until the candles burn down this place

Тсунаёши улыбался. Хибари видел эту чёртову улыбку и хотел стереть её с лживого лица. В ней было больше фальши, чем во всех сериалах о любви. Эта прогнившая маска отдавала резким привкусом одиночества и чёткими личными границами. Хибари откровенно плевать почему это травоядное улыбается в течение дня, если бы не полосы на предплечьях, которые он выводит каждый вечер. В одно и то же время на руках Хибари появляются кровавые следы от лезвия, и если это не было проклятьем от рук колдуна, то проклятье соулмейта точно. Ему хочется увидеть, как этот парень собирается скрывать исполосованные руки летом. Или это будут такие же нелепые отмазки, как те, которые он мелет, когда утром замечают его опухшие глаза? Уж у кого туго с фантазией. Синяки, которые он оставляет после себя, когда Тсунаёши нарушает правила, уже не кажутся такими травмирующими, в то время как этот мнимый жизнелюб сам наказывает себя так, как никто другой. Чего стоит его избиение тонфа, когда в любой день одним движением травоядное может лишить себя жизни. Хибари не чувствует этой боли, рана за раной просто появляются на его руках. И не исчезают лишь по тому, что с каждым разом на их месте делают новые и новые порезы. Возможно, именно по этой причине он до сих пор не обратил знание о том, кто его соулмейт против Тсунаёши. Это не мешало ему жить и выполнять свои обязанности. Рисунки на теле можно было терпеть, но не грядущую новость о самоубийстве Савады. Вероятно, это было бы привлекательной новостью для мафии — У Босса Вонголы есть соулмейт, — стать катализатором для многих личностей найти этого самого соулмейта и отправной точкой для интересных сражений. Но также это принесло бы полный беспорядок в Намимори, и Хибари не хотел жертвовать спокойствием города. Он знал, что Малыш сам сразится с ним, если в ближайшее время не появится достойных противников. Хибари долгое время скрывал существование проклятой связи, потому что не видел смысла в ней. У него был интерес к растущему потенциалу Тсунаёши в битвах, но он не превосходил ту точку, при которой Хибари мог остановить самокопания парня. Он ждал момента, когда способности того достаточно возрастут, чтобы устроить жестокий спарринг, но всё время натыкался на отталкивающую улыбку, за которой скрывались уродливые демоны. От этого чувствовалось лишь раздражение, которое выплёскивалось новыми побоями на теле Савады. Этот день ничем не отличался. Тсунаёши ходил с той же улыбкой, когда ночью Хибари наблюдал как количество порезов на руках стремительно увеличивается и появляются первые полосы на бёдрах. И он не мог представить как шумное травоядное не заметил у Савады то, насколько красными были глаза. Он выглядел явно лучше к концу учебного дня, когда стоял в кабинете Дисциплинарного Комитета, но синяки под глазами выглядели слишком болезненно даже на его чуть загорелой коже. — Спасибо, что помогли нам вчера, Хибари-сан, это очень выручило, — неловко улыбается Тсунаёши и сжимает ручки своей сумки. Хибари не собирался отвечать на это. Савада и сам понимал, что он присоединился к битве лишь из-за собственных убеждений, а не для помощи его кучке травоядных. Это не включало в себя наблюдение за битвой, в которой участвовал Тсуна, но это было секретом его и Малыша. И кто может осудить Хибари за то, что он порадовался тому, что Малыш умел хранить секреты и предпочёл промолчать. Однако это вернуло его к реалиям того, что Тсунаёши сражался ради этих самых травоядных. Они были его гордостью. И Тсунаёши защищал свою гордость до последнего вздоха, осознавая потом, что проснулся на больничной койке. Какая-то часть Хибари злилась на то, что Савада был абсолютным