Среди хрущёвок нет надежд

      Как только подъездная дверь со скрипом распахнулась, чуть не слетев с петель, в лицо ударило вечерним морозом, а на щёки приземлилось несколько снежинок. Знакомый квартал был холодным и совсем тёмным, еле-еле освещался фонарями, под лучами которого кружились крупинки снега: на земле лежал толстый слой таких же белых хлопьев, а на нём всего несколько протоптанных следов. Низкая температура залезала под старую отцовскую куртку, заставляла спрятать начинающие леденеть пальцы в карманы и нос начать течь, словно простуда уже захватила слабый организм. Улавливался лёгкий запах сигарет, видимо, кто-то курил у самого входа в подъезд. Во дворе не было ни души, отчего становилось неуютно, казалось, будто во всём мире никого не было. Жить вообще тяжело и неуютно.       Фингал под глазом неизменно саднило контрастной холоду горячей болью: кулак отчима всегда отличался своей тяжестью. Этот же кулак каждый раз принуждал бежать из дома с сердцем, бьющимся будто в ритме песни в жанре психоделика. А потом, выйдя на улицу в пятнадцатиградусный мороз, слушать вечную тишину ночи, изредка прерываемую собачьими переговорами о последних новостях. И ведь адекватные причины никогда не находились: сегодня он выпил слишком много, а вчера недостаточно, потому не доволен. Всё прямо как сейчас, в этой стране ещё тысячи тысяч таких же.       Ноги сами неслись в неизвестном направлении, заранее преодолев потрескавшиеся ступеньки, на которых вчера обжималась парочка подростков. Идти было некуда, но хотелось уйти хоть куда-нибудь. Ресницы стали тяжелее из-за упавших снежинок. Щёки, словно бабушка в деревне покрасила свеклой, приобрели красноватый цвет. Пар так и валил изо рта, тут же растворяясь в холоде.       Он огляделся в надежде, что сейчас из подъезда вылетит мама, укрывшись одним лишь халатом, и попросит вернуться, скажет, что отчим наконец успокоился, но вместо этого увидел лишь нецензурную надпись на стене советской хрущёвки, ведь мама сейчас вместе с отчимом прикладывалась к очередной бутылке пива.       Снег хрустел под ботинками: за вечер успело нападать даже слишком много. Смотреть вперёд было неудобно из-за лёгкого ветра и сильного снегопада, потому приходилось рассматривать свои пальцы, кончики которых покраснели, предупреждая, что совсем скоро их чувствительность пропадёт с концами.       Соседская собака в очередной раз тявкнула, когда в нос ударило перегаром, а в грудь чьим-то телом. Почти. Заметить парня, что всё это время шёл впереди, было, казалось, невозможно. Столкновения не произошло, но несмотря на это алкаш всё равно пошатнулся и, не сумев совладать с притяжением земли, повалился в сугроб. Бутылка пива, что грелась в его руках, наполовину вылилась и окрасила снег небольшим пятном, почти как псина нассала.       В отличие от незнакомца, устоять на ногах получилось. Он, вроде бы, уже собирался идти дальше по своим делам в темноту неосвещаемого переулка с такой же кучей серых хрущёвок, как вдруг сквозь ночную тишину уловил тихий пьяный смех, доносящийся снизу: тот несчастный парень, что так и продолжал лежать в сугробе, словно в собственной уютной кровати, беспричинно нелепо смеялся, через раз икая от большого количества выпитого алкоголя. В краснеющем лице оказалось не так уж и сложно узнать соседского хулигана: бабушка, вроде бы, несколько раз ворчала о нём и вечно коверкала его имя — Хуис это, наверное, Крис?       Не таким уж и незнакомцем оказался этот алкаш.       Смешно щурясь от снега, падающего прямо на глаза, Крис туманно улыбался и, наконец перестав смеяться, заметил личность, из-за которой рухнул в твёрдое молоко — обычный сугроб в его пьяном сознании казался именно молоком, только хлопьев не хватало:       — О, привет, — ещё одна четверть его балтики семёрки расплескалась по белой земле, когда он дёрнул рукой, чтобы поправить лохматые и криво осветлённые волосы, — а ты кто?       