Мой

      — Майки, — Изана шепчет проникновенно, отдаваясь тому чувству, которое затапливает его изнутри каждый раз при виде Майки. Его Майки. Эти хрупкие плечи, эти тонкие запястья, пальцы, которые, стоит им сжаться в кулак, так смертоносны. Эта худая фигурка, которую так легко подхватить на руки. Всё это ему одному принадлежит, даже не Майки, — ему.       — Майки. Любимый мой, — Изана нагибается ближе, почти утыкаясь носом в затылок, и ведет ладонями по плечам и до шеи — изящной, почти девичьей, с тонкой сеткой синих вен. Майки вообще само совершенство, это трудно не признать, только это совершенство почему-то напряжено донельзя. Хорошо чувствовать власть, хорошо знать, что с тобой держатся настороже, но Изане больше по душе доверчивый Майки. Податливый. Таким проще играть, хотя и строптивую версию братца он тоже любит. — Майки, ну же, посмотри на меня.       Аккуратно подцепляет двумя пальцами за подбородок, поворачивает голову к себе. Темные глаза такие пустые, что похожи на две дыры.       — Я тебе сладостей принес, — он трясет пакетом почти у Майки перед носом. — Ты же любишь сладенькое, правда?       А Изана любит, какие сладкие у Майки губы после всех его леденцов.       Майки кивает безо всякого выражения, и Изана кладет сверток ему на колени.       — Угощайся, золотце, — нараспев произносит он, и наконец обходит Майки полукругом. Тот следит за ним неотрывно, это льстит. — Ну что ты так смотришь, ешь скорее.       Изана присаживается перед ним на корточки. Раскрывает пакет, достает конфету — красная, с узором белой глазури поверх, — и вертит перед Майки.       — Выглядит чудесно, тебе не кажется? Наверняка очень вкусно! Обязательно надо ее попробовать.       Майки молчит и не двигается, и Изана медленно поднимает руку и также неспешно вкладывает конфету меж его губ. Майки подчиняется. Ест. А Изана смотрит, задыхаясь от невыносимо-легкого чувства. Он любит, когда у Майки есть что-то из списка его любимых вещей, старается окружить его этими вещами. Сладости, байки — со слов Шиничиро, Майки это любил, и, раз Шиничиро по вине Майки мертв, Изана должен за него позаботиться о младшем брате.       Он почти трепетно проводит пальцами по синей полосе от удавки на горле, улыбается Майки ласково — и говорит:       — У меня для тебя сегодня еще один подарок.       Телефон легко ложится в руку, Изана в пару кликов находит нужную фотографию. Можно было бы, конечно, перевязать праздничной ленточкой, но так было бы неинтересно.       — Вот, смотри, — он поворачивает телефон экраном к Майки. — Видишь?       В темных глаза впервые мелькает намек на чувство — такой бледный, что Изана толком не понимает, что именно там видит. Но это и не важно.       — Нравится? — он подается вперед, придвигаясь к Майки почти вплотную. Тот переводит тяжелый взгляд с экрана на него. — Я знаю, что нравится. Это тебе мой подарок на твой будущий день рождения.       Майки неловко выключает телефон и опускает руки на колени.       — Это просто фотография, — бледно замечает он.       И очень хорошая фотография — Изана, когда фотографировал Дракена, старался, чтобы всё получилось красочно, и морда у этой псины вышла достаточно яростная.       — Конечно. А сам он будет сегодня вечером там, где я эту фотографию сделал.       В глазах Майки снова мелькает что-то. Злость? Ужас? Изана всматривается так пристально, что со стороны сошел бы за одержимого. Он неглядя тянется за спину, нащупывает третий подарок, который за ненадобностью пока валялся на полу — и с удовольствием чувствует, как режется об острое лезвие катаны.       — Майки.       — Любимый мой.       — Ты считал этого человека другом, а он предал тебя. Отказался идти за тобой. Бросил тебя, когда тебе было тяжелее всего, — Изана говорит, не отводя взгляда, почти не моргая, завороженно вглядываясь в темноту глаз Майки. Он старается звучать участливо, но улыбка предвкушения всё равно растягивает губы. — Пришла его очередь тебе за это заплатить.       Пакет со сладостями шуршит в резко сжавшейся руке Майки. Изана берет его ладонь ласково, разжимает пальцы, отводит руку в сторону — и нежным жестом вкладывает катану.       — Майки. Ты можешь отомстить за себя. Вернуть ему ту боль, которую он тебе причинил. Можешь наконец стать свободным от этой связи, которая не приносит тебе ничего, кроме страданий.       Он почти шепчет последние слова, придвигаясь всё ближе и ближе к Майки. Проводит ладонью по бритому затылку, запечатлевает легкий поцелуй на губах — и смотрит с нежной, любящей улыбкой в темные глаза.       — Я люблю тебя, Майки. Только я. Я остался с тобой тогда, и я всегда буду с тобой. Но они все — бросили тебя. Обещали быть друзьями — и бросили, когда оказалось, что жизнь сложнее, чем детские игры во дворе. Отомсти, Майки. И тебе станет легче дышать.       Он кладет руку на закаменевшую грудь Майки, и тот делает вдох — будто до этого не дышал. Красивый. Такой потерянный. Изана укажет ему путь — тот, который оставит Майки только ему.       — Убей его, Майки. Я дарю тебе его, просто приди и убей.       Изана улыбается, гладит острую скулу, отводит черные пряди челки с бледного лба, и завороженно смотрит, как голова Майки дергается в легком кивке.       Такого упоительного чувства победы, как в этот момент, не способно доставить ему ничто.              Рукам тепло от крови.       Это Майки понимает уже слишком поздно, когда легко-легко шагает по улице — и откуда у него такой легкий шаг после того, что он сделал?       В голове мелькают картинки. Дракен смотрит, Дракен злится, Дракен заглядывает в глаза с чем-то вроде отчаяния — из-за страха смерти? нет, не похоже, — Дракен умирает. Майки еще помнит то ощущение, которое отдалось в руках, когда катана прошла сквозь его грудь насквозь. Мягкое. Болезненное. Тошнотворно-хрусткое, будто теперь и вправду с прошлой жизнью, с детством, со свободным и улыбчивым детством, его ничего не связывает.       Грудь сдавливает так, будто это его ребра катана пронзила насквозь. Холодно, но это, должно быть, из-за того, что на нем только одна майка и ничего больше.       Майки идет по освещенному кварталу легко-легко, как пьяный. Катану он так и оставил в груди Дракена, так что рукам тоже легко. Разве что тепло. Непривычно, в последние годы у него так сильно мерзли руки. Странно.       Фонарный свет слепит. Свет вывесок тоже. Слишком пестро, Майки бы сейчас хотел заползти в темный-темный угол, где даже дышать можно будет концентрированной темнотой, и не выползать оттуда столетиями. Нельзя. Нужно идти, как по подиуму, в свете уличных огней, с теплом крови на руках.       Майки не помнит, что было сначала — увидел ли он вывеску тату-салона, или же толкнул дверь и только потом понял, куда попал. Да это и не важно. Когда он видит иглу в руках мастера, желание оформляется само собой, Майки ровно — удивительно ровно, как только голос у него до сих пор так ясно звучит? — просит листок бумаги и вырисовывает на нем татуировку Дракена. И подставляет шею под иглу.       Момент легкой боли — момент, когда он может ни о чем не думать. Расслабиться. Забыть о том, что он сегодня сделал. Только чувствовать — и дремать.       Когда он снова нехотя выходит на улицу, будто под свет софитов, голова кружится, а боль на шее отдается сладостью, как давние-давние поцелуи.       Майки теряется во времени, и это единственное, что его пугает.       Когда он наконец ночью — снова ночью — поднимается на лифте на вершину небоскреба, где сотворил свою Поднебесную Изана, голова кружится еще сильнее. Татуировка за пару дней уже поджила, и теперь красивым болезненным узором свернулась на изгибе шеи, до ключицы. Больше она не приносила тепла, только сплошную боль, но Майки оно и нужно было. Татуировка ему нравилась.       Двери открываются с тихим звоном, ковры съедают звук его шагов, и когда Майки видит Изану на фоне панорамных окон и пугающе гигантского города, всё это выглядит как сцена из немого кино.       Изана поворачивается к нему с улыбкой, глаза его горят счастьем, он говорит что-то — Майки не понимает, что именно, но видит, как губы его шевелятся, а рука тянется в сторону Майки. И вдруг замирает. Каменеет в этой тишине, слишком светлой даже ночью из-за нескончаемых огней Токио.       Взгляд Изаны впивается в татуировку на шее, и глаза его гаснут. Вмиг, как перегоревшие лампочки. И улыбка искажается. Но она никогда и не была ласковой.       Изана оказывается рядом, молча хватает его за горло и с силой впечатывает в стену — в голове звенит, так странно всё это ощущается, и крик Изаны на фоне — тоже что-то будто бы нереальное, не отсюда. Рукам снова тепло от крови. Майки рад? Он не знает. Не знает и то, почему позволяет Изане делать это с собой. Почему руки поднять так тяжело, почему ударить он не может, почему внутри живет больная, страшная привязанность к этому новому старшему брату? Почему он позволяет ему держать себя за горло, почему позволяет обнимать, почему позволяет зацеловывать и говорить что-то о любви и о защите, почему верит ему так, будто Изана и правда теперь вместо Шиничиро?       Почему?..       За спиной Изаны, прижав руки ко рту, плачет Эмма.