Исповедь (Цикл: Сказки дикого юга)

Я не раскаиваюсь.* Все началось в то время, когда мне было четырнадцать. Шел одна тысяча девятьсот десятый год, и моей семье жилось туго. Отец совсем недавно потерял работу, а мать была вымотана и выжата уходом за пятью детьми. Мной и четырьмя моими сестрами. Младшей из них на тот момент было всего два года, старшей — тринадцать. Но больше всего неприятностей доставлял я. Мои постоянные болезни, особенно в пасмурную и холодную погоду, которая довольно часто господствовала в этих местах, порядком поднадоели моему многочисленному семейству. Казалось, не было ни одной зимы, когда я не подхватил бы простуду, или даже чего посерьезней. Поэтому, как только я вырос, меня сослали к тетке, на юг. Здесь меня ждала взрослая жизнь. Для начала меня отправили работать на табачную фабрику, но там платили немного, и уже через год я пошел в шахты. Работа была на износ, каждый день на десять часов мне приходилось опускаться под землю в душные и затхлые узкие коридоры для горняков. Каждый день я возвращался на землю из этого ада весь чумазый и еле стоящий на ногах от изнурительного труда. А дома меня ждала строгая дисциплина в лице деспотичной тетки. Ни шага в сторону — таков был ее девиз. И мне довелось лишь однажды ослушаться ее приказа и выйти на вечернюю прогулку с такими же, как и я, парнями -рабочими, в местный паб, под предлогом того, что нас задержало начальство. Тогда-то я и совершил главную ошибку в своей жизни — влюбился. Причем в девушку совершенно случайную и, как впоследствии оказалось, из разряда тех, что мне не по зубам. Но сердце упрямо стояло на своем. Каждый день с той самой встречи, что случилась, когда я шел из паба домой, мы виделись с ней в парке и долго болтали. Прошло пару недель, и обо всем разведала ее семья. Поднялся жуткий скандал, меня кляли все, кто только мог. Обвиняли в том, что я охмурил ни в чем неповинную душу, призывали одуматься. А что я? Я сделал ей предложение, и она, назло всем, согласилась. Так началась наша нелегкая семейная жизнь. Я из кожи вон лез, чтобы услужить супруге, работал до седьмого пота, крутился как мог, а ей, казалось, было все равно. Ее чувства ко мне быстро остыли, и все, что осталось от яркого пламени — серое и унылое пепелище. Я немного приуныл. Жизнь снова раскрасилась для меня темными тонами; я начал пить. Каждый мой вечер начинался с виски и заканчивался им же. Так продолжалось где-то полгода, а потом появилась Манипенни. Мое благословение и проклятие в одном лице. Когда моя жена забеременела ею, я только разозлился. Она стала капризной и неповоротливой, часто жаловалась мне на самочувствие, но я лишь презрительно махал рукой в ее сторону и с удвоенным рвением прикладывался к бутылке. Пьянство мое стало настоящей угрозой, бывали дни, когда я не просыхал от рассвета и до заката. Жизнь катилась на дно. С появлением ребенка все стало только хуже. Финансовые проблемы, злость и постоянное раздражение — вот в какой атмосфере росла малышка. Я решил взять себя в руки, перестал пить, попытался крутится благодаря тете на рынке акций, но в первый же месяц прогорел и остался без гроша в кармане. Пришлось занимать деньги. И тогда моя супруга преподнесла мне очередной неприятный сюрприз, у нас будет еще один ребенок. Я не знал, что мне делать дальше, денег едва-едва доставало на троих, и о еще одном человеке нечего было и говорить. Это было просто невозможно, невозможно, неправильно и ужасно. Целую неделю перед родами я провел в молитвах о смерти этого существа. Каждый божий день я приходил домой, откупоривал бутылку и начинал причитать: умри, умри… Но он не умер, казалось, весь мир воспротивился моим чаяниям. Абсолютно здоровый, пухлый малыш, даже не догадывался, сколь нежеланно было его появление на свет. Он мило улыбался всем, кто заглядывал, чтобы посмотреть на него, и почти никогда не кричал, мне даже начало казаться, что он понял, что я что-то замышляю. Каждый раз, проходя мимо его колыбели, я ловил себя на предательской мысли — задушить его. В это же время я обдумывал, планировал и наконец обговорил все с женой. Мы отдадим мальчишку в другую семью, может быть даже в другой штат, неважно куда и к кому, только бы поскорее избавится от этой ноши, раз и навсегда. К моему удивлению, она довольно быстро сдалась, и уже через месяц мы подыскали семью, согласившуюся забрать ребенка. Нам даже дали за него денег, и я сумел наконец-таки расплатиться с кредиторами. Казалось, что все наладится. Тетка моя скоропостижно скончалась, и мне достался в наследство ее большой дом, а также небольшая мануфактура по производству сигар.