В падающем самолёте

Я вырос в религиозной семье и очень старался поверить в бога. Доброго и мудрого бога, каким его ещё в детстве изобразили мои родители. Они никогда не объясняли, почему, если бог так силён и великодушен, в мире происходит столько зла. Пути господни неисповедимы, сынок. Но несмотря на то, что у меня было много вопросов и сомнений, мне хотелось продолжать верить. Очень хотелось. Я так старался поверить в то, что за слабыми, грешными, жестокими людьми стоит нечто большее. Нечто, достойное поклонения и любви. Но настал день, когда я полюбил человека и моя вера пошатнулась. Сашка верил только в себя. Цитировал библию, зло шутил про мужеложство и, скаля зубы, спрашивал: - Если ты такой правильный, какого чёрта это происходит? Какого чёрта ты, святоша, опять припёрся? Я молча сжимал его за плечи и, прижимаясь губами к виску, не понимал, как то, что я чувствую, может быть грехом. Когда спустя время я решил открыться – родители объяснили мне это. Мать сыпала проклятиями, отец бил меня по лицу, пока я не почувствовал, что теряю сознание и, перестав пытаться что-то объяснить, оттолкнул их обоих. Придя к Сашке, я вместо приветствия посмотрел на него в упор и прохрипел: - Они сказали, что я сгорю в аду. Он блеснул глазами и невесело ухмыльнулся, жестом пригласив меня войти: - Будем гореть вдвоём, святоша. Ты и я. И чтобы скрыть рыдания, я рассмеялся. Все последующие несколько лет мы жили вместе. Самым странным для Сашки - тем, что он так и не смог понять - было то, что всё это время я продолжал верить в живущего где-то на небе добряка, который всех и каждого может спасти. - Саш, я отказался от бога родителей, но не от своего. Мне не хотелось развивать эту тему дальше. Он продолжал называть меня святошей. Я продолжал его любить. Когда Сашка начал быстрее уставать, резко похудел и дважды на моих глазах упал в обморок (сколько раз это произошло без меня?) – я заставил его сходить к врачу. - Ты слишком много работаешь, - ругался я. Будем гореть вдвоём. Бог умер для меня в тот день, когда Сашке поставили смертельный диагноз. Когда ему оставили один месяц жизни. Один грёбаный месяц. В ту же секунду, ещё до того, как моё сердце зашлось от ужаса и боли, я понял, как глупо было верить во весь этот бред, которым меня лицемерно пичкали ещё в детстве. Как постыдно. Никто не спасёт ни грешников, ни праведников. Мы совсем одни. Я всю ночь обнимал дрожащего Сашку так сильно, что он едва мог дышать. Меня самого душил страх. - Воспринимай это, как испытание свыше, святоша, - шептал он. Я безумно, беспорядочно обжигал губами его руки. Сашка лёг в больницу. Пропахшую лекарствами и страхом смерти. Наполненную людьми, которым не было до нас никакого дела. С каждым днём ему становилось хуже. Пришла боль, которую глушили только горы таблеток и уколы, от которых кожа покрывалась синяками. Он замкнулся в себе. Его глаза потухли. Я фактически жил в больнице. Преданно умирал вместе с ним. - В падающем самолёте атеистов нет. Я сжал его ладонь. Сашка, свернувшись на больничной койке, не отреагировал на прикосновение, наблюдая за барабанящим по оконному стеклу дождём. - Что? Он перевёл взгляд на меня и на его лице мелькнуло слабое подобие прежней улыбки: - Выражение такое. Неужели не слышал? Я промолчал, ожидая продолжения. Но ничего другого он так и не сказал.