Целуя руки твои

— Простите, я поранил Вас, Ирума-сама— Элис руки Ирумы в своих сжимает, трепетно так, словно искусный кусочек хрусталя держит, и чувствует как неистово горят щёки. Полыхают, будто пламя, вместе с которым Ирума отбил мяч во время экзамена. Как пламя, от которого у Ирумы на руках теперь ожоги. Незначительные совсем, явно пройдут скоро, да всё равно ведь болят ужасно. Асмодей смотрит на них печально, остроконечные уши его опущены. — Ничего страшного, Азу-кун — А Ирума только улыбается смущенно, мило так. У Элиса от этого сердце колотится сильно и громко, невыносимо. Одна только эта улыбка заслуживает всего мира. Асмодей дрожит. Гладит большими пальцами израненные ладони, нежно-нежно, словно исцелить таким образом пытаясь. Забрать всю боль себе. Кожу, на удивление довольно грубую для столь хрупких, на первый взгляд, рук Ирумы обдает дыханием теплым и губами, пересохшими давно от волнения, Элис пересчитывает костяшки. Сначала на одном запястье "Одна, две.. Пять" На каждой остаётся по поцелую. Легкому такому, но обожания переполненному. Так королям обычно кисти целуют. Судзуки рук не отдергивает, позволяет Асмодею продолжить. "Шесть, семь.. Десять" Губы обжигает легким морозцем, когда ими задевают кольцо на одном из пальцев. Красивое такое, золотое, с искусно выгравироваными символами. И не скажешь сразу, что эта безделушка способна высосать из демона всю магию. До последней капли. Элис подобное уже ощущал на себе. Повторить бы не хотелось. И ему, Асмодею, казалось бы, должно быть жутко даже смотреть на палец, перстнем украшеный, не то что целовать его, да ещё и так трепетно. Оно бы и было так, только вот кольцо это принадлежит господину. Его господину. И снять его невозможно, оно, можно сказать, стало частью руки. Руки Судзуки. А этого более чем достаточно. Ведь Асмодей, очевидно, готов искренне полюбить всё на свете, даже способное жестоко убить его, если оно будет связанно с Ирумой. Краска с щёк медленно стекает на шею. Элис к самым кончикам пальцев мягкими губами прижимается и слышит тихое "Ах" сверху. Дыхание от этого невольно сбивается. На мелкие рубцы и огрубевшие подушечки сыпятся едва ощутимые поцелуи. В них Асмодей все свои чувства вложить пытается. По большей части - сожаление. За то, что посмел в силе Ирумы усомниться, подумал, что во время "Казни" помощь его потребуется, будто бы сам Ирума захочет, чтобы он поддался. За то, что позабыл, как долго он трудился. Забыл все тренировки, на которых Судзуки руки свои до красноты и ссадин сбивал, лишь бы мяч поймать. Как же за это стыдно. Но также в прикосновениях Асмодея чувствуется и любовь. Сильная такая, по-щенячьи верная и преданая. Заполнившая собой всю душу демона. (Это ведь так любят те самые "друзья", к которым его относит Ирума, да? Элис не уверен. Элис в принципе не до конца понимает, что значит слово "друг") Звонкий чмок отпечатывается на середине одной ладони и оттуда кончиком носа, медленно скользя по коже, Асмодей ведет вверх, обратно к тонким пальцам. После осторожно переворачивает ладони Ирумы и целует уже в запястья. — Азу-кун. Элис острыми ушами дёргает, вслушивается, и нежный взгляд розовых глаз к лицу парня поднимает. Судзуки же смеется тихо пока по щекам краска яркими пятнами расползается. Не привык он к таким нежностям, оттого и смущается, а у Асмодея бабочки в животе от этого порхают. Маленькими крылышками своими хлопают и внутри всё переворачивают. Будоражит. — Азу-кун, — Снова зовёт Ирума и смотрит на Асмодея тепло-тепло, как умеет только он. У Элиса от этого взгляда неровно бьющееся сердце успокаивается в миг. "Господин его простил" – думает он (а Ирума с самого начала и не злился) и, прижимаясь алой щекой к шершавой ладони, не может сдержать блаженной улыбки. — Спасибо, Азу-кун, теперь совсем не болит.