исключением в защите близких. Он это наблюдал и в повседневности. Тсуна оказался тем, кто отдаст обед другому, забудет надеть шарф, но напомнит тепло одеться остальным, выполнит чужую просьбу, даже если она не входила в его планы и обязательно пойдёт куда угодно за своей компанией, не обращая внимания на температуру. Где кроется настоящий Савада Тсунаёши за всем этим страхом и налётом покорности? — Беспокоишься о всех, кроме себя, — выдыхает Кёя, наблюдая за тем, как под рукавом пиджака можно было заметить чёрную повязку. Хибари хмыкнул дальновидности парня. Очевидно он начал их носить сейчас, чтобы потом не возникло внезапных вопросов о закрытых предплечьях. Оставалось только гадать, насколько терпелив Малыш, что до сих пор не вправил мозги своему протеже, и надеяться, что он не рассчитывал, что эту ситуацию исправит Хибари. Потому что Хибари не собирался из-за этого раскрывать свои запястья. Порезы не были глубокими и скорее соревновались в длине, они не говорили о том, что в один день Савада импульсивно перережет вены и истечёт кровью на полу ванной. И в другом случае для этой проблемы у него в доме находилась дюжина людей, которые могли вовремя вызвать скорую. Проблема заключалась в том, что Тсунаёши не прекратит себя истязать, скрывая всё новые и новые доказательства того, что он не в порядке. — Это не так, — он отводит взгляд и до побеления костяшек продолжает сжимать ручки сумки. Хибари не ждёт его следующих слов и прерывает: — Повтори свои слова, когда войдёшь в этот кабинет без повязок, — лениво говорит он и откидывается на спинку кресла. — В футболке и без повязок. Хибари не смотрит на то, как напрягается тело Тсунаёши, потому что может наизусть предсказать все эмоции обладателя этих больших карих глаз. Он заостряет внимание на звуках и рассчитывает на то, что парень просто убежит из кабинета и будет гадать о том, как Глава Дисциплинарного Комитета узнал о его грязном секрете. — Это нарушает правила школы? — Тсунаёши пытается отступить и сыграть в дурачка, но у него это плохо получается. Потому что актёр из него никакой, и все присутствующие это знают. — Савада, не испытывай моё терпение, — зло говорит Кёя и возвращает взгляд на ученика. — Не говори, что ты не знаешь правила школы на третьем году обучения. Если это так, то готовься быть избитым тонфа, — Хибари замечает как плечи Тсуны опускаются. — Хотя о чём это я. Ты у нас давно записался в мазохисты. Только и жаждешь почувствовать боль. Прекрасно. Хибари достаёт тонфа и обходит стол, чтобы нанести первый удар в солнечное сплетение, от которого парень падает на пол. — Тебе стало легче? — насмешливо уточняет он. — Ты ведь для этого пришёл? — ещё два удара приходятся в живот. — Отвечай, Савада. — Простите, Хибари-сан, — говорит Тсуна, пока рефлекторно прикрывает руками лицо. — Я не знаю что вы хотите услышать. Кёя смотрит в невозможные глаза и ловит все эмоции, что могут проявиться на лице напротив. Он чувствует как в собственной груди взрываются фейерверки различных чувств и не успевает их осознать, когда нарушает все свои границы и правила. — Я хочу услышать причину, по которой недавний медосмотр ты проходил в этих же повязках и носишь несколько недель, не снимая, — ровно говорит он, наблюдая за тем, как Тсуна поднимается с пола. Хибари уверен в том, что ему нужно личное и откровенное признание от зверька, что он должен сам показать свои руки, прежде чем Кёя покажет свои. — Смена стиля? — неуверенно предлагает Тсунаёши, но наблюдает более свирепый взгляд напротив и пазл в его голове сходится. Он больше ничего не говорит, когда снимает пиджак и закатывает рукава рубашки. Его сердце гулко бьётся от страха и вопросов о том, догадывается