Компас

Дилижанс шатает на неровной дороге — и Антона тоже шатает, мешая читать разложенное на сиденье рядом дело. Других пассажиров в повозке нет, и это радует, потому что в такую погоду соседствовать с кем-то было бы адом. Антон оттягивает тесный воротник форменной рубашки, но это не помогает, потому что воздуха в этом коробе больше не становится. Он вздыхает и откидывается на жесткую спинку, закрывает глаза — пытается хотя бы на минуту забыть о делах и тревогах, о невыносимой уличной жаре. Больше всего на свете ему хочется выпрыгнуть из дилижанса на полном ходу и приползти в тень какого-нибудь раскидистого дерева, чтобы разлечься там и ни о чем не думать. Но преступления сами себя не раскроют, преступники сами себя не посадят, а фамильяр сам себя не купит. Глухой топот копыт превращается в звонкое цоканье, а тряска уменьшается, словно они выехали на вымощенную камнем дорожку. В такой духоте даже двигаться невыносимо, поэтому Антон тратит магию на то, чтобы отодвинуть шторку с окна взмахом кисти — и видит, что они действительно почти подъехали к месту назначения. Приходится наклониться, чтобы рассмотреть возвышающееся, в четыре этажа, длинное здание из красного кирпича. Вся территория воспитательного дома окружена таким же кирпичным забором — настолько высоким, что за ним не видно деревьев. Фамильяры с самого рождения живут в таких закрытых местах — стоит ребенку родиться, как его забирают и запирают в четырех стенах. Их хорошо содержат, обучают науке и искусству, взращивают в них магию, но фактически они такие же пленники, как и преступники в тюрьмах. Но если у преступника есть известный ему срок, то у фамильяра такого срока нет. Единственный способ выйти отсюда — это быть купленным каким-нибудь магом, то есть просто сменить одни оковы на другие. Катя как-то говорила, что это несправедливо и сродни рабству, но до этого момента Антон мало думал об этом. Он касается нагрудного кармана, который тянет книзу пухлый мешочек с купюрами. Как и ожидалось, начальство не выделило ему полную сумму на фамильяра, поэтому больше половины пришлось докладывать из своих сбережений. Фамильяры стоят каких-то баснословных денег, обычные люди себе позволить их не могут — только какие-нибудь богатые аристократы и зажиточные купцы. Хотя почему тот фамильяр, которого забронировал Антон, такой дешевый, остается загадкой. Надо было выяснить о нем побольше и хотя бы запросить досье, но времени не было — да и смысла тоже, если по рекомендации этот фамильяр всё равно подходит идеально и его одобрил сам капитан. — Приехали! — кричит кучер, и дилижанс медленно останавливается под бурчание лошадей. Антон по-быстрому пихает дело обратно в папку, сует ту под мышку и выходит наружу — солнце тут же стреляет в глаза яркими лучами, заставляя щуриться. Он жалеет, что не взял трость: она, конечно, не увеличивает магический потенциал, но благодаря артефакту в набалдашнике помогает концентрировать магию — можно было бы наложить на себя хоть временное охлаждающее. — Спасибо, — благодарит он кучера, толстого усатого мужчину, которого неизвестно как козлы вообще выдерживают. Тот никак не отвечает на благодарность, а лишь встряхивает поводья, вынуждая усталых лошадей тронуться с места, чтобы развернуться обратно на дорогу и поехать дальше к деревне. Если повезет, он повернет обратно через полчаса и еще через полчаса снова будет здесь, не пропустить бы. Антон поднимает папку над головой, чтобы хоть как-то спастись от палящего солнца, и идет к широким металлическим воротам — расстояние между прутьями, однако, слишком узкое, чтобы мог пролезть даже ребенок. Хотя от попытки сбежать это вряд ли убережет: если фамильяр превращается в птицу или в способное лазать животное, то ему не составит никакого труда покинуть территорию. Проблема в том, что после побега деваться им некуда — поймают и вернут обратно. Пот ручьем течет по лицу, Антон промакивает его платком, но в такую жару это тщетно — особенно с учетом плотного форменного