Повышенные рефлексы

Повисшее в воздухе напряжение мертвым грузом давило на всех и вся. Шельгу, казалось бы, это не должно было задевать — но задевало против воли, словно раскалившаяся атмосфера Золотого острова угнетала и его. Американский флот, забастовки рабочих — всего лишь внешние события, и Шельга убеждал себя, что не имеет к этому никакого отношения. Это не его забота, а Гарина — кто затеял эту игру, пускай сам и выпутывается из собственной паутины. Зато срочный вызов во дворец касался именно его — и тут уж не отвертеться. А значит, Шельге в очередной раз предстояло искать выход и пытаться вытащить здравый смысл Гарина из глубокой спячки. Возле дворца Шельга остановил предоставленный ему диктатором острова автомобиль и, поднявшись по роскошной лестнице в кабинет, застал Гарина сидящим в кресле в глубоком трансе. Зловещая бледность покрывала его лицо, темные круги под глазами — то, что называется «ни жив ни мертв». Куда подевалась его энергия, азарт, готовность в любую минуту вызвать на бой все человечество и, конечно, этот бой выиграть? Неужели сдался? В какой-то момент Шельга поймал себя на мысли, что не готов злорадствовать, видя давнего врага отчаявшимся и почти признавшим свое поражение. Заметив Шельгу, Гарин встал со своего места — в потухшем взгляде на минуту вспыхнул проблеск живого огня. — Вы здесь, товарищ Шельга, — голос охрипший, бесцветный. Гарин протянул к нему руки, желая обнять. — Вы здесь, все остальное неважно. Вы справитесь, если я и верю в кого-то на этом острове, то только в вас… — Вам нехорошо, Петр Петрович, — Шельга провел ладонью по его помертвевшему лицу, словно стряхивая скопившееся напряжение. — Придите в себя, успокойтесь, тогда и поговорим. Какое-то время Гарин молчал, судорожно ловя ртом воздух. Нервная истерика, ничего особенного, любого бы накрыло на его месте. Шельга опустил ладони ему на плечи и, расстегнув воротник рубашки, начал разминать шею. — Не думайте, что я хочу вас задушить, Петр Петрович, — успокоил он Гарина, видя, что тот нервно дернулся. — Небольшой массаж, поможет расслабиться и прийти в себя. Научили в гребном клубе. Осознав абсурдность собственных опасений, Гарин зашелся надсадным истерическим смехом, затем повернулся к Шельге и, схватив его руку, в каком-то безумном порыве прильнул к ней губами. Никогда еще Шельга не видел Гарина таким: отчаяние, страх, осознание собственной слабости — так подточили боевой дух неутомимого честолюбца бушующие на острове беспорядки. И, кажется, Шельга понял, зачем Гарин позвал его во дворец: ему тяжело оставаться один на один со своими проблемами. Гарину нужен был кто-то, кто уважает его и не желает ему зла. Кто-то, готовый просто быть рядом и держать его за руку. — Продолжить? — улыбнулся Шельга, заметив, что Гарин действительно почувствовал себя лучше, и снова начал энергично массировать ему плечи. — Что ж вы со мной делаете! — простонал Гарин, запрокинув голову. Кровь прилила к его лицу, а дыхание стало шумным и сбивчивым. — Повышенные рефлексы, вы говорили, — вспомнил Шельга. — Если вам неприятно… — он отстранился от Гарина, раздумывая, что делать дальше. Вариант «просто выпить вина и поговорить» вряд ли подходил — их беседы почти всегда заканчивались яростными спорами о политике и мироустройстве. — Эти рефлексы, Василий Витальевич, меня самого пугают… — Ждете выстрела в спину? — догадался Шельга. — Но я же говорил, что не буду вас убивать! — Выстрела? — переспросил Гарин. — О нет, от кого угодно, только не от вас… Он преодолел разделявшее их расстояние и, обняв Шельгу за плечи, крепко прижал к себе. — Вы мне очень дороги, Василий Витальевич, — сказал он, впившись в Шельгу своим темным острым взглядом. — Хочу, чтобы вы это знали. Я вызвал вас, потому что вы нужны мне здесь и сейчас. Именно вы. Проще всего было списать очередную причуду Гарина на беспорядки, на его возбужденное состояние, на сумасбродный характер, но память упорно подбрасывала Шельге другое. Путешествие на «Аризоне», потоки