Сирена лесов

Что за песню пели сирены или каким именем назывался Ахилл, скрываясь среди женщин, - уж на что это, кажется, мудреные вопросы, а какая-то догадка и здесь возможна. Сэр Томас Браун. Захоронения в урнах Однажды днём в середине июля (погода была отвратительная, за окном бушевал ливень) мы сидели вместе с Мориарти в нашей гостиной на Бейкер-стрит. Я пытался сосредоточиться на руководстве по садоводству — наша квартирная хозяйка попросила меня присмотреть за целым сонмом фиалок в период её отсутствия. Поручить такое занятие моему другу было сродни оставить бедные цветы на произвол судьбы: он тут же забыл бы о них. Пока я пытался разобраться в болезнях цветов, Мориарти углубился в изучение осколка глиняной посуды. Вооружённый сильной лупой, он разглядывал совершенно тёмную поверхность в поисках скрытых смыслов так тщательно, словно искал в холодном небе столь милые его сердцу астероиды. Я уже начал засыпать под мерный стук дождя, как вдруг Мориарти раздраженно стукнул лупой по столу и откинулся на спинку кресла. — С ума можно сойти. Даже здесь, — а это самый древний найденный фрагмент хроник! — не сказано толком, что за песню пели сирены! И зачем, спрашивается, я просидел за ним весь день, только глаза разболелись! — Я думал, это просто обломок глиняной посуды, — пробормотал я, несколько удивленный чрезмерной реакцией моего друга на постигшую его неудачу. Прежде подобное он воспринимал сдержаннее: всё же то были любительские исследования, а не математика или астрономия. — При чём тут сирены? Мориарти смерил меня недоуменным взглядом, но сразу же смягчился. Иногда он понимал, что я не умею читать чужие мысли. — Да, верно, это глиняный черепок, как видите, он испещрён древними письменами. Я не видел никаких знаков на тёмной поверхности глины, но предпочёл поверить ему на слово. — Знаете, на что я потратил всё утро? Мне любезно разрешили изучить утерянный фрагмент хроники об Одиссее, дальнем потомке Великих Древних. Здесь говорится об одном из ключевых событий тех давних лет — встрече Одиссея с сиренами. Сирены, дочери Дагона, были владычицами Острова, устланного человеческими костями. Обликом они были подобны самым прекрасным человеческим дочерям, а сладкозвучное пение их обладало столь сокрушительной силой, что любой, кто слышал его, впадал в безумие, устремлялся к Острову и там погружался в зачарованный сон. Ну и становился ужином: дочери Дагона пожирали всех путников, что проплывали мимо. Одиссей же умудрился услышать их пение и выжить. Так говорится в хрониках, дошедших до наших дней. Я в своё время проспал уроки античных хроник, так что слушал Мориарти с превеликим удовольствием. — Ему, очевидно, помогло выжить высокое происхождение? Хотя, если кровь была разбавлена… — Нет, ему помогла хитрость. Спутники его заткнули уши воском, а самого его приковали к мачте корабля. Так вот, что касается этого свидетельства далёких времён. Эта часть, несомненно, записана со слов самого Одиссея, и что же вы думаете? На самом интересном месте, где я надеялся найти разгадку, Одиссей прибегает к фигуре умолчания. «Что же касается песен дщерей Дагона, то я не в силах их описать. Те слова и ритмы, что звучали в моей голове, слишком ужасны и слишком сладостны, чтобы нашлось им что-то подобное на языке людей. Я еле сохранил рассудок и ныне жалею о собственной гордыне. Ибо гордыня заставила меня познать то, что познавать не следовало, услышать то, что не предназначалось для ушей смертного мужа. Мир мой поблек. Даже песни моего друга Орфея не могут излечить тоску. Жуткое и дивное пение до сих пор звучит у меня в голове». И? Это ровным счетом ничего не проясняет для специалиста. Единственно становится понятно, что сирены транслировали песнь прямо в мозг, то есть это было что-то подобное Совету Королевы. Далее. Почему песня так подействовала на Одиссея, что он продолжал слышать её годы спустя? Есть ещё одна