сюртука. Его до боли в мышцах хочется снять, но форма создает правильное впечатление. В рабочее время он не всегда ее носит, но для разговора с такими чинушами лучше туалета не найти. Ворота оказываются не заперты, и он беспрепятственно проходит внутрь. Главное здание располагается прямо за входом, буквально в трех метрах, а за ним, вероятно, всё местное устройство, куда посторонних не пускают. По обеим сторонам дорожки растут розовые кусты, подстриженные как по линейке, и это создает неприятное ощущение болезненной правильности и навевает такие же неприятные воспоминания. Антон стучит дверным молотком в виде головы льва — царя зверей — и уже спустя несколько секунд слышит шаги. Дверь ему открывает низкая полная женщина с туго затянутыми в шишку седыми волосами, которая почему-то вызывает ассоциации с мышью. В разрезе блузки, сразу под галочкой ключиц, виднеется уродливый шрам в форме герба — получается, она фамильяр, который принадлежит магу. — Здравствуйте, — робко произносит она и отходит от двери, — вы господин Шастун? — Офицер. Да, я к Станиславу, — отвечает Антон и ступает за порог. Несмотря на широкие окна и солнце на улице, в здании почему-то мрачно, лишь кое-где темное пространство прорезают яркие лучи, в которых пляшут пылинки. — Мы вас ждали. Пойдемте, я провожу. Она разворачивается и маленькими, но быстрыми шажочками двигается в сторону коридора, и Антон направляется за ней, по пути рассматривая внутреннее убранство дома. Всё здесь почему-то серое или цвета натурального дерева, столики пустые — нет ни ваз, ни цветов. Из украшений — только мрачные портреты прежних директоров на стенах, выражения лиц у всех суровые, брови нахмурены, в глазах — концентрированная строгость. Пожалуй, не будь Антон полицейским, за чьими плечами не одно раскрытое дело, эти портреты его бы пугали. Ладно, они и сейчас немного его пугают: он никогда не любил страшилки. Женщина провожает его до двери без всяких табличек и опознавательных знаков, три раза стучит и быстро уходит, оставляя Антона в полном одиночестве. «Войдите» не раздается, дверь никто не открывает — Антон чувствует себя глупо, потому что стучать снова вроде как бессмысленно, а просто входить невежливо. Немного постояв, как дурак, он всё-таки решается и уверенно толкает дверь. — Здравствуйте, — бормочет он, взглядом тут же натыкаясь на владельца кабинета — носатого мужчину с залысинами, который сидит за длинным столом из красного дерева. — Здравствуйте, Антон Андреевич! — с кажущейся искренней улыбкой здоровается тот и, привстав, указывает на кресло перед столом. — Присаживайтесь, пожалуйста. Я уже начал переживать, что вы не приедете. — Были дела по службе, — оправдывается Антон, хотя на самом деле дел у него никаких не было: он проспал время отъезда дилижанса, и пришлось ждать следующий. — Вы далеко находитесь. — Да, к сожалению, от города далековато, — кивает Станислав и чешет нос. Антон представлял его совсем иначе: строгим, суровым мужчиной, который держит здесь всех в ежовых рукавицах — а этот кажется скорее забавным. — Но даже хорошо, что вы припозднились, потому что у нас возникла некоторая заминка. — Заминка? Станислав вздыхает так тяжело, словно вся его жизнь — одна сплошная заминка. — Понимаете, — начинает он аккуратно, — фамильяр, которого вы выбрали, имеет, так сказать, непростой характер. Арсений, безусловно, умен, имеет большой магический потенциал, физически сложен отлично, хорошо владеет обеими формами. Но непослушный, — последнее слово он вправляет таким тоном, будто оно перечеркивает все ранее сказанные достоинства. — Что вы подразумеваете под непослушанием? — уточняет Антон отстраненно, потому что его мало интересует фамильяр как непосредственно фамильяр: источник магических сил и слуга в одном лице. Всё это вынужденно — и делать больше, чем необходимо для образования связи, Антон не собирается. — Вы, наверно, заметили, что цена у него заметно ниже, чем у других фамильяров… — Ближе к делу, пожалуйста, — строго просит