О мальчишке замолвите слово

— Глупость несусветная, — сказал я. — Все эти громкие слова и красивые позы… «они не пройдут», «все-таки она вертится», «родина или смерть», «готов умереть за свои убеждения» — все это становится чушью, когда приходит настоящая смерть… Все это — для детей. И для взрослых, которые ими манипулируют… Наталья одобрительно кивнула. — Но она все-таки вертится, — сказал я. — Ведь так? Она вертится, а они не пройдут, родина остается родиной, даже если смерть становится смертью, и никто не готов умереть, но иногда проще умереть, чем предать…

«Черновик» — С.В. Лукьяненко

Чайлд не любит приёмы во дворце Синьоры. Всё пестрит огненными лилиями, шипят бутылки с шампанским, и стучит мазурка, отдаваясь болью в висках. Всё вокруг было таким ярким и пустым, словно отражало саму Синьору. Чайлда здесь не было бы, он и раньше избегал подобных светских выходов, но теперь он был Предвестником, нужно было показать новый статус. Его документы ещё хрустели своей новизной. И теперь это была его жизнь, так? Это дало его семье всё, в чём они только могли нуждаться. Фатуи хорошо заботились о семьях своих служащих. Очень хорошо. Достаточно, чтобы у Аякса и мысли не было пойти против Царицы. Оно того стоило. Чайлд просто сбежал на балкон, понимая, что больше не может терпеть щебет великосветских дам. Это было невыносимо, фальшиво, как яркая ширма, скрывающая уродливый фасад. Аякс не понимал, как их самих ещё не тошнило от этого фарса, как они могли выдерживать это целый вечер. Фатуи не многим отличались от этого общества. Тоже неискренние; жесткие улыбки, когда никто не видит; и обязательно нож в руке, спрятанной за спиной. Но это было ожидаемо. Военная мощь Фатуи стояла на трёх столпах: шпионаж, обман и сила. Аякс чувствовал себя использованным, он утопал во лжи каждый божий день. Чайлд нёс этот крест, не опуская плеч, не горбя спину. Но он искренне не понимал, как другие Фатуи так легко ныряли из одного моря грязи в другое, на таких вечерах. Как будто они и без того были недостаточно испачканы, как будто от души не оставались маленькие угольки. Чайлд хотел закурить. Его маленькая блажь, ещё одна дань бунтарской натуре. Холодный ветер проникал сквозь парадный мундир, пробирая до самых костей, и руки предательски дрожали. Колёсико зажигалки чиркало, чиркало, но не выдавало ни искры. Аякс презрительно скривился и со злости швырнул её прямо с балкона, даже не думая, что там могут быть другие люди (во дворе мертвого дворца Синьоры? Здесь даже слуги выглядели так, будто Восьмая Предвестница достала их из могил собственноручного). — Вспыльчивость делает тебя ещё более юным глупцом, чем ты есть, — хмыкнул кто-то позади Чайлда. Аякс не услышал его шагов, не уловил, как открылась балконная створка, как должна была скрипнуть дверь, чуть протрещать ручка. Его тело среагировало быстрее, чем он успел подумать об этом. Водяные клинки возникли в его руках, ещё на резком развороте корпуса. Он оттолкнулся от перил, собираясь привычно снести противника, но… было пусто. Чайлд чуть не разбил собой витражное стекло. Он в последний момент рассеял оружие, хватаясь за дверные косяки. — Неплохо, — почти похвалил Аякса неизвестный голос. Дотторе любил повторять это, но неизвестный был лишён холодного высокомерия. Чужой голос был мягким, немного хриплым, но полным печали. — Прошу, избавь меня от необходимости бегать дальше, — это было сказано с легкой, доброй насмешкой. Словно никто не собирался указывать на слабость Чайлда и его недостойное Фатуи поведение. Аякс медленно, глубоко вдохнул и выдохнул, разворачиваясь к перилам. Мужчина стоял неподвижно, прикрыв глаза, прислонившись к перилам и обхватив сигарету губами. Судя по его форме, он был обычным солдатом. Таких Синьора не жаловала в своём дворце. У незнакомца были совершенно обычные пшеничные волосы, крупные черты лица, свойственными многим представителям его народа, да сломанный когда-то нос, что сросся криво. Это было обыденно. Чайлд видел таких солдат на поле боя сотни, если не тысячи. Работяга, призванный в армию. А затем мужчина ухмыльнулся, чуть снисходительно, будто его забавили мысли Аякса. Незнакомец фыркнул и открыл свои глаза. Колдовской аметист сверкнул в белой пелене снега, окружающей их. Фиалки, ирисы, астры, гортензии и, конечно, любимые его сестрой цикламены. В их суровом климате не росли цветы, они могли лицезреть их только на страницах ботанического атласа. Но эти глаза… и цветы… Мужчина смотрел с