Больно, но прикольно

— Не дёргайся, засранец. — Пш-шёл ты! А ну отпусти меня, старый козёл! — прорычал Гэвин и рванулся изо всех сил. Совершенно бесполезно — чужие руки удерживали его крепко. Лёжа на жестковатых коленях, с запястьями, скованными наручниками за спиной, Гэвин невольно проникся ощущением неизбежности грядущего. — А то что? — в голосе Андерсона прорезалось веселье. — Пожалуешься Фаулеру? Расскажешь, как алкаш надрал тебе задницу? Так, Рид? — Отъебись! Гэвин принялся яростно извиваться, почувствовав, что Андерсон перехватил его запястья одной рукой, а другой взялся за ремень гэвиновых джинсов. Лицо опалило жаром, уши горели, сердце бодро скакало в груди, отплясывая чечётку; Гэвин пытался понять, как до такого дошло, как же он до этого докатится, но осознание ускользало, как мокрый обмылок из пальцев. — Андерсон, не надо, — голос подвёл и сорвался на шёпот. — Ты же… Господи Иисусе, ты же не собираешься всерьёз!.. — Я, в отличие от тебя, слов на ветер не бросаю. Обещал — ещё одна дебильная шуточка, и отлуплю так, что неделю сидеть не сможешь. Придурок говноротый, — последнее прозвучало беззлобно, почти нежно. Пряжка, болт и молния поддались быстро. Слишком быстро, так, что Гэвин почувствовал себя преданным. Он замер, веря и не веря, что Андерсон и правда это сделает, и он, блядь… он сделал — рывком стянул джинсы вместе с трусами, стреножив колени Гэвина. Тот взвыл, разом забыв все ругательства, на одной высокой ноте. — А ну тихо! — рявкнул Андерсон так громко, что Гэвин от неожиданности и правда заткнулся. Перед лицом маячил край дурацкого пледа в клетку — сраная Икеа, чтоб её черти драли, — и подлокотник старого, потёртого кожаного дивана. Сквозняк из приоткрытого окна теперь ощущался особенно остро, и по телу, начиная с загривка, продолжая спиной и устремляясь ниже, прокатилась волна колких мурашек. Дыхание с шумом вырывалось из груди. Время, казалось, остановилось в одном мучительно-тягучем, как смола, моменте, и Гэвин увяз в этой смоле намертво, без надежды освободиться, словно какое-то дурацкое насекомое, а сердце колотило в рёбра изнутри в ускоренном темпе, сгоняя кровь к паху, где медленно, но верно разгоралось горячее марево возбуждения. Гэвин прикрыл глаза на секунду и зарылся лицом в икеевский плед, оказавшийся, ко всему прочему, ещё и дохуя колючим. Вот же блядство! — Какой же ты мудак, Андерсон, — глухо простонал он в шерстяную клетчатую ткань. Да выкинет он этот плед к чёртовой матери! Как только все закончится. «Всё закончится», — Гэвин прокрутил слова в голове ещё раз. Конечно, это закончится когда-нибудь, но прямо сейчас ему казалось, что эта пытка будет длиться вечно, пока смола, в которой он увяз, не превратится в янтарь, а сам Гэвин — в смутную, едва различимую, жалкую тень в медово-золотистой клетке. — За мудака получишь ещё два шлепка. Хочешь продолжить? Давай, выскажись, Рид. — Ах, ты ж! — Гэвин проглотил конец фразы, заменив злые слова резким вдохом сквозь сжатые зубы. — Уже лучше. Можешь же, когда хочешь. А теперь, пожалуй, начнём. Первый удар — самый страшный. Нет, не так. Страшно ждать первого удара, понимая, что в любую секунду тяжёлая ладонь рассечёт воздух и опустится на задницу. Гэвин ждал, да. Дышать даже перестал. А чёртов Андерсон, вместо того, чтобы от угроз перейти к делу, медлил почему-то, будто бы сомневался. Звук шлепка отразился от стен и потолка и смешался с резким выдохом, который Гэвин, как ни старался, сдержать не смог. Рука у Андерсона оказалась тяжёлая — зад моментально полыхнул болью, заставив ягодицы инстинктивно сжаться в ожидании продолжения. По два удара за каждое ругательство — Гэвин не смог бы сосчитать, сколько ещё осталось, даже если бы ему приставили пистолет к виску. Он же не долбанный пластик со статистикой в башке, чёрт возьми! — Не зажимайся, будет больнее, — прогудел низкий, хрипловатый голос где-то сверху. И, не успел Гэвин последовать совету, как жопу обожгло сразу три удара подряд. А потом