепровождение с любовником. Ну, Му Цин, по крайней мере, надеется, что оно будет приятным. Фэн Синь бережно раздевает его, как самую великую драгоценность в мире, но пытается найти сотню недостатков, за что же можно разлюбить. Ему больно, так больно, когда птица в клетке из золотых ребер пытается вырваться на волю, что из глаз падают алмазные слезы и разбиваются о пол, разлетаясь тысячами осколков. Против собственной воли руки сжимаются слишком сильно, оставляя на белоснежной коже яркие следы синяков. — Идиот, — слышит сквозь пелену мыслей Наньян, — осторожнее! Му Цин отползает на кровати и с удивлением смотрит на собственную лодыжку, на которой отпечаталась крупная ладонь Фэн Синя. — Я не хочу любить тебя, — внезапно зло выплевывает Наньян, — бесишь, раздражаешь, весь такой фарфоровый. Пальцем тронуть нельзя — весь в синяках оказываешься. Какой же ты ублюдок, какой же ты невыносимый просто… Слова ядовитым потоком бьют прямо в сердце, растекаясь ядом по венам, и Му Цин дрожит. «Тебя все ненавидят» — роем разъяренных ос впивается мысль в мозг, заставляя потерять дар речи и способность логично мыслить. Остаток фразы растворяется в кислоте, капающей изо рта Фэн Синя, и Му Цин отвешивает ему звонкую пощечину. — Бьешь, как баба, — оскаливается Наньян, заводя руку для удара, но останавливается. — Что тормозишь? Бей, — ехидная ухмылка на губах Му Цина так и манит, чтобы ее стерли, закрасили плотной краской, сделанной из крови. А Фэн Синь не может. Кулак разжимается сам собой. — Я не ненавижу тебя, — глухо говорит он, скрывая лицо в ладонях. — Охотно верю, — холодно отзывается Сюаньчжень, но одеваться, почему-то не торопится. В конце концов, это не первый и даже не последний раз, когда происходит что-то подобное. Оба божественных сердца ноют от того, что их обладатели такие придурки, которых еще свет не видывал. Погруженные в свои мысли, они молча сидят, пока вязкую тишину не разбавляет приторный мед слов любимого голоса. — Я виноват, — тихо, но уверено произносит Юго-восточный Бог, — и одним «прости» тут не обойтись. — Как проницательно, — фыркает Сюаньчжень, — ты поумнел за эти несколько минут? Вместо ответа Фэн Синь пытается обнять Му Цина, но тот уворачивается, выставляя руки вперед. — Не подходи ко мне и не трогай меня. Ты думаешь, что сейчас наговорил хуйни всякой, сказал «прости» и я сразу тебе на шею брошусь? — хмурый взгляд из-под бровей бьет сильнее, чем, если это был бы топор, — И вообще, я даже понятия не имею, зачем тут сижу. К несчастью, он знает, зачем здесь сидит, почему еще не ушел, а самое главное: почему еще любит. — Придурок, — Му Цин встает с кровати и запахивает ханьфу: голым произносить трогательные речи как-то не солидно, — я блядь тебя так же ненавижу, как и ты меня, но, тем не менее, я рядом и всегда буду рядом. Наньян отнимает руки от лица и с недоверием смотрит на товарища? Друга? Любовника? Возлюбленного? Кто же они друг другу? Он ожидал всего, в особенности удара чжаньмадао в сердце, но явно не этого. Что ж, если на их языке то, что они ненавидят друг друга — это означает признание в любви до гроба и дальше, то пусть будет так. Легкие бережные касания заставляют вздрогнуть и напрячься, ожидая снова боли и ненависти. Но Фэн Синь, желая загладить и замолить все свои грехи, непривычно тих и ласков. Он отстраняется на пару мгновений, чтобы подойти к углу комнаты, скрытому под плотной завесой и отдернуть ткань в сторону, обнажая свой собственный маленький алтарь, который создал в честь своего собственного Бога. Фигурку он вырезал сам, и она настолько уродская, что Му Цин хочет сказать, что автор криворукий мудак, но давится своим языком, когда осознает, что Фэн Синь Своими руками Сделал Алтарь в своем дворце В честь него О господи, — думает Му Цин, хотя вообще-то они с Фэн Синем и есть боги. Он чувствует, как его окутывает мягкий кокон любви и он понимает, что чувствует Наньян на самом деле, потому что сейчас звучит самая откровенная и самая дорогая молитва в его жизни. — И я тоже тебя люблю, ну, когда ты не такой придурок, — фыркает Сюаньчжень и позволяет подхватить себя на руки, чтобы увлечь в постель. Кровать из простого черного дерева скрывает мягкий полог, который задергивается по щелчку пальцев. Легкие поцелуи в лодыжку стирают синяки, пальцы на висках прогоняют тяжелые мысли, а сердца, успокоенные любовью, бьются медленно и размеренно. Фэн Синь дает себе обещание быть более сдержанным, то тут же нарушает его, когда, о боже, Му Цин целует первым. Да сейчас же все Небеса рухнут от того, что происходит, — у себя в голове шутит Наньян. Он непривычно нежен и ласков, аккуратно трогая Му Цина, словно какую-то древнюю ценность. — Мне, конечно, несколько столетий, но я не развалюсь, и ты можешь быть более… грубым, — Сюаньчжень взмахивает рукой так, что широкий рукав синего ханьфу падает ему на лицо. У Фэн Синя странные ассоциации с луной и ночным небом, о чем он тактично умалчивает, чтобы его не подняли на смех. На удивление, он до ужаса тактичен, что повергает Му Цина в шок: темные глаза расширяются до невозможности, а приоткрытый рот бережно закрывают. — А то муха залетит, — поясняет Наньян, на что Юго-западный бог привычно закатывает глаза Он не перестает закатывать глаза, когда лежит под Фэн Синем, но теперь это хотя бы происходит от удовольствия. Они ломают свою стену разногласий, с таким старанием выстраиваемую годами, камень за камнем, удар за ударом, колкость за колкостью. Стена разлетается яркими вспышками на внутренней стороне века, заставляя с головой уйти в этот водоворот, утонуть друг в друге, хвататься друг за друга, как за спасательный круг. Воздух пропитывается молитвами, густеет от выплеснутых в него чувств. Эклектический ветер сквозь то самое открытое оконце на самом верху храма врывается в комнату, заставляющий тонкую ткань полога колыхаться в гипнотическом ритме, завораживающем своей простой алгебраической точностью, которой можно описать отношения этих богов. Выверенный четкий ритм, почти как ритуал или жертвоприношение, озаренное не кровью, но красной нитью судьбы, которая связывает два сердца с одним протяжно-надменным биением. Вычурные подушки разлетаются по швам, выпуская белые перья вверх, чтобы они сложились в крылья, дабы вознести на небеса еще раз, а после развеять их тела по ветру и заново собрать, оставляя в каждом частичку другого. — Останешься на ночь? — осторожно спрашивает Фэн Синь, когда Сюаньчжень заканчивает вытирать себя влажным куском ткани, кажется это остатки вышитой золотом наволочки. Наньян думает, что это меньшее, чего достоин Му Цин, он готов преподнести ему все сокровища этого мира, не понимая, что у Му Цина уже есть все, что нужно. — Только если приведешь себя в порядок, — в Юго-восточного Бога летит такая же мокрая тряпка, на что Фэн Синь морщится. Но все же Му Цин остается до утра, пока их не будит неприлично яркое солнце небесной столицы.