Если я умру быстрей тебя, ты догоняй

      — Дальше я с тобой не поеду.       Ямамото улыбается — тепло и светло, будто прощаясь. Неужели он на самом деле верит, что на этом всё и закончится?..       Машина несётся по трассе; за окном стремительно мелькают деревья. Лобовое стекло покрыто паутиной трещин. Тсуна водит не слишком-то уверенно, и уж точно не достаточно уверенно для того, чтобы уходить от погони по плохим дорогам. Но — Ямамото водит ещё хуже. Будь за рулём он, никуда бы они с той заправки уже не уехали. Маленький повод гордиться собой: пусть машина и разбита, она, по крайней мере, ещё на ходу.       Озвученную мысль Ямамото не развивает — просто смотрит перед собой, наблюдая за дорогой. Одной рукой он удерживает между колен ножны с катаной. Пиджака на нём нет, рукав рубашки — бирюзовой, но в ночной темноте кажущейся грязно-серой, — испачкан кровью. От запахов — крови, сигарет, которые несколько часов назад в этой же машине курил Гокудера, кожи сидений, — раскалывается голова. Тсуна тянется одной рукой к бардачку, не отводя взгляда от дороги, роется в нём в поисках таблеток. Головная боль — его постоянный спутник, и Гокудера наверняка припрятал несколько блистеров про запас.       — Кем я буду, если оставлю тебя посреди дороги, а сам сбегу?       В ответ — снова улыбка, на сей раз снисходительная, будто Тсуна — неразумное дитя, которому приходится объяснять очевидные вещи.       — Тем, кто может всё изменить.       — Уже ничего нельзя изменить, — возражает Тсуна. Таблетки, наконец, находятся, и он закидывает в рот сразу две. Ямамото протягивает бутылку воды, за которую они не заплатили — сложно терпеливо дожидаться своей очереди на кассе, когда за тобой идут люди с автоматами. Лишь теперь, когда они уже очень далеко от заправки, воображение рисует Тсуне возможные последствия этой перестрелки: взрыв, клубы яростного огня, удушливый дым и множество жертв. То, что оба они всё ещё живы — чудо. — Мы поедем дальше вместе.       — Когда ты успел стать таким категоричным? — со смехом отвечает Ямамото. В его глазах веселья нет, только сосредоточенность. Он будет держаться до конца — как делал всегда, сотни раз до этого и, Тсуне хочется верить, будет делать сотни раз после. — Бензин на исходе, далеко мы не уедем. Ты должен оторваться, пока они не отследили машину с воздуха. Но ты не сможешь, если они так и будут висеть у нас на хвосте.       — Смогу. Мы справимся. Так что будь добр, — Тсуна позволяет себе мимолётную нервную улыбку, — не роняй мой боевой дух, он и так где-то на дне.       Ямамото смотрит на него долгим непонятным взглядом, но так ничего и не говорит. Тсуна благодарен ему за молчание, потому что и сам прекрасно понимает: когда машина встанет, им придётся принять бой. Надежды на то, что удастся незаметно свернуть на просёлочную дорогу, и противник потеряет их из виду, тоже нет — Тсуна видит в зеркало заднего вида огни преследователей. Сражения один на один не будет, их могут просто задавить числом. А ведь они оба, несмотря на всю их силу, все их навыки, — всего лишь люди, которые могут не заметить шальную пулю или пропустить удар в спину. Пламя не упрощает жизнь, а только делает способы, которыми можно умереть, более изощрёнными.       Таблетки всё не начинают действовать, в виски и над глазницами словно ввинчиваются тупые саморезы. Тсуна, не отвлекаясь от дороги, находит ладонь Ямамото, кладёт на неё свою, и от прикосновения кожей к коже мгновенно становится легче. Всегда становилось. У Тсуны была особая, уникальная связь с каждым из его Хранителей, но только с Ямамото она настолько безусловна, одновременно и тонка, и прочна — как леска, которая затянулась на запястьях крепкими узлами и не отпускает их теперь друг от друга.       Тсуна никогда не знал, как можно это назвать, чтобы точно отразить смысл — не знает и теперь. Дружбу он представлял себе совершенно иначе, но и любовь — тоже. Больше всего это походило на слепое притяжение — когда чувствуешь облегчение уже от того, что просто находишься в одном помещении с ним. Ямамото как-то пошутил, что, наверное, нечто подобное чувствуют близнецы, но Тсуна шутку не оценил — уж слишком они разные, чтобы хоть чем-то напоминать близнецов.       Между ними никогда не происходило ничего лишнего — они ни разу не заходили дальше простых объятий или поцелуев. И теперь, глядя, как дальний свет взрезает кромешную темноту, Тсуна отчаянно об этом жалеет. Он думал, что они будут жить вечно. Думал, что успеют всё, что захотят. Думал, что в любой момент будет иметь возможность сжать руку Ямамото и почувствовать, как головная боль успокаивается, как отступают страхи, как становится легче дышать — словно после засухи прошёл настоящий ливень, и теперь воздух звенит от озона и влаги.       Жаль, что у них осталось так мало времени.       Мотор глохнет — бензина больше нет. Внутри Тсуны дрожит туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть, не выдержав натяжения колков. Ему страшно — как страшно перед каждым сражением, перед каждой опасной ситуацией. Он не хочет умирать и не хочет, чтобы умирал Ямамото, и не представляет, что будет, если один из них останется жить, а другой — нет.       «Рано себя хоронить, — думает Тсуна, — мы справимся, как справлялись всегда», но эту мысль тут же подвигает другая: «Не хочу видеть, как Ямамото умирает. Не хочу умирать вторым».       Слышатся крики, визг тормозов множества машин. Нужно убрать пальцы с ладони Ямамото, но Тсуна не может найти в себе сил разорвать физический контакт. Хорошо, что к неожиданному столкновению на заправке противник оказался столь же не подготовлен, сколь и они, иначе по ним давным-давно пальнули бы из гранатомёта. Губы печёт — Тсуна не заметил, как обкусал их до крови. Хочется податься вперёд и поцеловать, успеть сделать хотя бы это, но он не станет. Только не так — словно в последний раз.       Сердце колотится о грудную клетку с бешеной силой, грозя вот-вот проломить рёбра. Струна так и не лопнула — сжалась до предела в крохотную пульсирующую точку. Тсуна смотрит на Ямамото и отчего-то вдруг этот взгляд глаза в глаза кажется до невозможности смущающим, обнажающим, будто они и не в машине вовсе, не на забытой всеми богами трассе, и нет врагов, обступающих их со всех сторон.       — Если ты бестолково умрёшь, — говорит Тсуна, — я всё расскажу Гокудере, и, поверь, тебе не понравится то, что он сделает с твоим трупом.       Ямамото смеётся — негромко, но так заразительно, искристо. Тсуну будто распирает изнутри; ему тоже неудержимо хочется смеяться и отчаянно хочется жить.       Он отпускает руку Ямамото и открывает дверь.