легким снисхождением, как смотрит умирающий старик на дитя, что жалуется на свою тяжкую долю. Без насмешки, злобы и вот с такой вот мягкой улыбкой. У Аякса мурашки побежали по спине. Такие чувства в нём вызвала разве что Царица. Но от её взгляда сжималось сердце, казалось, что своими коготками она вот-вот вырвет его из твоей груди. От незнакомца же волнами исходила сила. Огромная, прогибающая и древняя, но не агрессивная. Чайлд чувствовал себя так, будто его укутали в большое, пуховое одеяло. На улице ревела вьюга, люди спешили укрыться под козырьками лавок, бежали от летящего в лицо снега. Город накрыла белая мгла, свет солнца рассеивался и доходил до них блекло белым. Исакий высился черной громадой где-то вдалеке, чётко очерченный этим белёсым сиянием, словно тело мелом на мостовой. Здесь же, на маленьком балкончике, полном снега, было тепло. Аяксу было тепло и спокойно. Настолько, что он даже не мог насторожиться из-за этого. Настолько, что хотелось прикрыть глаза и расслабиться, привалиться к чужому плечу. Мужчина был одного с ним роста, но всё равно казался выше и больше. — Значит, ты новый щенок Царицы? — мужчина выдохнул дым и вопросительно выгнул бровь. Чайлд сбросил с себя это тёплое ощущение, как маску, быстро разъяряясь. Холодный ветер царапал щёки, но это было и вполовину не так сильно, как скрежетал этот вопрос по сердцу. Да как у солдата вообще язык повернулся?! — Я Одиннадцатый Предвестник! — прорычал Чайлд, желая напомнить зарвавшемуся глупцу с кем он имеет дело. — А я твоя Страна, приятно познакомиться, — мужчина качнул головой в знак приветствия и вновь затянулся сигаретой. Аякс оторопел на секунду. Он не понимал, как воспринимать эти слова. Что имел в виду мужчина? Это красивая метафора о том, что эта страна построена на солдатских телах? Среди них завёлся такой романтик и поэт? Но незнакомец был слишком серьёзен, силён и совсем не боялся его, Чайлда, Одиннадцатого Предвестника. — Можешь звать меня Иван, — добавил мужчина. — Брагинский. «Иван,» — позывной для многих магов Фатуи. Обесцвеченный и обезличенный. Просто кодовое имя, вечно мелькающее в отчетах. Пустышка. Чайлд не сдержал смешка. — Я понимаю, но всё же, Аякс, прояви хоть каплю уважения, — Брагинский журил его, как мальчишку, едва ли не грозил пальчиком. Чайлд ощетинился. «Аякс» — это о доме, о семье. Аякс — не Тарталья, не Чайлд, Аякс не служит в Фатуи, не чинит хаос везде, куда ступает. Аякса любят, о нём заботится самая лучшая старшая сестра в мире, искренне волнуясь, у Чайлда только сотня клинков в спине и маска, скрывающая глаза. Тарталья смеётся только в пылу боя, Аякс — от щекотки младшего брата. Это имя табу, это имя сокровище. Оно отделяет Чайлда от Фатуи и возвращает его домой каждый раз. Брагинский знал это, по глазам было видно. Знал слишком много для обычного солдата. Чайлд был уверен, что помнил в лицо всех Предвестников, он чувствовал их презрение к нему. Этого странного мужчины среди них не было. Его не было даже подле Царицы. — Скорей уж она должна быть при мне, — фыркнул Иван, чуть склоняя голову на бок и протягивая ему портсигар. — Опасные слова, — Чайлд поёжился от колючего холода, но принял сигарету. Ему даже не нужно просить запал. Кончик сам послушно вспыхнул. Пиро Глаз? Просто руны самозапала на портсигаре? — Не для меня. Не думаю, что она слишком удивится, — Брагинский просто пожал плечами, и всё в нём говорило о том, что его это точно не пугало. Чайлд впервые задумался, кто может стоять так высоко, чтобы говорить так. Легко и безразлично, не боясь гнева Царицы. Такие люди вообще существовали? Даже царская семья не могла похвастаться подобным. С другой стороны, он никогда не видел монарших особ. — Ваше Высочество? — решил уточнить он. Не важно, что он был Предвестником. Гнев такой особы всё равно мог достать его семью. Стоило быть осторожным. Чайлд чувствовал себя так, словно ступал по тонкому льду. Он не боялся провалиться сам (вода, буквально, была его стихией), он боялся утянуть на дно других, ступающих за ним следом. Мужчина фыркнул и как-то печально улыбнулся. — Многие склонны путать понятия: «Отечество» и «Ваше превосходительство». — Что? — вырвалось у Чайлда против воли. Но Брагинский проигнорировал его вопрос. Он неспеша докурил, не сводя фиалковых глаз с напряженного, как струна, Аякса. — Мне жаль, — наконец произнёс он. — Дети не должны решать ошибки взрослых. Дети не должны идти на войну, где по одну сторону эгоизм и святая уверенность