соленых брызг, захлестнувшие Шельгу быстрее и внезапнее, чем он успел среагировать… Сильные и цепкие руки Гарина тащат его из бушующих волн, потом — мгновенный провал в беспамятство. И наконец — короткий, но жаркий поцелуй, от которого Шельга пришел в себя. Попытка привести его в чувство? Помешательство? Такой своеобразный вид искусственного дыхания? Или что-то другое, более сложное, более темное. И — более мучительное для обоих. Повышенные рефлексы, как же. В таком случае, у Шельги они тоже выходили за грани нормы. Давние дела, но Шельга никогда не спрашивал Гарина, что это было — ни к чему усложнять то, что и так непросто. А с Гариным вообще ничего не могло быть просто — сегодня он целится в тебя из пистолета, а завтра клянется в вечной любви, возлагая к твоим ногам весь мир. И будь они оба прокляты, если его гнев или обожание были неискренними. Этот человек был слишком непостижим, чтобы его анализировать. Но, признаться, сейчас Шельга и не хотел это делать. Все, чего ему хотелось сейчас — это оставаться в его сильных, но непередаваемо нежных руках, чувствовать на себе ласкающий взгляд. Шельга не удержался и, высвободив руку, погладил Гарина по щеке, коснулся жестких усов. Он знал, что играет с огнем, — и, кажется, даже сам не возражал, чтобы этот огонь вспыхнул со всей силой и яростью. В ответ Гарин пробормотал нечто невразумительное и впился яростным поцелуем в его губы, а не почувствовав сопротивления, разомкнул их, увлекая Шельгу в бездну следом за собой. В страсти он был таким же неистовым, неудержимым, как и в своих прочих стремлениях — Гарин целовался жадно, на грани безумия, и передавая частицу своего безумия возлюбленному. Порочные ощущения. Казалось, они никогда не насытятся, даже если выпьют друг друга до дна. Шельгу сейчас меньше всего волновало, какую черту он только что переступил. Во всем мире существовали только он и Гарин — и то темное, запретное, что жгло их еще с «Аризоны». То, о чем Шельга все это время пытался забыть — но никогда бы не смог. И сейчас это темное, потаенное всколыхнулось в нем с новой силой, когда пальцы Гарина потянулись к его рубашке и он увлек Шельгу на диван, давая понять, что не отпустит его так просто. Шельга знал Гарина одержимым — собственными амбициями, стремлением взять от жизни все до капли, убийственными идеями, своей работой. Сейчас его сжирала любовь, и Шельге казалось, что на его шее, ключицах, груди остаются ожоги от его поцелуев. И, впиваясь ногтями в спину любовника и тем самым распаляя его еще сильнее, Шельга отвечал ему столь же страстной взаимностью. Наконец, положив ладонь между ног Шельги и ощутив, как налился кровью его член, Гарин несколько раз погладил выпуклость и потянулся к ремню брюк, помогая Шельге избавиться от лишней одежды. — Войди в меня, наполни собой, — произнес он шепотом, но в привычном повелительном тоне. — Я хочу, чтобы ты был внутри меня. — Да неужели? — улыбнулся Шельга. — Ты — и вдруг снизу? Не думал, что у тебя проблемы с… — Нет никаких проблем, — Гарин помрачнел. — Ты не поверишь — не хочу делать больно тому, кого люблю. — Он прижался лицом к низу его живота и с явным восторгом провел языком по головке, пробуя на вкус. Словно дурман обволакивал их. Впервые Гарин выглядел уязвимым, готовым подчиниться. Неужели это он, Шельга, сделал всесильного диктатора таким? Надо сказать, собственная власть над этим человеком завораживала Шельгу, создавая иллюзию влюбленности. Иллюзию ли? Или он тоже, сам того не желая, медленно, но верно попал под гаринские чары? Шельга овладел им быстро и резко, с силой разведя его бедра и вонзившись между ягодиц. Что они творят! Как же это неправильно. Как неправильно и все, что произошло с Шельгой с того дня, когда он впервые встретил этого человека. И все же Шельга был рад, что Гарин пришел в его жизнь. Когда-то мир был совсем другим, простым и спокойным, тщательно выверенным, где все разложено по полочкам, а добро и зло однозначны. Гарин взбаламутил его привычное существование, перевернув