любопытная деталь: на корабле были женщины, им уши не заткнули и, судя по всему, они благополучно избежали гибели. Они не слышали зов? Сирены задевали нужные струны в душах одних лишь мужчин? Эта лекция так меня захватила, что я выронил справочник по садоводству. Пред моим мысленным взором предстали картины прошлого, как будто бы я стал их свидетелем. Я увидел и гордого мужа, и прекрасных сирен, и услышал… пение? Барабанную дробь? Видение рассеялось. То, что я слышал, было, несомненно, стуком во входную дверь. — Кого принесло в такую бурю? — пробормотал Мориарти себе под нос. Сам он проверять не собирался, так что спускаться за посетителем пришлось мне. Оказалось, что бурей принесло инспектора Лестрейда собственной персоной, изрядно промокшего и дрожащего от волнений и последствий непогоды. — Он д-д-дома? — спросил Лестрейд. Зубы его стучали от холода. Этот вопрос не удивил меня. Бывало, мой друг уходил бесцельно слоняться по улицам в бурю, по его словам, в такую погоду ему никто не мешал предаваться размышлениям и наслаждаться свежим воздухом. — Да, но он очень занят, — ответил я. — И не в духе. Лестрейд через силу улыбнулся. Капли дождя, стекающие с его зонта, уже образовали небольшое озерцо на полу. — Это д-д-д-дело поднимет ему настроение. *** Пока Лестрейд сушил ноги у камина и неспешно потягивал горячий чай с лимоном, никто не произнёс ни слова. Мориарти рассеянно перелистывал руководство по садоводству, я же раздумывал, как бы поступил на месте Одиссея. Поскольку Лестрейд о деле так и не заговорил, я вернулся к прерванному разговору. — Мне не дают покоя вот эти строки: «Гордыня заставила меня познать то, что познавать не следовало, услышать то, что не предназначалось для ушей смертного мужа». При чём здесь гордыня? Это же простое любопытство. Мориарти покачал головой: — Одиссею не обязательно было держать путь через Остров. Он подверг своих спутников опасности только лишь потому, что пожелал услышать пение сирен. Его разум в результате был отравлен, он вынужденно скитался по морям, но так никогда более не достиг Острова снова. Он услышал то, что не должен был слышать и остался живым, и сердце его исполнилось гордыни: до него никому не удавалось подобное. А то, что он сожалел об этом на склоне лет… — Позвольте разбавить вашу интеллектуальную беседу суровой реальностью, — заговорил Лестрейд. — Я предпочёл бы, чтобы вы поехали со мной немедленно, мистер Мориарти, а я по дороге объяснил бы вам суть дела. Но, рассудив здраво, всё же я решил отпустить кэб и уговорить вас поехать в Норвуд на ночь глядя. Кошмарное дело. В газетах ни слова о трагедии в усадьбе Оанн-хаус? Я быстро просмотрел утренние и дневные газеты. — Ни слова. — И не будет, — облегчённо вздохнул Лестрейд. — К счастью, удалось избежать огласки, а если вы возьмётесь за дело, тогда… Ее Величество настоятельно потребовала, чтобы ничего не просочилось в прессу. Мориарти листал картотеку на литеру «О». — Но ведь никто из особ королевской крови не пострадал, — равнодушно промолвил он, бегло просмотрев нужную карточку. — К чему такая спешка? Ехать на ночь глядя? Вы в своём уме, Лестрейд? Дождь разошёлся и будет идти остаток дня и всю ночь, так куда мне торопиться? Кто пострадал, барон Олдейкр или кто-то из его домочадцев? — Убита вся семья барона Олдейкра, включая его самого, — веско произнёс Лестрейд. — Как замеча… я хотел сказать, какая трагедия! — воскликнул Мориарти. Глаза его загорелись, он сбросил маску безразличия и опустился в своё кресло. Лестрейд собрался с духом и поведал факты. Олдейкры владели титулом на протяжении по меньшей мере сотни лет, королевской крови в роду не было. Барон поселился с семьей в старой усадьбе Оанн-хаус несколько лет назад, после того, как завершились длительные работы по реставрации. Из дома практически не выезжал, но связи с внешним миром не терял: увлекался фауной и флорой, держал у себя в