Некая абсурдность всей ситуации заставила смутиться. Вполне не удивительно, что сосед его не помнил, поскольку ни разу даже не поднимал на него глаз, когда тусовался на детской площадке со своей шайкой отбросов и рисовал письки на стенах ближайших домой.       — Ээ… — он получше заправил волосы в капюшон и незамедлительно засунул руки обратно в куртку, — Хёнджин.       Вдалеке кричала неизвестная сирена, что звучала каждый вечер, день, утро… В общем, почти всегда. И даже знать не хотелось, откуда она и для чего нужна, все просто привыкли. Где-то слышались разговоры по телефону, а при взгляде на свет в окнах можно было найти их источник. Кошки дрались у помойки, а этот парень всё лежал и смеялся, будто у него в жизни всё было слишком прекрасно.       Крис не мог перестать смотреть на нового знакомого с дурацкой пьяной улыбкой и вдруг очень резко вытянул руку с бутылкой, из которой в ту же лужу полетела ещё пара капель:              — Хочешь?       Хёнджин поморщился: скорее не от того, что ему противен алкоголь, хотя оно так и есть, а от внезапного желания принять предложение и запить боль под глазом жгучим спиртным.       — Не особо.       — А зря, — местный хулиган даже не думал вставать из своего, казалось, нового места ночлега и лишь глупо давил лыбу, глядя в пустое небо, потому вопрос напрашивался сам собой:       — Тебе норм тут в сугробе валяться?       Его вновь прорвало на смех, что даже живот заболел:              — Вполне. Хочешь со мной? Падай сюды, — он похлопал по снегу рядом с собой, отчего там остался след от его ладони.       Хёнджин не находил другого варианта событий, кроме как всё так же стоять там и шмыгать отмёрзшим носом. Причин оставаться у него не было, но и причины возвращаться домой точно так же отсутствовали. Ничего больше не оставалось, а боль хотелось хоть как-то потушить, хоть этим огнетушителем и оказался снег, забравшийся в волосы и пропитавший мокрым холодом одежду: Хван лёг в объятья сугроба с сопровождением характерного хруста и тут же почувствовал, как спина начала намокать и мёрзнуть. Не к добру. Их головы расположились рядом, на одном бордюре, но в остальном они лежали по противоположные стороны. И Хёнджин понял, почему Крис не мог перестать смеяться, странное веселье тут же заполнило грудь, заставив малейшую эмоцию — улыбку — появиться на лице.       Чёрное небо уже не казалось таким пустым: в нём плавало несколько звёзд, образуя забавные картинки, а падающие снежинки танцевали вальс в этом тёмном омуте. Красиво.       — Тебя где так расквасили? — в одном ухе послышался голос, а потом взгляд уловил, как приятель по лежанию в снегу указывал на фингал под глазом. — Со стрелы что ли домой возвращался?       Дальнейший смех, как и во все остальные разы, оказался односторонним, что, естественно, ни капли не смутило Криса. Ну да, со стрелы с собственным отчимом. Лицо, как и всё тело начинало замерзать, но необходимость согреться была сейчас на самом последнем месте.       Кристофер открыл рот и принялся ловить им снежинки. Видимо, их обоих вообще не волновал факт возможной болезни, а для Криса падающие белые крупицы казались хлопьями на завтрак.       — Точно не хочешь прибухнуть? — блондин поднял прямо над чужой головой тёмную бутылку и потряс. Казалось, ему просто не хотелось допивать остатки, а выливать жалко: сугроб и так уже выпил сполна.       Хёнджина сдался, забрал бутылку и, сомкнув губы на горлышке, отправил содержимое в рот. Жгучий алкогольный вкус обжёг рецепторы. В целом, самое то, чтобы забыть источник побоев на лице. Он попытался кинуть уже пустую бутылку в мусорку у лавочки, но выяснилось, что меткостью он не отличался.       