Его здесь нет

      Инхо не спалось. Он сидел на заправленной постели в трусах и майке, поставив босые ступни на прохладный паркет, и раскачивался взад-вперëд, сжимая голову руками. Обеззараженная спиртом рана саднила и покалывала, напоминая о содеянном (а забыл бы?), спина под бинтами намокла, руки мелко тряслись, а мышцы лица поддëргивались – он всеми силами старался контролировать подступающую истерику.       Кто-то из красных настаивал на том, что шефу нужно в больницу, но Инхо только отмахивался, стоически сцепляя зубы, чтобы не застонать от боли. Пуля, эти несколько миллиметров свинца, так и осталась валяться в раковине, заляпанная его кровью – в назидание. Он вытащил её щипцами, раскурочивая кожу и зажимая рану полотенцем. Кровь стекала на руки и капала на пол, пачкала майку, пока он трясущимися руками пытался зашить рану при помощи накалённой иглы и простых ниток. В зеркале над раковиной отражались подрагивающие губы и размётанные в беспорядке волосы. Чьё это лицо — его ли?       Время на часах перевалило за полночь: новый победитель уже спал в усталом беспамятстве, сжавшись, как испуганный котёнок – начальник говорил, что он так и остался лежать в обмороке около тела двести восемнадцатого номера, сжимая одежду, пока его не перенесли на кровать, а тело не убрали в крематорий – а старый победитель хотел выкроить себе пару часов сна перед поездкой на материк вместе с Кихуном, но вместо этого ковырялся в своей совести, как в загноившейся ране и плескал в стакан коньяк, чтобы привести голову в порядок. «Снова ты пьëшь, Инхо, — сказала бы мать, увидев его сейчас. — Ты же знаешь, что тебе нельзя много пить!»       Он отмахнулся от материнского голоса в голове, как от назойливой мухи, но отставил стакан, скрежеча зубами. Инхо был послушным, до мозга костей послушным человеком. Когда после очередного рабочего дня рекрутер, этот смешливый мужчина в костюме, предлагал ему сыграть на деньги и пощëчины, Инхо никогда не отказывался: всегда честно бил и честно подставлял лицо. Таким его вырастили – безотказным. Джунхо был другим. Ведущий содрогнулся от новых мыслей о брате. Младший всегда искал свободы, искал побега от родительского контроля. Он даже в полиции работал на своих условиях. И потому так странно было наблюдать, там, на скале, за тем, как он просто стоит – не бежит, не юлит – покорно остаëтся на месте, напуганный открывшейся ему предательской правдой. Пугающая картина: непокорный человек смирился.       Инхо поднялся, дошëл до висевшего на подставке костюма с дырой на плече и вынул из кармана полицейское удостоверение, отданное ему одним из красных. Кожзам успел просолиться и скукожиться, буквы размылись водой и песком, только жетон всë также тускло поблëскивал и фотография — лакированный глянец три на четыре — смотрела карими глазами. Мокрая бумага поддавалась легко, съëживалась катышками и, оторванная, опадала на пол. Через минуту Инхо держал на ладони фотографию. Чуть вздëрнутый подбородок, широкие скулы и нос, насупленные брови и растрëпанная чëлка – родное лицо заставило мужчину опуститься на пол, сжимая в руках глянцевый квадратик, углами прорезающий кожу ладоней, и тихо подвывать. Он лежал, скрючившись, прижимая мокрый лоб к коленям, а фотографию — к солёным губам. Ещë никогда ночь не казалась ему такой длинной.       — Если ты заснëшь на полу, то подхватишь воспаление лëгких и умрëшь, — раздался тихий голос откуда-то со стороны двери, заставляя Инхо подскочить и схватить пистолет с подушки. Джунхо стоял, опираясь на телефонный столик. Он был одет на редкость легко: простые джинсы и футболка. Не в этой одежде он его убил. Инхо опустил пистолет.       — Убирайся прочь.       — Неужели ты не рад меня видеть? – Джунхо изумлëнно поднял брови и прошёл немного вперёд, не освещаемый тусклой лампой.       — Проваливай. Тебя здесь нет.       — Как грубо, я тащился за тобой через море и предложение богатого ублюдка отсосать ему, а ты гонишь меня прочь? Разве так встречают любимого брата?       — Мой брат мëртв.       — Ты ещë пользуешься своими глазными каплями? Что-то они плохо помогают — я же вот он, здесь.       Инхо зажал уши руками, отворачиваясь и крепко зажмуриваясь, чтобы наваждение пропало. Но Джунхо не исчез, а так и стоял посередине комнаты.       — Инхо, почему?       Он широко раскрыл глаза от притворного ужаса, хватаясь за плечо, как уже делал часы назад, и отклоняясь назад в мнимом падении. Инхо синхронно покачнулся, хватаясь за столик и сваливая торшер. Это был выше его сил.       — Кто ты? — прошептал он на выдохе.       — Твоя совесть?       — У меня еë давно нет. Ни совести, ни чести, — Инхо снова опустился на пол, держась рукой за занывшее от напряжения плечо. Джунхо сделал то же самое. Они сидели друг напротив друга: старший брат — подтянув под себя худые колени, младший — вольготно положив ноги по-турецки.       — Гордишься тем, что руки по локоть в крови? — Джунхо насмешливо поднял брови. Инхо отрицательно покачал головой, поджимая губы.       — Нет, не горжусь. Это данность.       Он опустил голову на колени, надеясь, что хоть теперь галлюцинация, вызванная не то ранением, не то сильным стрессом, пропадёт.       — Сыграем в игру?       Не пропала. Инхо поднял голову, прищуриваясь.       — В игру?       — Да, в игру. Вы же тут играли в игры. Вот и мы сыграем.       — Во что ты хочешь сыграть?       Джунхо закусил губу, задумавшись.       — В шарики! В чёт-нечет, как в школе играли.       Инхо сжал ладони в кулаки. Игры ему порядком осточертели.       — Так что? — Джунхо наклонил голову к плечу.       — У меня нет шариков.       — Не беда! — младший похлопал себя по карманам джинс и вытащил два глухо стучащих ситцевых мешочка.       Инхо удивился. Он думал, что перед ним мираж, всего лишь галлюцинация брата, но шарики в его руках казались такими реальными. Он поднялся, подходя к Джунхо и присаживаясь рядом. Тот протянул ему один мешочек. Инхо ожидал, что схватит воздух, но в руку легла приятная ткань, а из неё на ладонь покатились гладкие круглые шарики, быстро нагревшиеся от тепла тела. Ровно десять штук — прозрачные, с переливами голубого и фиолетового.       — Я хожу первый, — Джунхо набрал шариков, крепко сжав их в кулаке. — Чёт или нечет?       Инхо пару мгновений смотрел на его руку, потом нахмурился.       — Нечет.       Младший разжал ладонь. Два шарика. Джунхо улыбнулся.       — Мимо.       Они играли, перекладывая шарики из ладони в ладонь, пока Джунхо, посмеиваясь, не забрал у брата два предпоследних. Инхо запустил руку в мешочек, делая вид, что собирает шарики.       — Чёт или нечет? — его голос дрожал.       — Нечет.       Инхо разжал ладонь с последним шариком. Джунхо совсем по-детски растянул губы в радостной улыбке и забрал тёплый шарик.       — Кажется, я выиграл.       — Ты хорошо играл, — Инхо смотрел, как брат ссыпает стучащие между собой шарики обратно в мешочки.       — А вот ты всегда был плох в играх, брат.       Инхо вспомнил, сколько людей он «обыграл», чтобы сейчас сидеть здесь, и мягко улыбнулся.       — Да уж, куда мне до тебя.       Играя, он и забыл, что сделал и кто сидит перед ним. Это не Джунхо, это просто не может быть он. Призраков не бывает, а если они и существуют, то приходят к своим убийцам уж точно не за тем, чтобы поиграть с ними в детскую игру. Инхо потёр пальцами переносицу. Он безумно сильно устал и хотел одного — остаться в компании бутылки коньяка, назойливого голоса в голове, пули в раковине и фотографии, отброшенной куда-то на кровать.       — Уже уходишь? — спросил Джунхо. Инхо поднялся, глядя на него сверху вниз.       — Тебе пора.       — Почему? Выгоняешь?       — Даже у совести бывают моменты, когда ей нужно заткнуться.       Инхо не стал ждать ответа — ему было наплевать. Он залез под одеяло, стараясь лишний раз не тревожить плечо и, сжав в ладони фотографию, положил руку под щёку. Часы напротив кровати отстукивали два часа ночи. Инхо следил за стрелками, ощущая, как закрываются глаза. Скрипнула кровать, со спины через талию перекинулась рука, заворочалось тело, прижимаясь ближе. Инхо не двигался, продолжая смотреть в темноту. По щеке скатилась слеза, потом вторая, третья, глаза закололо, а в горле запершило.       — Поплачь, Инхо, — шея опалилась живым горячим дыханием, пустив по спине волну мурашек. — Поплачь и всё пройдёт. Будет легче.       Инхо плакал, не издавая не звука, как в детстве, после отцовской взбучки. Он плакал, вжимаясь в подушку и прикусывая щёку изнутри, до крови, металлически орошающей язык. А Джунхо — чем бы он там ни был — шептал что-то сзади, чего не разобрать, и говорил, говорил, говорил...Инхо не заметил, как провалился в сон — неожиданно спокойный, крепкий, без снов. В следующий раз он открыл глаза от трели стационарного телефона, прошлёпал до него и поднял трубку, надевая лежащую рядом с аппаратом маску.       — Ведущий слушает.       — Мы готовы, сэр. Корабль скоро прибудет, — отчитался начальник красных.       — Дайте мне десять минут, — Инхо повесил трубку и провёл по лицу рукой.       Собирался он быстро — сполоснул лицо, зачесал волосы, надел новый костюм, нацепил безукоризненное лицо. Уходил он, каким и пришёл — без вещей, унося с собой лишь пулю в нагрудном кармане, дыру в плече и непроходящее ощущение чужих жарких вздохов на затылке. Трижды хлопнув в ладоши, Инхо отключил свет во всём помещении и подошёл к лифту, надевая маску и набрасывая на голову капюшон. Игра окончилась, а на прикроватной тумбочке остались лежать два ситцевых мешочка с потускневшими без света шариками.