в своём праве, а по другую ходит такой же глупый зверь. Ничем не лучше. Мне стало стыдно, поэтому я решил взглянуть на тебя сам. — Я уже не ребёнок! — прошипел Аякс. Он кровью и потом не просто заслужил, а выстрадал, вывоевал своё звание. Чайлд нёс волю Царицы, не оглядываясь на сомнительность методов, постоянные предательства и бесконечную дорогу лжи. Его проклинали в глаза и за спиной, ему желали смерти и мучений, его ненавидели, жалея и убиваясь, что однажды повстречали. Это была цена. Плата. Да как этот проходимец смел обесценивать всё это?! — Конечно, нет, — согласился Брагинский, смотря всё так же мягко и спокойно. Несмотря на злость Чайлд всё равно почувствовал это обезоруживающее тепло, что объяло его со всех сторон. Это было похоже на объятия сестры. Они так же сквозили горечью и печалью, скрывая бесконечные «прости» за мягкой улыбкой. Прости, что не защитила тебя от решения отца. Прости, что повзрослел так рано, не углядела. Прости, что позволила им забрать тебя. Прости, что не взяла за руку и не увела, пока была возможность. Прости, что теперь наслаждаюсь спокойной и мирной жизнью за счёт тебя. Прости, что наши жизни ты обменял на свою. Прости, что стали твоими кандалами. Прости, прости, прости… — Даже она это знала, — отметил Иван, выкидывая сигарету. — Хотя её вины в этом не было. Чайлд чувствовал себя так, будто к нему залезли в голову и вывернули всё наизнанку. Заглянули в нутро, а дверь за собой не закрыли. Потоптались да в душу плюнули. — Не смей даже говорить о ней! — воскликнул Чайлд, отбрасывая в сторону так и не раскуренную сигарету. Он чувствовал себя слишком эмоциональным, потерявшим контроль, и теперь его, как лодку в шторм, швыряло от одной эмоции к другой. Иван тяжело вздохнул, словно ожидал какой-то другой реакции. Он просто сделал шаг навстречу, и Чайлд не успел даже пошевелиться, как тяжелая рука потрепала его по голове. Печальная мелодия ворвалась в его голову, разливаясь внутри, подобно реке. Она звенела, тосковала и пела. Она несла в себе воспоминания о былом, о том, что было годы и века до. И в этих воспоминаниях Чайлд видел другого Крио Архонта, мужчину, старца, что принёс победу в войне. Он кутался в тёмный плащ и носил чёрную фуражку. Однажды старик преклонил колено перед кем-то и исчез, а позади него остался ребёнок. Юная девчушка так похожая на их Царицу. О боги!.. Это и была Царица! Нежный цветок, покрывшейся льдом, оставленный единственным, кто заботился и любил. Песня была полна скорби и печали о том, что уже не исправить. Нить боли тянулась сквозь все эти века, неся в себе груз сожалений. — Даже самый стойкий цветок замерзает, оставшись один, на безжизненной земле, Аякс. Не уподобляйся ему, мечтая о славе и сражениях, вдали от дома, — голос Иван был полон тихой нежности, а глаза едва заметно блестели. Чужая горечь обрушилась на Тарталью вместе с тихим голосом, звучащим в такт мелодии. И к Чайлду пришло понимание. Тот самый кто-то, перед кем склонил голову прошлый Архонт, стоял перед ним. Иван Брагинский. Страна. Его Родина. Родина, потерявшая всё в той древней войне. Родина, замерзшая точно так же, как и Царица. Его тихая и печальная Родина. Чайлд увидел в этом своё будущее. Он увидел себя, с вечной маской на лице, с чужой, ненужной преданностью великого божества, с огромной силой, признанием Царицы и возможностями. Пустое. Замёрзший во льдах цветок. Чайлд дрожал. И буря над городом здесь была ни при чём. Всё его существо содрогалось от ужаса и горя, и горячие-горячие слёзы капали на кристально белый снег. Он обхватил себя руками, словно пытаясь удержаться на месте. Его разрывало от этой сквозящей тоски и боли. Чужие чувства заполняли его, но горевал он, как о самом себе. Аякс лелеял эту боль, как родную, потому что это и была его боль. Картина возможного будущего стояла слишком ясно перед глазами. Аякс не хотел этого так. Не такой ценой. — Я никогда не желал для своих детей подобного, — на грани слышимости прошептал Брагинский, продолжая поглаживать Чайлда по голове, как маленького ребенка. Хотя, наверное, для своей Родины он и правда всегда будет ребёнком. Неисправимым, хулиганистым и слишком задиристым, но неизменно любимым, нужным. Иван Брагинский ушёл так же незаметно, как и появился. Брагинский оставил после себя солёный привкус и ощущение теплого одеяла на плечах. Неважно, чего хотела Царица, его Родина желала спрятать его в мягком свете своих объятий, чтобы он не повторил ошибки Государства.