понятия добра и зла… и теперь Шельга знал: по-прежнему уже не будет. Даже если он вернется в Россию — хоть вместе с Гариным, хоть без него. Но знали они и другое: как только вспышка страсти перегорит и желание любить друг друга, отдавая всю душу, всю нежность, уступит место непримиримому упрямству политических противников, они снова вернутся к привычным разногласиям. Ведь где-то за стенами дворца рушился мир. Их мир… *** Выйдя из кабинета Гарина губернатором Золотого Острова и получив неограниченные полномочия в делах, касающихся рабочих шахты, Шельга спустился в переговорную — привести в порядок свои мысли и чувства, покурить, наметить дальнейший план действий. Открыв окно и выдохнув дым в прозрачный тропический воздух, он снова и снова прокручивал беседу, которая завершила их встречу. Нет, проклятый Гарин, даже сходя с ума от страсти, не дал ему забыть, что они — враги и всегда останутся таковыми, если, конечно, Шельга не подчинится и не примет условия диктатора. Что ж, враги так враги. За приоткрытой дверью переговорной Чермак что-то доказывал Гарину, возбужденно жестикулируя, разговор шел на повышенных тонах, и Шельга отчетливо уловил слова «ваш любовник-коммунист». — Еще раз вмешаетесь в мои личные дела — отправитесь прямиком в ад, Чермак, — зло отрезал Гарин. — Я не шучу. Короткое шипение. Кажется, Гарин вытащил карманный гиперболоид и показал Чермаку, что с ним будет, попробуй он снова затронуть запретную тему. — А теперь уходите и занимайтесь вашими прямыми обязанностями, — добавил Гарин. — И не таскайтесь во дворец без необходимости. Шельга почувствовал, как кровь прилила к лицу. Внутри его все пылало. Он осторожно провел языком по верхней губе, все еще чувствуя поцелуи Гарина и ощущая их вкус. Затем, загасив окурок сигары, взглянул в зеркало на стене, пригладил взмокшие рыжие волосы, поправил воротник, так, чтобы не был виден засос на шее, и направился к выходу, но неожиданно нарисовавшийся в дверях переговорной Гарин преградил ему путь. — Вы еще не уехали? Это хорошо… Не хотел бы расставаться… так, — в голосе его слышалось неподдельное сожаление. Шельга умиротворенно улыбнулся, давая понять, что не держит на Гарина зла. Он мог бы первым поцеловать Гарина, дотронуться до его лица, и только чувство вины его удерживало. Сейчас планы Шельги были иными, и неизвестно, какая участь ждала свергнутого диктатора в случае их успеха. Может, ему удастся спасти Гарина от расправы, а может — и нет, но в любом случае властителем мира ему не быть. — Я провожу вас до машины, Василий Витальевич. Если вы не против, — предложил он. — Разумеется, не против, — произнес Шельга. Они вышли из дворца и, остановившись возле автомобиля, долго молчали, глядя друг на друга, — любые слова были бы лишними, а прикосновения и поцелуи могли настроить против «любимчика диктатора» тех, с кем Гарин пока не собирался ссориться. — То, за что вы беретесь, очень опасно, Шельга, — наконец проговорил Гарин. — Я не знаю, поладите ли вы с рабочими, но боюсь, как бы они… — он осекся, не в состоянии выговорить окончание фразы, и вместо этого протянул Шельге объемистый ящик с ручками. — Вот, возьмите. Это чтобы вы могли себя защитить. Модель гиперболоида, конечно же не самая мощная, но разъяренную толпу усмирит. Неосмотрительно поступаете, Петр Петрович, ах как неосмотрительно… влюбленность ли сделала с вами такое или последняя степень отчаяния? — Но я не намерен убивать жителей острова — я постараюсь действовать иначе, — отвечал Шельга. Однако с его стороны не взять аппарат было не менее глупо, чем со стороны Гарина — самолично вручить оружие противнику. — Обещайте, что останетесь живы и вернетесь, — Гарин смотрел на него почти умоляюще и, взяв Шельгу за руку, поцеловал запястье. — Обещаю, что со мной все будет хорошо, — Шельга улыбнулся и распахнул дверцу автомобиля. Что значили его слова на самом деле, знал только сам Шельга — но разве Гарин не заслужил хотя бы надежду и возможность услышать то, что хотелось?