И я был счастлив, как бывают счастливы только скупые и меркантильные люди, узревшие в деньгах самоцель существования. Летели годы, но супруга так и не принесла мне больше наследников. У меня было единственное чадо — моя дочь, Манипенни. С каждым годом она становилась все краше: огромные лазурные глаза, шикарные каштановые волосы и белая, как фарфор, кожа. Кандидатов в мужья было хоть отбавляй. Но я не мог позволить своей единственной дочери брак по любви. Настали тяжелые времена, и я нуждался в приливе нового капитала. Выбор пал на него. Высокий и статный, а главное с большим и стабильным достатком, он был мечтой любых родителей. Но претенденток на руку и сердце его было слишком много. Тогда у меня созрел план, возможно один из самых подлых моих поступков. Нужно было оклеветать этого господина, снискать ему дурную славу, таким образом отвадив от него всех иных дамочек. Я долго раздумывал над разными вариантами этой клеветы и пришел к выводу, что это должно быть убийство. Я подыскал для этой цели наемников. Свору местных разбойников, готовых на все, ради наживы. Пришлось отдать им деньги наперед, но другого выхода у меня не было. Ровно в десять, когда небо уже покинули последние лучи солнца, я, как бы невзначай, вышел на прогулку. Раскаленная за день земля дышала сухим теплом, а легкий ветер приятно ласкал кожу. Это был воистину чудный час для променада. Медленно разгуливая по переулкам опустевшего города, я постепенно приближался к его дому. Согласно договоренности, там, в его дворике, уже будет лежать труп, и мне останется только изобразить искреннее недоумение и вызвать шерифа. Этот дом, выходящий на главную улицу фасадом, был один из самых величественных строений в округе. Белые стены, резные, в викторианском стиле колонны на веранде и две кадки с цветами при входе, такое в Гринвилле мог позволить себе далеко не каждый. С обратной же стороны к его стенам примыкал другой дом, также повернутый фасадом на улицу, только уже параллельную проспекту. Там, в этом узком коридоре между ними, засыпанном щебнем, и должен был быть труп. Я еще не знал, кто это будет: ребенок или взрослый, мужчина или женщина, да и не все равно ли? Завернув в переулок, я увидел его. Худого, почти бездыханного мальчишку, который лежал на земле. Дыхание его было тяжелым и поверхностным. Послышалось несколько судорожных хрипов, и он затих. Затих и я, глядя на это ужаснейшее проявление человеческой сущности, на это отвратное проявление сущности моей. Нет и не может быть ничего ужасней убийства невинного человека. Никто и никогда больше не увидел прежнего меня, его больше не мог видеть и я сам. Я сообщил обо всем полиции. Я осуществил свой план. Все, казалось бы, удалось, если бы не одно «но». Он покончил с собой, бросился в озеро. Я был зол, я был настолько зол, что почти не осознавал себя. Я избил свою дочь, до сиреневых кровоподтеков и заплаканных от стыда и обиды глаз. Я узнал, что это был мой сын. Я убил своего сына, обвинил его в совершенном мною убийстве. Почти поженил собственных детей, окропил свои руки кровью неизвестного мальчишки, и все это за несколько дней. Они меня бросили: жена и дочь ушли от меня, куда глаза глядят. Я остался один. Я больше не я. Я вырыл собственную могилу задолго до смерти и все что нужно сделать — это лечь в нее и умереть. Осталось терпеть совсем немного. Все началось и закончилось в одна тысяча девятьсот десятом году. * — так сказал в своей книге Джакомо Казанова.