Fib

      Ложь во благо существует.       Именно так Юнги думает, когда примечает в кафе, где работает, альфу или, скорее, дорогие часы на его запястье и лощеный пиджак. Омега наблюдает за мужчиной несколько дней, чтобы в один из них, особенно солнечный и светлый, подойти и, ни капли не стесняясь, уверенно соврать. Чтоб сейчас сидеть и рыдать в одиночестве, проклиная собственный выбор и самого себя. Чтоб вспоминать теплый взгляд Чимина и надеяться на прощение.       — Ты не можешь не помнить, — улыбается альфе Юнги и прижимает его руку к плоскому животу, где кожа под футболкой горячая и мягкая. Лицо Чимин искажается, и омега с удивлением обнаруживает на нем подобие легкой, еще совсем слабой, улыбки.       —Хорошо, — говорит альфа, ладонью теплой гладит место у пупка. — Дети — это же, ну, хорошо?       И Юнги впервые чувствует укол совести, пронзивший изнутри. Но он перед Чимином только растягивает губы в улыбке и пластик карточки в пальцах сжимает сильнее. На ней безмерно много денег, столько, что можно купить целый жилищный комплекс. Так почему омегу должна мучить совесть?       Юнги уже ничего не видит, так сильно опухают глаза, веки, раздраженные и покрасневшие от слез. Он в комнате с выкрашенными в желтый яркий цвет стенами сидит и тихо скулит. Мягкий ковер под дрожащим телом ощущается жесткими камнями, раскаленными до пары сотен градусов, а воздух, пахнущий пылью, забивается в легкие болезненным комом.       Экран телефона не загорается, сообщения на него не приходят, только стекло покрывается каплями слез, а пальцы тонкие — следами укусов: Юнги вгрызается в собственную кожу, пока не чувствует легкую отрезвляющую боль и соль крови на языке. В воздухе до сих пор звенит хлопок двери, из темноты светят непониманием глаза ушедшего часы назад альфы.       — Не стоит тебе пить вино, — говорит Чимин, а Юнги жалеет, что посмотрел цену бутылки напитка в интернете. Хочется испробовать чистых денег, плещущихся в бокале альфы, но обман в груди тянет болью, камнем тяжелым, тем, что омега приносит с собой на каждую встречу, проходящую неизменно в дорогом ресторане где-то в центре города, с видом из окон безумно красивым.       Но Чимин прикладывает к его животу теплую руку, пальцами гладит сквозь ткань дорогой рубашки, которую омега сам себе позволить не может, и Юнги приходится проглотить колючие слова. Пусть верит, его ложь во благо.       Юнги шмыгает носом и громко икает. Его горло болит, а губы, искусанные, кровоточат, в окно шумно стучат ветер и капли дождя, появившегося непонятно откуда: еще днем светило солнце, и туч на небе видно не было. Сейчас яркий день сменяется тьмой. Возможно, солнце уже заходит за кромку горизонта, но омега не знает.       Он теряется во времени так, как потерялся во лжи.       Причина врать Чимину заключалась хотя бы в тех поцелуях, которыми альфа охотно одаривает омегу, растаяв совсем и смягчившись. Юнги впервые чувствует на чужих губах вкус заботы и сахара, отвечает со всей охотой, что есть в его маленьком теле, пальцами впиваясь в чужую сильную шею. Чимин держит надежно, но еще увереннее омега ощущает себя, когда получает оповещение от банка о зачислении круглой суммы. Деньги решают так много. Юнги любит деньги, испытав нужду в них и тяжесть работы.       — Ты очень знакомо целуешься, — шепчет альфа в приоткрытые губы Юнги, прерывая касание, носом ведя по нежной коже щеки. Омега в его руках мурчит, соглашаясь:       — Теперь ты не сомневаешься?       — Я и не сомневался никогда. Какой смысл тебе врать?       Ложь во благо оставляет горький привкус на языке, забирая сладость поцелуя.       Юнги не понимает, когда его накрывает дрема. Он просто отключается на полу, чувствуя, как мерзнут пальцы и стопы, предпочитая не думать совершенно. В висках от слез растекается тяжесть, и тело, будто окоченелое, совсем не слушается. Омега виноват, и вина его не имеет меры, утягивает в пучину с головой до тех пор, когда воздухом дышать не то что невозможно, не хочется.       Будят его руки. Знакомые теплые руки трогают за плечи и кладут под голову подушку. Юнги предпочитает не открывать глаза, не поднимать опухшие веки, но прекрасно понимает, по запаху и тихому шепоту, что Чимин здесь, с ним в одной комнате.       — Хочу сходить с тобой в больницу, — говорит Чимин в один из вечеров, когда они встречаются в большой и убранной дорого гостиной квартиры альфы. — Ты не против?       Юнги моргает, сгоняя пелену бешеной влюбленности с глаз. Все это время он рассматривает не красивые светильники и дорогие люстры, а лицо альфы, полное чего-то светлого.       — Нет, знаешь, мне будет немного неловко. Ты даже не помнишь наш секс, а тут… Мало приятного, короче.       Чимин кивает, потому что доверяет. У Юнги отвратительно сильно чешется кончик носа, а ладони потеют. Ночью он впервые плачет, заливает слезами шелковую наволочку и зубами сжимает подушку, чтобы не кричать. Неправильная, глупая ложь.       Чимин ничего не говорит, а Юнги не желает услышать то, что альфа может сказать. Его губы сжаты в плотную линую, бледные и бескровные, а омега все еще на языке ощущает металл. Ветер за окном шуршит ветвями деревьев и оставшейся на них листвой, пока в груди Юнги заходится сердце, сбиваясь с ритма. Альфа молчаливо согревает дыханием окоченевшие тонкие пальцы, и от этого слезы снова набегают на ресницы колючими каплями.       Юнги жмется к альфьему боку, как воробей, ищущий тепла зимой, а тот не отталкивает. Это причиняет боль и затапливает душу сладким медом одновременно. Чимин что-то шепчет во взлохмаченные липкие волосы наконец, но омега не слушает, повторяет «прости, прости», пока дыхание не кончается.       — Я думал начать делать детскую сейчас. Как раз ты живешь отдельно и не будешь дышать строительной пылью, — говорит альфа куда-то Юнги в шею, прижимаясь со спины. — Желтую сделаем?       — Угу, — задумывает Юнги на секунду, пригревшись в объятиях теперь знакомых. Чимин слишком хороший, омега уже не способен так глубоко зарываться во вранье. — Чимин, дорогой Чимин, прости меня. Никакого ребенка нет.       Тепла рук Юнги лишают в одно короткое мгновенье. Омега читает в чернилах зрачков быструю смену эмоций, от непонимания до злости, и пугается так, что воздух замирает где-то в горле, никуда не идет. Пугается еще больше, когда альфа, не говоря и слова, покидает комнату, а потом квартиру, оставляя Юнги один на один с мыслями.       Чимин пахнет сигаретами и дождем. Чимин, отчего-то, пахнет любовью.