Пар так и валил изо рта, пока снежинки укрывали их белым одеялом всё больше. Тишина позднего вечера окутала с оледеневших ног до головы. В груди зародилось внезапное желание остаться так навечно: в спокойном безмолвии, в объятьях холода и с почти незнакомым, но вроде бы хорошим, человеком рядом. Однако осознание обязанности скорого возвращения в квартиру, схожую с самым центром ада, оставляло жгучий ком в горле.       — Может, тут ночевать останемся? — уже с бо́льшим процентом серьёзности в голосе произнёс Крис, глядя в черноту над собой и продолжая поглощать снежинки.       Эта перспектива показалась не такой уж и плохой на фоне идеи вернуться в провонявший алкоголем ад, где встретят два чёрта с огромным уровнем спирта в крови. Настолько ли всё плохо?       На выдохе вместе с паром с губ сорвалось:       — Я не против.       Парень, лежавший рядом, сильно удивился ответу, что пришёл так быстро: он повернулся к Хёнджину и, подняв брови, спросил без мысли, что это может быть бестактно:              — Тебя не ждут дома?       Осознание очевидного ответа жгло связки, хотя, может, это было от холода, но в любом случае слова дались не просто, сначала застряв в горле:              — Вообще нет, — неприятно, — они ждут только новую бутылку пива.       Крис молчал какое-то время, а потом странно покосился на осколки стекла, разлетевшиеся у мусорки:       — Прям как я, — и даже слишком удивлённо подытожил. Возможно, ему стало стыдно? Или ему было всё равно.       Хёнджин убрал с ресниц снег и посмеялся на чужие слова:       — Ты хотя бы не пиздишь меня за то, что я не купил водки вовремя.       Зря он посмотрел на, видимо, немного протрезвевшего блондина: тот заглядывал в чужие глаза с долей сожаления и не говорил ни слова. А жалость в тот момент была на самом последнем месте в списке необходимого. Хёнджину уже было подумалось, что Крис такой же, как и все: сейчас начнёт толкать свои ободряющие речи, которые не помогут ничем, кроме как вбитой в голову наивной надеждой на то, что всё будет хорошо, однако не успел он окончательно разочароваться, как у уха послышался уже ставший знакомым заразительный смех, а в небе растворился пар.       — А могу, — Кристофер сжал ладони в красные от мороза кулаки и, приподнявшись на локтях, посмотрел и грозно шмыгнул носом, — хочешь? — и, на собственное удивление, как ребёнок, обрадовался при виде чужой расплывающейся в смехе улыбки.       — Нет, ещё и от тебя фингала не хватало, — силясь перестать смеяться, Хёнджин незаметно зачерпнул сыпкий снег в руку и кинул в лицо дружелюбного пьяницы.       Нелепое грозное выражение тут же исчезло, а не почувствовать странную радость в крови было просто невозможно: парень напротив так забавно морщился, издавал непонятные ворчливые звуки и пытался убрать холодные хлопья со своего лица. В груди теплотой растекалось чувство комфорта. Все плечи в чёрной меховой куртке были усыпаны снегом, а волосы намокли, будто недавно блондин принимал душ.       Тишину скучных хрущёвок слабым эхом разбавляли надрывающиеся голоса: два парня лежали в снегу и даже после нескольких недовольных предупреждающих возгласов пенсионерки, вылезшей из окна, они не могли успокоиться. Тогда жизнь для них казалась совсем другой: простой, тихой и слегка холодной.       Лёгкие продолжали гореть, когда дыхание пришло в норму, а уровень позитива на улице вновь сократился почти до нуля.       — А ты классный, Хёнджин.       Хёнджин почувствовал слабый удар в плечо и ощутил себя лучше, чем когда-либо в своей жизни.       