ещё семь. Он закусил губу и зажмурился до искр под закрытыми веками, зарылся пылающим лицом в плед, не смея ни вдохнуть, ни выдохнуть, чтобы ни один звук не выдал, как ему, блядь, больно и… и хорошо. Член, прижатый к сильному бедру, тёрся о жестковатую ткань брюк и уверенно твердел, и оставалось лишь надеяться, что это останется без комментариев. Ага, конечно. — А я смотрю, тебе это нравится. Не знал, что я в твоём вкусе, — насмешливый тон заставил снова взбрыкнуть в попытке сползти с чужих колен. — Иди в жопу, алкаш ебливый! Песок сыпется, а всё туда же, — тяжело дыша, выпалил Гэвин и тут же пожалел. Зад принял на себя ещё три звонких шлепка. Кожу пекло, во рту стало солоно от крови из прокушенной губы, и на четвёртом Гэвин не удержался и вскрикнул: — Блядь! — Сам себе делаешь хуже, Рид. — Хватит уже! — Ты думаешь? — протянул Андерсон, будто бы сомневаясь. — Может, ты и волшебное слово знаешь? Вот же сука. Сердце скакало где-то в районе горла, Гэвин взмок, как после пробежки, но сдаться готов ещё не был. Андерсон вздохнул. — Ну, тогда продолжим. В этот раз Гэвин вскрикнул сразу и отзывался на каждый новый удар. Из глаз брызнули слёзы, а дышать приходилось через раз, урывками, в паузах между шлёпками. Он уже не считал, сколько пришлось вытерпеть, не до того было — весь мир сузился до простых, примитивных ощущений: полыхающий зад, соленый привкус крови во рту, напряжённый почти до боли член… И вдруг всё прекратилось. Гэвин уронил голову на сиденье, пытаясь успокоить бешеный пульс. За спиной послышался шорох, потом что-то щёлкнуло, и его запястья, затёкшие от неудобной позы, принялись растирать сильные, немного шершавые пальцы. Гэвина била крупная дрожь — то ли от впечатлений, то ли потому, что влажную от пота, разгорячённую кожу моментально выстудил сквозняк. Сил не было совсем, оставалось лишь лежать и дышать, изредка судорожно всхлипывая на вдохе. Он выдернул руки из пальцев Андерсона и закрыл ладонями лицо. Дышать стало труднее, зато шерсть дурацкого пледа не колола теперь щёки. Вот тогда-то саднящую кожу и опалило тёплое дыхание, и Гэвин сдавленно охнул — нежный, влажный, прохладный язык принялся аккуратно, почти невесомо ласкать измученную задницу, и это ударило по всем рецепторам не хуже, чем безжалостные шлепки, прошивая всё тело внезапной и острой вспышкой удовольствия. Бёдра сами собой толкнулись вниз, чтобы притереться членом теснее, а Андерсон, зараза такая, знай себе выводил линии, восьмёрки и круги. — Совсем охренел? — прохрипел Гэвин, едва сумев наскрести жалкие крохи оголтелого упрямства. Язык моментально прекратил выписывать узоры. Разочарованный вздох удалось сдержать с трудом, и Гэвин счёл это маленькой победой в проигранной войне. — Мы можем закончить на этом. А можем продолжить. Что скажешь, Рид? Сердце отчаянно и невпопад трепыхнулось в груди. — Продолжай, — едва слышно пробормотал Гэвин. — Что-что? — Твою, кхм… Продолжай! — Ничего не забыл? Вежливость, Рид, открывает много возможностей. Попробуй на досуге, тебе понравится. Вот же старый, упрямый седой чёрт! — Продолжай, пожалуйста, — почти выстонал Гэвин себе в ладони. — Другой разговор, — довольно отозвался Андерсон и завозился, снова чем-то зашуршав. Гэвин приподнялся на локтях, чтобы оглянуться. Как раз вовремя: Андерсон щедро выдавливал на ладонь заживляющую мазь. — Ты что же это, — голос сипел, как с похмелья, — готовился? — Любое дело требует подготовки. Эх, молодёжь, — голубые глаза впились в лицо Гэвина, и тот забыл, что хотел ляпнуть в ответ. Слова перепуганными птицами разлетелись, кто куда, а остались лишь серовато-льдистые радужки, вытесненные к краю тёмными провалами зрачков. Гэвин успел заметить, что щёки Андерсона тоже пылали, как и его собственное лицо, не говоря уже о пострадавшей жопе. Здоровенная андерсонова ладонь аккуратно опустилась на задницу и принялась размазывать мазь нежными, неторопливыми движениями. Чувствительность обострилась, будто выкрученная на максимум, и Гэвин