поместье небольшой зверинец и богатую оранжерею, выписывал семена растений со всего мира, вел оживленную переписку с ведущими учеными-биологами. Барон женат и имел троих детей: двух сыновей и дочь. Семья разделяла его образ мыслей и тоже вела уединенную жизнь. Слуг в доме практически не держали: только дворецкий и экономка, оба глубоко преданы семье. — Всего лишь дворецкий и экономка в большой усадьбе? Интересно, — вставил Мориарти. — Дом весьма ухоженный. Занимается домом дворецкий, экономка только готовит. Есть ещё кучер, но он живет в домике при конюшне. — Ещё интереснее. — Дослушайте сначала. Со слов экономки, вчера вечером барон получил некую долгожданную телеграмму, собрался и куда-то уехал. Она готовила ужин и не видела, когда он вернулся и был ли один. Семья собралась в изумрудной гостиной, все были веселы и оживлены, словно в предвкушении праздника. Прислугу отпустили. Она крепко спала всю ночь и ничего не слышала, а утром, когда пришла прибраться в изумрудной гостиной, обнаружила, что все мертвы, кроме хозяина. Тот был ещё жив и успел прошептать: «Три». Сделав это, он испустил дух. — И какой вы сделали вывод? — Возможно, убийц было трое. Однако мы не нашли подтверждения присутствию в доме посторонних. Дождь мог смыть следы снаружи, но не внутри! Убийца, если он вообще был, не оставил следов. Никаких! Никто посторонний не заходил в дом, и никто из дома не выходил. Причину смерти мы установить не смогли. На телах нет повреждений, способных привести к смерти человека. Доктор, который осматривал тела, пришел к выводу, что умерли они мгновенно. Все, кроме барона. Еда и питьё на столе были практически не тронуты, но мы проверили их: яд не найден. Врагов у барона при довольно замкнутом образе жизни не было. Нет мотива преступления, непонятно, как преступление исполнено. — Вы сказали, что у барона была богатая коллекция растений. Что-нибудь пропало? — В том-то и дело, что ничего. По крайней мере, мы пригласили специалиста по редким растениям, мистера Мэйсона. Он сверил коллекцию с каталогом, всё на месте. Мой друг погрузился в свойственную ему глубокую задумчивость. Мы с Лестрейдом терпеливо ждали, когда он из неё выйдет. — Вы выяснили, куда и зачем вчера вечером ездил барон? — Кучер показал, что барон велел ему остановиться недалеко от Лондонской школы экономики. Там несколько зданий, куда именно отправился барон, он не смог пояснить. Около часа он прождал, затем помог барону донести до кареты ящик для земли в виде куба. По прибытии в усадьбу он помог донести ящик до крыльца, после чего отправился к себе. Мориарти нетерпеливо барабанил пальцами по столу. — Вы нашли этот ящик? Что там было? Лестрейд устало потёр лоб. — Полицию Её Величества не интересуют ящики с землёй, мистер Мориарти. Землёй нельзя убить человека. Барон, вероятно, приобрёл чернозём для своих растений в сомнительном месте, но это не преступление. Ах да, кучер ещё показал, что из ящика словно доносилась барабанная дробь. Но потом он сказал, что, скорее всего, ему это почудилось из-за жары. Видите, я сообщаю вам совсем незначительные детали, не имеющие никакого отношения к делу в надежде, что вы согласитесь помочь. Вы поедете со мной в Норвуд? Мой друг взял со стола глиняный черепок и лупу. — Ну пока что дела двухтысячелетней давности представляют для меня больший интерес. А что показал дворецкий? Или вы его не опрашивали? — Дворецкий ничего не показал, поскольку не понимает человеческую речь, да и вообще мало что понимает. Он болен какой-то ужасной болезнью — у него на лице небольшие зеленые пятна, похожие на глаза. А потом он и вовсе сбежал от правосудия. Экономка пояснила, что общаться с ним мог только барон, а теперь, когда барон скончался… Мой друг мгновенно потерял интерес к Одиссею, вскочил на ноги и принялся надевать сюртук. — Мы теряем время. Когда ближайший поезд до Норвуда? Моран, — обратился он ко мне без всякого