В тот момент Хван даже не подозревал, что эта, казалось бы, обычная фраза занесёт его в такие дебри: район тонул в осенних упавших листьях, а лужи от вечного дождя по ощущениям доходили до колен. Похоже, с того вечера прошла целая вечность: каждый день они встречались у подъезда и лежали в снегу даже будучи больными, упиваясь соплями. Болотные стены подъезда были изрисованы непристойностями, некоторые двери квартир исцарапаны и потёрты, а на рамах единственного окна поселилось целое семейство пауков. Жили они дружно. Приехали, Хёнджин завидовал паукам, которых соседка кошатница убила бы на следующее утро. Перила скрипели при каждом прикосновении Криса, что облокачивался на них, веря в то, что они точно не могли сломаться.       Каждый сантиметр подъезда пропах куревом, а бессовестный блондинистый хулиган, известный всем соседям, только усугублял ситуацию, выпуская изо рта вредный дым и напряжённо сжимая последнюю сигарету из самой дешёвой пачки. Его брови были сведены к переносице, а губы то и дело сохли без конца. Он не мог поднять взгляда на парня, что стоял перед ним, что в это время молился на лучшее, пытаясь сдержать в себе влагу, которая вот-вот выступила бы на глаза. Каждое малейшее движение Криса отзывалось в сердце Хёнджина немым криком: в любой момент что-то могло пойти не так. Хоть он и заранее знал, что так будет.       — Блять, Джинни… — он смотрел на каменные ступеньки и растирал себе переносицу до красноты. — Я не педик.       Наконец Кристофер осмелился посмотреть на друга. Хёнджин столкнулся с полным отсутствием даже намёка на былое веселье и беспечную радость в его глазах: теперь в них плескалось отрицание действительности и отвращение. Брови немного изогнулись в сожалении: возможно, он хотел извиниться напоследок, но возникшая ненависть в венах напряжённых рук не дала ему этого сделать.       Хёнджин почувствовал, как страх ударил в виски, когда парень двинулся в сторону лестницы. Он хотел потянуться к нему, ухватиться за край ветровки и притянуть в объятья. Прямо как в ту ночь, когда это же делал Крис после сотого скандала Хвана с отчимом. Лицо тогда болело просто до жути, но чужие ладони на спине работали намного лучше любых обезболивающих. Он был его успокоением. Сейчас он лишь беспомощно наблюдал за тем, как спокойствие покидало его.       Кристофер хотел было пересчитать количество ступенек своими шагами, но вдруг остановился и потушил сигарету о крашенную в зелёный стену, не соизволив даже посмотреть на своего бывшего друга. Голос его дрожал вместе с руками:       — И… лучше не появляйся больше на глазах у моих пацанов, они не любят таких, как ты.       «Таких, как я…»       Хёнджин услышал треск собственного сердца одновременно с хлопком подъездной двери. В его голове не укладывалось, он не мог поверить, что не будет больше никакого нелепого смеха в куче снега, никакой догорающей сигареты на двоих и нецензурных надписей на стенах, которые они выводили вместе. Не будет больше той теплоты от его прикосновений и по вечерам после очередной пьянки отчима никогда не согреет в дружеских объятьях. Они больше не смогут стать успокоением друг для друга, лишь неприятным напоминанием о неправильном выборе.       На него будут пялиться. Все. Даже старушки у подъезда не постесняются обсуждать его, сидя на своих любимых лавочках и кидая на него осуждающие взгляды. На стенах надписи «здесь были Крис и Хёнджин» сменятся на яростное «Хёнджин — пидор». Ему будет страшно ходить по улице, ведь местная гопота даже не задумается над тем, чтобы не избить его при первой же возможности. Синяки на теле, заработанные от любимого отчима, будут лишь увеличиваться в количестве с каждым днём, а надежда уходить вместе с почвой из-под ног.       Успокоение покинуло его, а последняя надежда отправилась следом за ним.