ли Хибари обо всём, но нервными движениями всё же снимает повязки, оголяя уродливые предплечья, что были испещрены неаккуратными порезами. — Малыш не мог промолчать. Тсунаёши едва успевает осознать, что Хибари не показал даже малейшего удивления. Это странно смущает от догадок того, что Глава Комитета мог всё знать и наблюдать за его жалким состоянием. — Реборн… — задумчиво отвечает Тсуна. — Он сказал пару раз, чтобы я прекратил заниматься ерундой. — Но ты всегда занимался только этим, — устало выдыхает Кёя. — Тебе снятся кошмары? — Что? — недоумённо спрашивает парень. — Это всегда происходит ночью. Отчего же? Тебе снятся кошмары? Отвечай, — хищно говорит Хибари, делая голос громче на последнем слове. — И-иногда, — заикается Тсунаёши и с сомнением осматривает фигуру напротив. — Но откуда вы… — Я могу угадать, — прерывает Хибари и почти вплотную оказывается возле Савады, хватая левое предплечье и внимательно рассматривая раны, — что тебе снится твоя ускользающая гордость. Скажи мне, что я не прав, — насмешливо предлагает он. — Это так очевидно? — с тем же страхом спрашивает Тсуна, но успешно скрывает дрожь в голосе, когда ощущает лёгкие поглаживания возле полос с запёкшейся кровью. — Хм, — протягивает Хибари, — я удивлюсь, если ты делаешь это, потому что тебе снится огромная чихуа-хуа, которая готова тебя съесть. Тсунаёши невольно улыбается от того, что такая глупость вылетела из рта Главы Дисциплинарного Комитета, но быстро справляется с этим, когда его предплечье поднимают ещё выше и целуют. Он чувствует стремительно краснеющие щёки и уши, которые горели огнём от этой лёгкой ласки. — Тебе нужно принять реальность, зверёк, — спокойно говорит Хибари, когда берёт второе предплечье. — Вся твоя гордость будет рядом с тобой даже на смертной одре, потому что именно так поступают травоядные. Они не растворятся в воздухе и будут идти рядом, не только ты дорожишь этими связями, — он смотрит в глаза Тсунаёши, когда целует правое предплечье, после чего отпускает руки. — Вернись в этот кабинет через неделю. Обработай раны и выкинь лезвие. — Почему вы… — Я не повторяю дважды, — прерывает Хибари и зло щурит глаза. Тсунаёши сглатывает, но не отступает: — Откуда вы узнали? О повязках? — Спроси об этом снова, когда раны заживут. Я отвечу. Савада вновь надевает повязки и пиджак после этого, всё ещё ощущая некий подвох, о котором молчит интуиция. — Эгоистично ли радоваться тому, что мафия никогда не позволит уйти моим друзьям куда-то слишком далеко? Что они всегда будут рядом, потому что погрязли вместе со мной в этом. — Савада, мы все эгоисты, — Хибари объясняет простые истины и уже стремится вернутся к документам, присаживаясь вновь в своё кресло. — Посмотри на это по-другому. Не похоже, что кто-то из них этим недоволен. — Что на счёт вас? — уточняет Тсуна и подходит к столу. — Это означает не только интересные битвы. — Мне хватит этого и, — он протягивает руку и коротко треплет непослушные волосы Тсунаёши, — этого, остальное второстепенно. Савада хочет ещё о многом спросить, но видит как взгляд Хибари падает на бумаги и понимает, что больше не удостоится ответов. Он чувствует облегчение, что начинает патокой разливаться по его груди и качает по мышцам усталость, накопленную за несколько недель. Тсуна не думает о мотивах Хибари, отгоняя мысли о горячих поцелуях на запястьях, но безмерно благодарен ему за этот разговор. Он старается представить как распахнёт двери этого кабинета через несколько недель и узнает причину беспокойства, вовсе не ожидая ощутить те же холодные руки своей кожей, но тайно будет надеяться поймать взгляд небесно-жемчужных глаз и прочитать те эмоции, которые искрами вспыхивали сегодня.