перехода, — возьмите с собой ваше новое непромокаемое ружье. Может быть опасно. *** В Оанн-хаус мы прибыли вечером. Небо, тёмное от туч, угрожающе нависало над залитой дождевой водой дорогой. Лошади с трудом волокли наш кэб. — Ничего не напоминает? — спросил у меня Мориарти, когда мы подъезжали к изящным воротам с вырезанным гербом дома Олдейкров. Я пригляделся и с удивлением обнаружил, что усадьба спроектирована как слабое подражание Дворцу. Несмотря на то, что дождь продолжал лить, прежде чем войти в дом, мой друг предпочел осмотреть дорожки к дому, но, судя по его озадаченному виду, никаких следов не обнаружил и он. Инспектор Лестрейд ушёл вперёд справиться о новостях, на пороге нас встретил констебль. — Не может быть такого, чтобы убийца влетел в дом и улетел? — спросил я у Мориарти. — Может быть, это был… — я понизил голос: — вампир в облике нетопыря? — Если убийца — вампир, мы непременно найдем следы на телах, — утешил меня мой друг. И обратился к констеблю. — Трупы уже увезли? — Нет, сэр. Оставили, чтобы вы взглянули на положение тел, как нам велел инспектор Лестрейд. Температуру в комнате держим ниже нуля. Вот лампа, сэр. В доме нет централизованного освещения. Мориарти отчего-то не спешил увидеть место преступления. Сперва он обошёл дом, кое-где останавливаясь, а я освещал для него путь с помощью лампы. Дом, как я мог заметить, содержался в идеальном порядке. Один слуга никак не мог бы справиться. Так я и сказал Мориарти. — Когда найдём дворецкого, найдём ответ на этот вопрос, — непонятно произнёс Мориарти. — А вот и он. Ну, что же. Я так и предполагал. Он остановился у какой-то удивительной статуи: бесформенной, шевелящейся, с зелёными глазами по всей поверхности. При одном взгляде на статую мне почему-то стало не по себе, и я невольно сжал револьвер в кармане пальто. — Я советовал вам взять непромокаемое ружье, Моран, — заметив мой жест, улыбнулся мой друг. — Револьвер промок, и вы не сможете произвести из него ни единого выстрела. Впрочем, пока что стрелять нет необходимости. Перед вами — дворецкий семьи Олдейкров, и мы здесь, чтобы поговорить с ним наедине, вдали от полиции. Он шоггот и может менять и удалять любые части своего тела, а также принимать облик, схожий с человеческим, но не в состоянии долго удерживать его. — Но ведь… шогготы служат только Королеве? — ошеломленно пробормотал я. Пришлось поверить своим глазам. Предо мной действительно было одно из тех существ, которых рисуют в азбуке под литерой «Ш» и выглядело оно точно как на детской иллюстрации. — Верно, друг мой. Весьма любопытно, как барон Олдейкр сумел раздобыть и удержать в повиновении такого воистину королевского слугу, но мы здесь не за этим. Я встал как вкопанный и, должно быть, тоже походил на статую. Мориарти тем временем мысленно обратился к удивительному дворецкому, и судя по тому, как зелёные глаза, рассыпанные по телу шоггота, открывались и закрывались в определённом порядке, у них происходил какой-то разговор. — Ну что? — спросил я после того, как мы отправились в комнату, где произошло убийство. — Дворецкий ничего не знает о делах хозяина, — разочарованно ответил Мориарти. — Вчерашнюю трагедию он пропустил. Он не знает, что произошло, но почувствовал что-то чужое в доме и затаился. — А он мог убить барона и членов его семьи? — Да, но тогда бы они все лишились головы — шогготы убивают именно так. Лестрейд не счёл нужным упомянуть об этом, следовательно, подобных повреждений обнаружено не было. Ну, а теперь пойдёмте посмотрим на место действия. *** В комнате стоял удушающий запах цветущего миндаля. Пока мой друг осматривал тела, а инспектор Лестрейд наблюдал за ним с плохо скрываемым нетерпением, я окинул взором гостиную. Все здесь свидетельствовало о превосходном вкусе хозяев: тяжёлые портьеры, выбор мебели (дубовая, с опаловыми вставками, как это принято у высокородных особ), картины с изображением