Море и скалы — скалы и море

      Смоллетт был излишне бойким для человека с больной спиной — его спасло чудо, и похоже, он не собирался упускать возможности проверить свою жизнь на прочность ещё раз.       — Глупость, — поёжившись доктор отстраняется; ему не нравится кусающие пятно шрама холодное дыхание, пробравшегося сквозь хлипкое окно морского ветра, и тень прикосновения тоже, — Отвратительно, — застывает, не двигается, когда кончики пальцев всё же проходятся по побледневшему от времени следу.       — Но — работа ученика, — осторожно, насколько способен старый моряк в своевольной отставке, Смоллетт обводит неровный край.       — Способного ученика, — скользнув по коже, призрачное воспоминание мимолётно возвращает проблеск швов и плотный, ленточный туман перевязки, — Он бы, — шумный вдох.       — Не справился без вас.       — Без Сильвера.       — Вы его переоцениваете.       — А вы низкого о нём мнения, грубо, — Ливси поднял голову, прижав сбившуюся рубашку к груди, заглянув Александру в глаза — он не верил в то, что человек не способен измениться, изучает, — Без такого доктора, как Джим — без такой команды, как его друзья, и вас здесь бы не было, — указывает, переходя на твёрдость.       — И без вас.       — Сочту за похвалу.       — Но шрам идёт вам.       — Пожалуй, откажусь от ещё одного, — в смущении, с брезгливый дрожью пальцы оттянули прилипший к коже ворот; лица коснулась мрачность, а опустившееся плечо укололо онемение — к нему было сложно привыкнуть, как и к тому, что придётся оставаться в стороне.       Опасное время — обжигающее призраком чешуи Великого змея и оставившее свои отпечатки, словно чернила на сухих страницах Кодекса.       Трудное время.       — Чудо.       — Чудо спасло вас, а не меня.       — Завидуете? — смешок, но Смоллетт отступает.       — Сожалею, — доктор тянется зовёт обратно, протягивая руку.       — О чём? — приходится подступить, склониться — иначе не дотянется.       — Не нужно, — перебирая ладонь проскальзывает, выводит болезненно-знакомый узор; едва надавливает прежде, чем сжат низкий воротник-загривок удлинённого жилета, — Пусть, это останется на острове, — стискивает крепче, царапая.       Мгновение они меряются взглядами, потом Ливси отпускает — отдёрнув, смыкает руки на груди.       — Как скажите, доктор, — Александр отстраняется.       — Время лучшее лекарство.       — Не хуже запаха пороха.       — Ужасно.       — Шрамы — это доказательство того, что вы живы.       — Подхватили у Сильвера?       — Не считаюсь с мнением пирата, — старая привычка и щетина мелких игл давних встреч.       — Уже лучше, — позволяет себе слабо улыбнуться доктор: он встаёт на ноги, торопливо застегнув пуговицы, разворачивается на каблуках — теперь, их разделяло всего несколько шагов.       Идеально для порыва, заметного.       — Дэвид, — движение.       — Достаточно, — собранная в кулак ладонь упирается в грудь, добирается до шейного платка, не ловит, сдерживает.       Понимание интимности жаром бросается в щеки и скатывается вниз — шрамы, нечто слишком близкое, как подставленный обнажённый живот.       Резкий шаг, как доверительный сон на плече друга.       Вопрос, получивший ответ прикосновением; Ливси позволяет взять себя за руку, поддаётся, переплетая пальцы. Жест мимолётно вспыхивает, опустившись, превращается в сильное рукопожатие.       От этого становится непозволительно смешно.       — Мы всегда будем вам рады, — отведя лицо, находится доктор.       — Чудесно.       — Я буду рад вашей компании.       — Это приглашение?       — Возможно.       — Боюсь, прежде мне следует проститься со старым светом.       — Вы...       — Возможно, — не передразнивает — произносит уверено, стойко, точно вновь странно сочувствуя справлялся о старых ранах, а не принимал весьма сомнительное предложение.       С ним не спорят.