Сорок восемь дней

Капитан. Когда-то его начали называть именно так. Капитан то, капитан это, капитан я замерзаю до смерти, капитан мой ребенок только что умер в угольных шахтах, почему вы больше не помогаете нам, капитан? Его звали капитан? Прошло так много времени с тех пор, как он в последний раз пытался вспомнить свое имя, что он больше не знал. Когда это было? Годы? Десятилетия. Дольше? Он не знал. Единственное, что он знал, это то, что он был обречен вариться в этом цикле снова и снова; смотреть, как его люди страдают; смотреть, как холод забирает их всех. Он мысленно вернулся к началу, или к тому, что он считал началом. Еще тогда, когда он со своими людьми бежал из Лондона, когда только пришла Зима, направляясь на север к Генераторам. Это было довольно нелепо и глупо, подумал он тогда, ехать на север, чтобы укрыться от холода, но уже было решено, что именно это пункт их назначения, хотя бы из-за Генератора и больших залежей угля, которые вроде как там есть, по слухам, конечно. Но так много людей погибло по дороге. Он знал их всех, знал поголовно, знал всю историю их жизней. Что еще он мог делать в свободное время, когда у него были десятилетия, чтобы пережить одни и те же сорок восемь дней? Он расспрашивал их друзей, семью, узнавая о них каждую деталь, пока не почувствовал, что они все еще живы, где-то здесь, вроде витают вокруг него, невидимые и неощутимые для всех, кроме него. Восемьдесят человек. Восемьдесят человек — это все, что добралось до Генератора, по крайней мере, до тех пор, пока не был создан маяк и не начались поиски остальных. Тогда было бы шестьсот девяносто два, если бы никто не умер, но он никогда не проходил цикл без смертей. Одна из которых — его. В первый раз он не знал, что он тут застрял. Он сделал все, что мог, решив, что его люди будут жить, чего бы это ни стоило. Он отправил детей работать в угольные шахты, потому что все взрослые были больны. Они заставили его провести сортировку, убить добрую треть его населения, чтобы спасти остальных. Если бы он этого не сделал… что ж, к этому разу он уже хорошо знал, что произойдет — он переживал такую судьбу сотни раз. В лучшем случае его убьют на месте, а в худшем — выгонят, обреченным скитаться по Морозным Землям, пока снежная пустыня не заберет его. По крайней мере, его смерть никогда не отнимала слишком много времени. Сегодня он начал снова. Вчера он наблюдал, как умирал его город, ослепленный их верой в то, что он был Богом. Они умирали, как мухи, до последнего веря, что он дарует им приятную загробную жизнь. Но… подумать только, он был атеистом. Он пытается снова. Теперь он знает каждое слово, фразу, ругательство, что скажет каждый гражданин, какие проблемы они ему принесут. Он построил пункт сбора, чтобы согреть работающих людей, и отправил остальных собирать ресурсы в снегу. К концу первой ночи он открыл медицинский пост, подписал закон о детском убежище, построил несколько постов сбора и даже несколько палаток. Пока все идет хорошо, подумал он. Шли дни. На этот раз он бросил себе вызов не подписывать как можно больше законов; он принял только законы о Радикальном лечении и Дополнительном пайке — и у него все еще неплохо получалось. Однако они узнали о Винтерхоуме, и именно здесь все как всегда шло под откос. Лондонцы, казалось, каждый раз полны решимости сделать все, что в их силах, чтобы все испортить. Он выбрал религиозный путь; это было дело рук самих людей. Если они решили поверить в бога — он не был виноват, даже если бы это все зашло слишком далеко. Все, что от него требовалось было сделать — построить несколько зданий. Он позволил лондонцам избить священнослужителя только потому, что, если бы он этого не сделал, надежда людей упала бы еще больше. По крайней мере, теперь он это понимал. Его разведчики выжили во время встречи с медведями в Зловещей Пещере, что было редкостью. Мужчина с гангреной на ноге не покончил с собой после ампутации. Он не строил никаких домов опеки и не подписывал закон Дома Исцеления, так что безымянный Мудрый Старик, от которого он получил записку, тоже не умер. Он не знал, каким образом, но никто не умирал, и он все еще не подписал законы, которые, по его мнению, были необходимы в прошлом. Паровые угледобытчики были отличной альтернативой угольным шахтам. Конечно, требовалось гораздо больше людей для работы, но в конце концов это означало, что ему не придется терять эти сорок пять человек, чтобы починить шахты. Он заставил их работать, создал теплицы и охотничьи хижины и по меньшей мере восемь лазаретов, некоторые из которых управлялись автоматонами. Все еще никто не умер. Он не знал, что он делает и как он это делает, но это работало. А потом пришла буря. В первый день все было не так уж плохо. Он выполнял все требования, с которыми приходили люди; у них было достаточно еды, достаточно угля, он даже позволил им взять дрова, чтобы улучшить свои дома — да, на этот раз у них были дома — и он заставил своих инженеров придумать как сохранить дома как можно более теплыми. Он также исследовал все улучшения генератора, какие только мог. На второй день он на пару часов включил генератор на полную мощность, просто чтобы люди немного согрелись. Он закрыл те объекты, которые ему были абсолютно не нужны, чтобы люди не выходили из своих домов и не работали на холоде. Он даже ненадолго отправил своих угольщиков домой. Температура продолжала падать, и было немного страшно, когда лазареты почти закрылись из-за холода, но обогреватели спасли ситуацию. Люди болели, но... все еще без ампутаций и осложнений. Они просто кашляли и мерзли. Они не умирали. Он знал, что последние несколько дней будут самыми тяжелыми. Даже с генератором и паровыми центрами на самой высокой мощности, даже при форсаже, этого было недостаточно. Люди замерзнут, и тогда они наверняка начнут умирать, ведь так? Но смертей так и не было. Он подумал, что, должно быть, к этому времени у него уже выработался иммунитет к холоду. Он почти не чувствовал мороза, когда стоял на улице в последний день, самый холодный день, оглядывая свой город. Мертвая тишина повисла на улицах Нью Лондона, когда солнце вновь показалось на небе, повышая температуру так быстро, что он мог чувствовать чуть ли не жар. Он уже забыл, каково это. Люди осторожно покидали свои дома с широко раскрытыми глазами, глазами, которые не верили что они выжили. Он упал на колени и заплакал. «Ты сделал это, капитан», — говорил ему кто-то. «Мы сделали это. Капитан, мы сделали это». Он понял, что больше не против того, чтобы его называли капитаном. Когда он уснул той ночью, он чувствовал себя вымученным, как будто все те годы петли он вообще не спал. И, проснувшись хорошо отдохнувшим на сорок девятый день, он понял, что этот город выживет.