Правителей, и даже копия портрета нашей Королевы кисти придворного художника — я видел оригинал в Национальной галерее. Ее Величество позировала на фоне собственной Изумрудной гостиной, и лик ее ужасал и наполнял сердце священным трепетом. Мертвецы, разряженные так, словно собирались отправиться по меньшей мере в Королевскую оперу: мужчины во фраках, женщины в вечерних платьях и драгоценностях стоимостью в целое состояние безмолвно утопали в мягком индийском ковре. По всей видимости, умерли они мгновенно, и лица их были безмятежны, словно они перед смертью испытали неведомое блаженство. А вот на лице барона застыло выражение ужаса. «Три», что бы это ни значило. Мориарти переходил от одного к другому и что-то пытался рассмотреть через лупу (он взял с собой лучшую). Я же обратил внимание на тёмный угол, напомнивший мне подобный в покоях Королевы. В углу я обнаружил небольшой цветочный горшок изящной работы. Там была только земля и ничего боле. Здесь запах усилился и вдруг изменился на другой: теперь запахло фиалками. — Какой запах, — не выдержал я. — Как будто фиалки распустились. Или миндаль расцвёл. — Вполне мог, — отозвался Лестрейд. — Комната соединена с оранжереей. Возможно, запах идет оттуда. — А вы не чувствуете никакого запаха? — спросил у инспектора Мориарти. — Я ещё вчера простыл. Так что нет. Думаете, всё-таки их отравили? Миндалем пахнет какой-то довольно распространенный яд. Мориарти понюхал губы мертвого барона и покачал головой. Внимание его привлекла тыльная сторона правой ладони мертвеца. Я подошел поближе и тоже увидел странный алый рубец в форме лепестка диковинного цветка. — Кажется, я кое-что нашёл, — промолвил Мориарти. — Вы говорили, что осматривали тела и не увидели повреждений. А вот это заметили? Лестрейд, весьма взволнованный, подскочил, но отметина в виде лепестка оставила его равнодушным. — Эта ссадина, по-вашему, стала причиной смерти? Мистер Мориарти, моё уважение к вам безмерно, но… Да, я говорил и повторю ещё раз: нет повреждений, повлекших за собой смерть, и это именно такое. Мой друг тонко улыбнулся. — Он прожил чуть дольше других, потому что успел заслониться рукой. Остальные не успели, поэтому удары пришлись им в лицо. Вы же видите, что следы одинаковые и очевидно, их оставил убийца. Или придумайте тогда удовлетворительное объяснение. — И на что это, по-вашему, похоже? Укус ядовитого шмеля? Здесь нет насекомых. Мориарти не ответил. Он наконец обратил внимание на сиротливо застывший в углу гостиной горшок с землей. Эта находка обрадовала его даже больше, чем одинаковые раны на телах жертв. — Когда полиция прибыла на место преступления, этот горшок стоял здесь, у стены? — Нет, мы его отодвинули. Он стоял в самом центре и изрядно мешал работать. — Не находите странным? — Что именно? — Если есть горшок, то должно быть и растение, не так ли? Но растения нет. Думаю, что всё вполне ясно. До горшка я еще сомневался, но горшок расставил всё по местам. Лестрейд наморщил лоб. На лице его отображалась мысль. — Убийца выкопал редкое растение, которое барон не успел внести в свой каталог? Мориарти усмехнулся и покачал головой. Лестрейд не выдвинул второй гипотезы, нахмурился и спросил: — Как же убийца ушёл, да ещё с растением в руках? И как попал в дом? Не смотрите на меня так снисходительно, умоляю вас. Это вам всё понятно, а мне — ничего. Признаться, я был схожего мнения с инспектором. — А он никуда и не уходил. Убийца ещё в доме, — Мориарти произнес эти ужасные слова так спокойно, словно сидел в собственной гостиной за древним фолиантом. — Как он оказался в доме? Барон привез его с собой в том самом загадочном ящике. Лестрейд недоверчиво пригляделся к горшку. — И кто же убийца? Горшок с землей? — Нет, тот, кто в нем сидел. Думаю, это чрезвычайно редкий вид, произрастающий в оранжереях особ королевской крови. Лестрейд всплеснул руками от изумления. — Полноте, мистер