Связь

Между ними связь. Болезненная, горькая, но необходимая. Так думает Баджи. В последние годы он слишком много думает, уже не замечая, когда выпадает из реальности, чтобы снова и снова, раз за разом… Воспоминания отказываются покидать память. Со временем они въелись в мозг так сильно, что просто-напросто застряли в нём и теперь круглосуточно ворочаются там. Не позволяют освободиться. Не дают вдохнуть полной грудью. Виновен. Виновен, но так и не наказан за содеянное. В отличие от Казуторы, который страдал за двоих. Казуторе пришлось в разы тяжелее, да. В этом Баджи уверен, и эта мысль одна из многих, нарушающих его покой. Но Ханемия не винит Баджи, ведь его сознание нашло альтернативное решение — переложить ответственность на того, ради кого они с Кейске пошли на преступление — на Майки. Как будто так Казутора мог оправдать себя. Себя и Баджи. Вероятно, где-то глубоко внутри Ханемия понимал всю неправильность такого подхода, но ничего не мог с собой поделать. Единственное, что осталось ему в жизни, — постепенно сходить с ума от того, как обошлась с ним судьба. И он сошёл. Как у него не было выбора, так и у Баджи — ему Казутора отвёл роль наблюдателя. Кейске не мог ничего предпринять, чтобы избежать такого исхода. Но Ханемия его не винил. Никто не винил Баджи: ни Тосва, ни Майки, ни Казутора. По непонятным причинам недовольство и злоба окружающих обтекали его, обрушиваясь целиком и полностью на шестого основателя Токийской свастики — Ханемию. Как будто всё ещё было недостаточно его сломанной психики и разбитой жизни. Как будто… Иногда при взгляде на хрупкую фигуру Казуторы, на его безжизненный и пустой взгляд Баджи становилось почти физически больно. «Это не твоя вина, — билась в голове отчаянная мысль, — ты не виноват. Это случайность. Роковая, но случайность». Почему-то Кейске не мог произнести эти слова. Они застревали в горле, перекрывая кислород, но не мешая другим, ничего не значащим фразам вырываться наружу: «Давай пройдёмся?». Стоило Баджи обратиться к Казуторе как тот «оживал» — на губах начинала играть лёгкая полуулыбка, невесомая серёжка-колокольчик позвякивала в такт движениям головы. Ханемия потирал тонкие запястья, словно после снятия наручников, тщательно и неторопливо, а после вскакивал со своего места. Его силуэт неизменно непринуждённо маячил перед Баджи. Они шли, сами не зная куда. Переходили мосты, гуляли вдоль оживлённых трасс, протискивались сквозь шумную толпу. Казутора будто специально выбирал места с большим скоплением людей, пульсом жизни. На миг или другой пропадая в толпе, он быстро оглядывался на Баджи, и тому мерещилась на дне жёлтых глаз игривая искорка. С Баджи Ханемия не был одинок. С Баджи Ханемия чувствовал себя свободным. — Казутора, — Баджи не знает, о чём хочет сказать. Он не помнит, говорил ли с ним до этого Ханемия, где они и куда идут. Кейске слишком глубоко увяз в своих мыслях, и имя друга вырвалось у него на автомате. — Да, Баджи? — у Ханемии звонкий голос, звучащий весело, безумно весело. Только вот никому не хочется рассмеяться, и Кейске не исключение. — Казутора… — повторяет Баджи, поняв, что снова не может произнести ни слова. Вместо этого он подходит ближе и утыкается лбом в плечо Ханемии. Внутри Кейске поднимается шторм — волны отчаяния, бьющиеся о берег самообладания, то и дело норовят захлестнуть с головой. Баджи впервые так страшно. Как будто всё, что связано с Казуторой, прямо сейчас утекает сквозь пальцы, как будто идёт обратный отсчёт до чего-то непоправимого. Кейске верит своим предчувствиям и закрывает глаза. Он не может видеть лицо Казуторы, с которого лишь на одно мгновение сползла улыбка, но ощущает его бешеный пульс. Баджи не знает, сколько они стоят вот так. Всё это время он концентрируется только на запахе Ханемии, на его пульсе, на сухом тепле его тела, пробивающемся через футболку. Казутора дрожит, но Баджи не торопится отстраняться, а лишь замирает, дыша глубоко и ровно. Сейчас он похож на терпеливо неподвижную статую. Баджи знает — в такие моменты Ханемия как будто бы остаётся наедине с собой, снимает все маски. И совсем скоро тонкие руки притягивают Баджи к себе, и он кладёт голову на плечо Казуторы. Ханемия обнимает неуверенно, словно впервые, но всё равно доверчиво зарывается носом в волосы Кейске. Частое горячее дыхание опаляет шею Баджи, и он покрепче прижимает к себе Ханемию, давая ему время прийти в себя. В голове становится пусто. — Ты ведь останешься со мной? — голос Казуторы звучит тихо, но настойчиво. Он похож на капризного ребёнка — такие не воспринимают отказ. Но Баджи уверен в своём выборе и ни за что на свете от него не откажется: — До самого конца. Такой диалог — обычное для них дело. Казуторе всегда необходимо подтверждение, иначе та самая, абсолютно сумасшедшая, часть его натуры начнёт сомневаться, и всё пойдёт наперекосяк. Но в этот раз что-то по-другому. Ханемия обнимает Баджи ещё крепче и, шумно втянув носом воздух, шепчет: «И я всегда буду с тобой, Кейске. Всегда, всегда…». Казутора так близко, что на каждом, произнесённом неоднократно, «всегда» его губы почти невесомо касаются уха Баджи. Холодные пальцы Ханемии удерживают шею Кейске на месте, и тот почти верит, что, захоти он отстраниться, Казутора незамедлительно задушит его. Их поза и пылкость, с которой говорит Ханемия, отчего-то смущают Баджи. Он уже чувствует, как стремительно краснеют уши, горят щёки. — Блин, ну и дурак же ты. Что на тебя нашло? — Баджи беззлобно кусает Ханемию за шею. Острые клыки едва касаются тонкой кожи, но Казутора быстро отпрыгивает назад, удивлённо глядя на друга. В жёлтых глазах попеременно мелькают то недоверие, то обида, то, наконец, понимание. Баджи отворачивается, опуская глаза, но не успевает сделать и шага: в тишине пустого переулка, где они были всё это время, раздаётся чистый и звонкий смех. Казутора смеётся так, как не смеялся уже много лет, и его искреннее веселье буквально приковывает Кейске к месту. Он боится повернуться и узнать, что ему всего лишь показалось, а потому он так и стоит спиной. Наконец, просмеявшись, Казутора опережает Баджи и бросает на него довольный взгляд: «Идём, Баджи». Кейске Баджи не знает, что сейчас случилось с его другом, но такая метаморфоза определённо ему нравится. Как будто серёжка-колокольчик звенит звонче, а глаза Казуторы хоть на мгновение стали живее и теплее. Может, не всё ещё потеряно?.. Определённо. И этот неожиданный луч надежды заставляет Баджи улыбнуться: «Идём, Казутора».