Whisper of ghost

Я умер очень неожиданно. Ну, наверное, все умирают неожиданно – вряд ли можно угадать, да и вообще осознать, что в следующее мгновение тебя не станет… Но я действительно совершенно не представлял в тот день, что это случится со мной. Я тогда вообще ни на секунду не вспоминал о смерти. И кто будет думать о смерти, пребывая исполненным надежд на счастливое будущее? Я шел к тебе. В руках у меня был букет из семнадцати белых роз, а в голове – дурацкие романтические песенки, кроме которых в мысли ничего не лезло. Я шел, чтобы, спустя два года тайной влюбленности, наконец-то признаться тебе в своих чувствах. То и дело я представлял, как ты радостно всплескиваешь руками при виде букета (Все девушки так делают; глупо, но очень мило спрашивая: «Это мне?»), как смущенно поправляешь волосы (О, за два года я изучил этот жест досконально, так, что, наверное, мог бы его повторить с той точностью, с какой делает это твое отражение.), и как я прошу тебя стать моей девушкой, а ты с улыбкой отвечаешь: «Да!». Это было моей мечтой. В тот день я мог думать только об этом. И уж точно я не думал о том, что на тихой улочке, которую я всегда переходил, не глядя, из-за поворота вылетит машина с лихим и, очевидно, нетрезвым водителем, который то ли не заметит меня, то ли просто не подумает остановиться. Это было больно. Нет, сам момент столкновения я не запомнил и, наверное, вообще не ощутил. Просто на меня внезапно обрушилась боль, а мир вокруг исчез, стерся, оставив лишь ослепительно-белый свет, на который было невозможно смотреть. Казалось, это длилось целую вечность – только боль и свет, и ничего кроме них. Я начал забывать, было ли вообще когда-либо что-то кроме этого. Был ли я сам, и кем я был… Может быть, именно поэтому люди ничего не помнят о своих прошлых жизнях – свет и боль стирают все. Может быть, если бы это продолжалось еще дольше, я бы действительно полностью забыл обо всем. Но пытка прекратилась так же внезапно, как и началась. Боль исчезла, оставив вместо себя странное чувство невесомости, а свет хоть и оставался таким же безупречно белым, но кто-то словно бы убавил яркость, не давая ему ослеплять меня. А потом я услышал голос. Он не принадлежал ни женщине, ни мужчине, ни старику, ни ребенку. Невозможно было даже представить того, кому он мог бы принадлежать. Голос звучал ниоткуда и отовсюду сразу, словно заключая меня в сферу, внутри которой я был в полной безопасности. Я точно знал, что, пока я слышу его, боль не коснется меня. Он сказал: «Тебе придется остаться. Врата не пропускают тех, на ком лежат незавершенные дела. Мне жаль, но я не могу тебе помочь». И после этого я увидел себя. Нет, сначала я увидел розы – словно тот белый свет рассыпался на сотню лепестков. А потом уже я заметил свое тело. Я был мертв. И я был жив. Тело погибло, так нелепо и так не вовремя, а что-то другое – душа, сознание, дух; я до сих пор не знаю, как это называть – осталось и было мной, таким, каким я теперь, наверное, останусь навсегда. Бесплотное, незримое создание, которому больше нет места среди живых, но и среди мертвых места все еще не нашлось. Голос сказал: «Врата не пропускают тех, на ком лежат незавершенные дела». У меня осталось незавершенное дело; то, что я так желал сделать, но не успел. То единственное, о чем я думал перед смертью. Желание, оказавшееся слишком сильным, и ставшее цепью, привязавшей меня, умершего, к миру живых. Я так и не успел сказать, что люблю тебя. И моя медлительность, мысль о том, что у меня было целых два года, чтобы сделать это, стала моим наказанием. Я видел свои похороны. Поседевших от горя родителей. Друзей, словно бы навсегда разучившихся смеяться с того момента, когда они узнали о моей смерти. Ты тоже была у моей могилы, и с кладбища я ушел вместе с тобой. Странное чувство – уходить, оставляя себя самого лежащим в гробу… Только сейчас я понял, что не тебе одной я должен был рассказать о своих чувствах раньше. Мне стоило намного чаще говорить родителям, насколько они мне дороги. Стоило говорить друзьям, насколько я их ценю, не только после того, как кто-то из них окажет мне услугу. Может быть, кто-то жалеет, что сам не говорил этого мне, пока я был с ним. Но у них есть возможность сказать об этом и быть услышанными: теперь я слышу каждого, кто вспоминает обо мне, где бы он ни был. А вот у меня такой возможности нет. Никто не слышит меня. Но я не сдамся. Я буду повторять это снова и снова. Должна же и у меня быть надежда. Должно же когда-нибудь получиться! Пожалуйста… Услышь меня. Я люблю тебя.