Мориарти! Растения пока что не научились бегать от правосудия… — А что, если научились? — Растения не обладают интеллектом, достаточным для совершения преступления, а если бы и обладали, то не смогли бы… — «Три», — перебил его Мориарти. — Барон перед смертью сказал «три». Останьтесь и сами увидите, что я прав. Гордыня барона завела его слишком далеко. Он погубил себя и свою семью. — Это вы говорите о гордыне? — А что? — А то, что сами вы исключительно высокомерны! — Но разве от моего высокомерия кто-то пострадал? Пойдемте, посмотрим оранжерею. Возможно, наш убийца скрывается там. *** В оранжерее почему-то не пахло ни фиалками, ни миндалем. Мориарти медленно обходил ряды цветущих растений, мы с Лестрейдом следовали за ним, — Лестрейд с фонарем, а я с лампой, — и освещали ему путь. В конце двенадцатого ряда Мориарти дал нам знак остановиться и остановился сам. Из-под кустов кустарника, усыпанного зелёными цветами, похожими на глаза (как потом выяснилось, то была шогготова гортензия) вылезло поразительной красоты животное: изящное, с длинными лапами и большими ушами. Египетская кошка? Животное угрожающе зашипело, но когда мой друг протянул к нему руку, затихло и дало себя осмотреть. На шее кошки болтался золотой шнурок, сама она была худа и измучена. Мориарти подозвал констебля и передал животное ему. Мы закончили обход оранжереи и вернулись в изумрудную гостиную. Пробило полночь. — Ничего себе домашнее животное! Гордыня покойного барона поразила меня в самую печень, — со смехом заметил мой друг. Лестрейд бросил на него взгляд, которым пытался выразить озабоченность его душевным состоянием. — С вами всё хорошо, мистер Мориарти? — О да, я никогда прежде не получал подтверждения моей теории так быстро. — Сначала вы обвинили барона в гордыне из-за несуществующего растения-убийцы, а теперь из-за какой-то кошки. Полиция Её Величества не испытывает никакого удивления в том, что у столь состоятельных и достойных людей есть домашние животные... — Домашние животные, более подходящие особам королевской крови, — поправил его мой друг. — Вы знаете, что это за трехмесячный котенок? Я не поверил своим ушам. Котенок? Взрослое животное он назвал котенком? — Обычный кот, таких полно на лондонских улицах, — надменно произнес Лестрейд с видом человека, которого заставляют заниматься ловлей животных вместо расследования преступлений. — Ултарская порода, — сказал Мориарти. — Невозможно просто так добыть такого кота. Ултарские коты живут в Стране Снов, где не ступала нога человека, или же в Египте, где властвует Чёрный. Чтобы привезти хотя бы самого захудалого ултарского котенка в Альбион, требуется Фараонское дозволение с одной стороны и Королевское разрешение с другой. Но документы на этого котенка в доме не найдутся. Знаете, почему? На этом месте Лестрейд внезапно просиял. — Так растение-убийцу, которого, впрочем, вы пока что полиции не предъявили, доставили в Лондон контрабандой? Значит, в одном из зданий Лондонской школы экономики есть тайный магазин для сбыта контрабанды! И мы его найдем, будьте покойны! Мой друг, судя по всему, был вполне спокоен. — Итак, ултарский котенок, гостиная, схожая в общих чертах с королевской, самостоятельно выращенный шоггот для работ по дому. Не кажется ли вам, что это все звенья одной цепи? — Нет, — отрезал Лестрейд. — Да, — сказал я. — Жажда барона окружить себя живыми созданиями, которые под стать особам королевской крови, а не людям, сыграла с ним злую шутку. Взрослый ултарский кот растерзал бы его, поэтому он взял захудалого котенка. А вот с обитателем цветочного горшка он не справился. — Но мистер Мориарти самолично осмотрел оранжерею и никакого убийцы не нашел! — возразил Лестрейд. — Неужели придется обыскивать дом? У меня всего четыре констебля. — Не нужно обыскивать дом, — успокоил его Мориарти. — Раз растение может перемещаться с места на место, то лучше мы подождем, когда