снова рухнул лицом в проклятый плед, сжимая зубы до боли в челюсти и бросая все силы на то, чтобы сдержать рвущийся из груди стон. Сперва ладони гладили его широкими, плавными движениями, и это было хорошо, но стоило скользкому от мази пальцу нырнуть между половинок и начать кружить, лаская края сжатой дырки, стало ещё лучше. А уж когда он перестал дразнить и толкнулся внутрь, преодолев сопротивление мышц, стало совсем охуенно. Ну, а после того, как к одному пальцу добавился второй, Гэвин нетерпеливо вскинул зад навстречу — хотелось больше, полнее, ближе. — Тише, ковбой, — судя по сбившемуся дыханию, Андерсона тоже повело. А самого Гэвина размазало вовсе. Он, уже не смущаясь, тихо скулил, комкая плед в руках, пока пальцы размеренно трахали его зад, умело и безошибочно массируя простату при каждом толчке. — Еби уже, хватит дразниться, — выпалил Гэвин и вскрикнул — Андерсон повернул руку как-то по-особенному, от чего перед глазами всё поплыло. — Ну нет. Кончишь от двух пальцев, Рид. — Да ты издеваешься! Но Андерсон оказался предельно серьёзен. Гэвин дёрнулся было, чтобы просунуть ладонь вниз, между их телами, и подрочить себе, но резкий окрик тут же пресёк такое самоволие: — А ну, лежи смирно! Андерсон знал, что делал. Каждое чёткое, выверенное движение скручивало горячее возбуждения всё туже, а вспышки яркого кайфа неуклонно несли Гэвина к самому краю. Он сжался на трахающих его пальцах, не выдержал, толкнулся в твёрдое бедро, поезжаясь головкой прямо по шву брюк и шипя от странной смеси удовольствия и щекотки, и замер на пике, почти готовый сорваться вниз и упасть в оглушающий, крышесносный оргазм. Отчаянно хотелось, чтобы Андерсон поддрочил его член хотя бы один раз — этого хватило бы. Но место этого тот наклонился и прошептал, обжигая ухо и щёку горячим дыханием: — Ну же, Гэвин. Давай, кончи для меня. И Гэвин кончил. Бархатные нотки в голосе будто бы мягко толкнули его в спину, и он рухнул в острое, пряное наслаждение, щедро приправленное болью ноющей от порки задницы. — Иисусе, — выдохнул он, — Блядский боже! — Так ты меня ещё не называл, — фыркнул Хэнк, снова со вздохом склоняясь к нему и прижимая сухие, обветренные губы к затылку. — Ну ты и королева драмы, надо было в театральный поступать, загребал бы деньги лопатой. Тебе хоть понравилось? — Угу. — Не слишком сильно, кхм… Я не переборщил? — В самый раз. Хэнк ещё раз тепло выдохнул Гэвину в затылок и шевельнулся. — Давай-ка, выпусти меня. — Куда собрался? А ты? — Гэвс, игра через пять минут, мы не успеем. — Вот чёрт, что, уже? Гэвин соскользнул с колен прямо на пол и принялся шарить под диваном, разыскивая тапочки. — Потом отдашь должок. С процентами, — ответ донёсся уже из ванной. — В душ сам дойдёшь или тебя отнести? — На хуй сходи, понял, — беззлобно огрызнулся Гэвин и, потеряв надежду отыскать тапки, прошлёпал по полу босиком за Хэнком вслед, переступил через его штаны, брошенные на пол, и скользнул в душевую. — Больно? — через стеклянную перегородку видно было, как напряглись плечи Хэнка, а зеркало над раковиной отразило его обеспокоенное лицо. Вот же прицепился. Гэвин зализал прокушенную губу, прижался лбом к гладкой плитке и, подумав немного, решил ответить честно. — Да, — и, не дожидаясь, пока Хэнк скажет что-то, добавил: — Больно, но прикольно. — Ты извращенец. — Ты тоже. В ответ раздался тяжёлый вздох — крыть Хэнку было нечем. Пока Гэвин тупил в душе, наспех вытирался и заворачивался в пушистый халат, игра уже началась. От заманчивого запаха подогретой пиццы рот моментально наполнился слюной, и ноги сами понесли усталую тушку к дивану. Сидеть, пожалуй, он пока не был готов, поэтому осторожно лёг на бок, вытянувшись на сиденье и пристроив голову на коленях Хэнка. Для завершения вечера оставалось нажраться пиццы, выпить баночку пива и досмотреть игру до конца — уж в этот раз точно! Гэвин сам не заметил, как уснул, поэтому даже не возмутился, когда на него опустился колючий икеевский клетчатый плед.