оно вернется на место преступления. — И зачем рас… убийца это сделает? — Здесь его добыча. Он еще с ними не закончил. Мориарти кивнул на тела жертв. — Но трупы лежат нетронутые. За исключением этих незначительных ссадин. — Он вернется, когда они будут готовы к употреблению. Вы слышали о пауках? Они сперва впрыскивают яд, чтобы… размягчить пищу, а после трапезничают. Мы решили затаиться за портьерой, констеблей поставили прикрывать выходы. Прежде чем разойтись, Мориарти попросил проверить, в рабочем ли состоянии наши револьверы. — Я почти уверен в том, что сейчас убийца не опасен, поскольку яд он израсходовал на пятерых человек, — промолвил он очень серьезным тоном. — Однако, как не прискорбно сознавать, я могу ошибаться. Поэтому будьте предельно осторожны. Не шумите и не привлекайте внимания. *** Ждать пришлось недолго. Сначала я услышал барабанную дробь. Потом запах. Миндаль? Фиалки? Розы? Лилии? Жасмин? Все сразу и ничего из этого! Я не мог подобрать названия манящему аромату. В алом лунном свете показалась тонкая длинная фигура ростом примерно с метр. Это было растение, и это растение шагало: так, словно было человеком на костылях. На верхушке стебля — дивной красоты чашечка, не похожая ни на один известный цветок. Я был поражен, ошеломлен и немедленно опустил револьвер. Как, как можно причинить вред такому чуду? Название крутилось у меня в голове. Я видел изумительный рисунок с натуры в национальной галерее. — Трехпалая фиалка! — восхищенно вскричал я. И она услышала, повернулась, и бросилась бежать, только мы её и видели. — Она … у неё есть мозг? Органы слуха? — лепетал я в свое оправдание. — А вот у вас мозга определенно нет, — проворчал мой друг. — Я же просил молчать. Как теперь её искать? — Она так прекрасна, что дух захватывает, — наконец высказался Лестрейд. Он тоже уронил свой револьвер и теперь, когда цветок исчез из поля зрения, недоуменно оглядывался по сторонам. — Это трехпалая изумрудная королевская фиалка-компаньон, её еще называют Сиреной лесов, — сказал мой друг. Он что-то ещё говорил, но я не слышал. Все звуки стёрлись, на их место пришла песня. О чем она была? Я не понимал. Я понимал, что мне нужно подойти поближе, чтобы услышать получше. Сквозь стекло пробивался голос моего друга: — Не приближайтесь к ней, Моран! А она пела, звала к себе. И я шел прямо к ней, и видел, что вот же она, никуда она не убежала. Я слышал как шуршали ее нежные изумрудные листочки, видел, как из неземной красоты чашечки появился длинный скрученный жгут, тонкий и прекрасный, как травяное кружево. Вот она барабанит голыми черенками у основания стебля. Их, как и ног, было три. «Три». Я увидел жало, направленное мне в лицо, и тело отреагировало мгновенно: обработанным в боях движением я уклонился. Жало просвистело мимо. Прежде чем королева фиалок нанесла следующий удар, я опрокинул её на ковёр и, обезумев, принялся раздирать её в клочья. Когда мой друг оттащил меня от редкого растения, с ним уже было покончено: стебель измочален, чашечка оторвана, жгут разорван, а черенки сломаны. Меня трясло, мой друг отвел меня к все ещё накрытому столу и плеснул в нетронутый бокал вина. Высыпал туда какой-то порошок. — Противоядие, — тихо сказал он. — Смойте с рук эту дрянь. Спустя некоторое время мои руки всё ещё чесались, но Мориарти, внимательно осмотревший мертвое растение, не увидел в этом проблемы. — Мгновенно убивает удар жалом в лицо, вы увернулись, к тому же я вовремя дал вам противоядие. — Откуда оно у вас взялось? — воскликнул Лестрейд. — Вы же не носите с собой противоядия подобно тому, как люди носят часы или бумажник? — Разумеется, ношу. Ну что же, дело закрыто. Мы с мистером Мораном переночуем в кабинете барона. — Дело будет закрыто, когда мы узнаем, кто продал барону столь опасное растение. Это сделал тот, кто знал о любви барона ко всему королевскому и подсунул ему эту жуткую фиалку, чтобы убить! Здесь явный преступный умысел и злоумышленник не уйдет от правосудия! — Я уже назвал вам злоумышленника, но как угодно, — пожал плечами мой друг. Мы простились с инспектором и поднялись на второй этаж. Всю ночь мне снилось море и жутко-прекрасная песня сирен, несколько раз я просыпался и видел, что мой друг неподвижно сидит за письменным столом, вперив невидящий взгляд во тьму. В багровом свете луны он казался облаченным в пламя. *** После дождливого дня настала иссушающая июльская жара. Неделю спустя мы с Мориарти изнывали от жары в нашей гостиной, а зашедший на чашку чая Лестрейд посмеивался своей удаче: он тщательно исследовал бумаги покойного барона Олдейкра и благодаря сохранившимся записям сумел вычислить человека, занимавшегося контрабандой редких растений и животных. Однако даже под угрозой пыток злосчастный контрабандист не выдал заказчика Сирены лесов. Ултарского котенка передали в шотландский зверинец, шоггот семьи Олдейкров нанялся во Дворец, дом вместе с обстановкой и оранжереей перешел в казну, поскольку некому было его унаследовать. — Её Величество огорчена гибелью этой страшной трехногой фиалки. У неё целый сонм таких, но ей хотелось и этот сорт. «Говорят, она превосходно поёт, но услышать её пение может только тонко чувствующая натура», — так сказала Королева. Мало того, что это ходячая фиалка с интеллектом убийцы, она еще и поёт! Не понимаю, как можно держать такое дома? — Ну, её вывели для особ королевской крови, а не для людей, — спокойно пояснил Мориарти. — Королевским особам она не страшна, у них иммунитет к её яду. Она запрещена к распространению среди людей, так что… Ужасная трагедия, но что поделать, пока есть спрос, есть и те, кто такой спрос удовлетворяют. Кстати, Лестрейд, оставьте в покое бедного контрабандиста. Я сам могу назвать вам имя заказчика фиалки, и более того, я вам уже его назвал. Это сам убитый. Точнее, его гордыня. Гордыня, дорогой Лестрейд, страшный, убийственный грех. Особенно когда смертный человек решает уподобиться самой королеве Виктории, не имея её иммунитета к ядам. Когда Лестрейд ушел, Мориарти снова склонился над осколком глиняной посуды — свидетельством давно минувших лет. Я вспомнил наш разговор о песне сирен: казалось, с того дня прошла целая вечность. — А что стало с сиренами после того, как Одиссей услышал их пение? Что говорится в хрониках? — Им было предсказано, что они умрут, если пропустят мимо Острова хотя бы одного человека. И они умерли. Есть легенда, что из их крови расцвел дивный цветок, краше которого не было на земле. Цветку требовалась плоть, чтобы оставаться прекрасным, а ещё он умел подражать пению сирен. Но это, разумеется, только легенда. Да, трехпалые королевские фиалки-компаньоны могут сопровождать хозяев на прогулке и питаются мясом, но зачем цветам петь? Я не стал разубеждать моего друга. Его холодной, бесстрастной натуре были чужды нежные чувства, а значит тогда, в усадьбе Оанн-хаус, он не слышал пения Сирены лесов. Тогда я подумал, что мне почудилось, но после слов Королевы был вполне уверен, что нет. И новое, доселе неведомое мне чувство зрело в моей груди: я теперь обладал тем знанием, к которому так стремился мой друг. Я знал, о чем пели сирены! Но знанием этим я не мог поделиться, и не потому, что Мориарти не поверил бы мне. А потому, что невозможно было выразить смысл этой песни на языке смертных. Я встал и отправился на первый этаж, к фиалкам нашей хозяйки. Вот уже неделю я ухаживал за ними и благодаря тщательно изученному мной руководству избавил их от серой гнили. Фиалки выглядели мирными и казались обычными растениями. А что, если среди растений тоже есть Королева, подумалось вдруг мне. Древняя Королева, что когда-нибудь пробудит их сознание от тьмы. Мой друг счёл бы подобные мысли забавными. Пока я поливал цветы, мне казалось, что я слышу нежное тихое пение Сирены лесов, их далекой праматери.