Антон: обычно он так себя не ведет, но чертова жара доводит его до ручки. В кабинете немного прохладнее, чем на улице, но воздух при этом тяжелый и спертый, а еще здесь пахнет лилиями, хотя самих лилий не видно. Эти цветы напоминают Антону о доме, который давно не его дом: там в каждой вазе непременно стояла минимум одна лилия. С самого детства этот запах душит, как петля на шее. — В прошлый раз он выжег клеймом глаз своему хозяину. Антона хватает лишь на то, чтобы вздернуть брови. Нет, он вовсе не дурак и понимал, что если фамильяр стоит так дешево, то с ним что-то не так. Но он ожидал, что тот перевоплощается в слизня или какое-нибудь столь же бесполезное животное, ожидал слабого магического потенциала или физическое уродство — но не того, что тот сам уродует людей. — Арсений всегда плохо относился к перспективе покупки, — видя замешательство клиента, поясняет Станислав виновато, и это настораживает. — Он из тех фамильяров, которые хотят быть независимыми. Глупость несусветная, согласен, — добавляет он, хотя Антон и не выказывал свое отношение. — Его с детства было не заставить делать что-то, чего он не хочет. Его покупали несколько раз, но он всегда возвращался из-за определенных обстоятельств. А в последний раз произошла такая вот неприятная ситуация. — Как это вообще могло произойти? — Когда его пытались клеймить, как и положено, он вырвался из цепей, выхватил раскаленное клеймо и ударил им своего хозяина. Антон едва не присвистывает: он в шоке, но и в восхищении. Традиция клеймить фамильяров, как скот, всегда казалась ему несоизмеримо жестокой, так что бывшего хозяина Арсения ему не жаль. Но тот факт, что фамильяр не побоялся пойти против, да еще и так далеко, вызывает искреннее уважение. У Антона и самого есть клеймо полицейского на руке, но его делали магией, абсолютно безболезненно — не сравнится с раскаленным железом на коже. — Я не собираюсь его клеймить, — спокойно сообщает он. Раньше фамильяров клеймили, чтобы обозначить их принадлежность в случае побега: если сбежавшего находили, сразу было понятно, в какое поместье его возвращать. Но уже как несколько десятилетий это бессмысленно, потому что фамильярам ставят номер на ступне, который легко найти в государственном реестре и узнать всю нужную информацию. Надобность пропала, но жестокая традиция осталась. — Ваше право, — пожимает Станислав плечами, но недоумение так и слышится в его голосе. — Тем не менее риски всё равно имеются. Я должен заранее высказать опасения: сильно сомневаюсь, что Арсений согласится добровольно на какой-либо магический ритуал. Практически все магические ритуалы с фамильярами — это секс. Приукрашенный, с мишурой в виде свеч и заговоров, но всё еще просто секс. Антон от этого не в восторге, но других вариантов нет: без физической близости ментальной связи между ними не получится, и тогда все деньги будут потрачены впустую, а дело так и останется нераскрытым. Раскрыть дело иначе он уже отчаялся: больше идей у него нет, да и эта держится на одной надежде. — Я постараюсь с ним договориться. Хотя он и понятия не имеет, как будет это делать. Обычно фамильяры весьма охотно отправляются в новый дом: их всю жизнь готовят к тому, что служить магу — их предназначение. К тому же жизнь в воспитательном доме однообразна и бедна на развлечения, а хозяина хотя бы можно сопровождать на званые обеды, балы и в театры. Насколько Антон знает, при достижении восемнадцати лет, то есть принятого для покупки возраста, те и сами хотят отсюда смыться. — Как скажете, — говорит Станислав так, что во фразе слышится насмешливое «удачи», и поворачивается в сторону окна. Он негромко свистит — и спустя несколько мгновений к окну подлетает большой попугай, грациозно усаживается на подоконник. Оперение всех цветов радуги сверкает в солнечном свете так ярко, что при взгляде на него болят глаза — весьма необычная птица для местных широт. Здесь куда чаще встречаются сороки, вороны и голуби. — Дарина, ты нашла Арсения? — интересуется Станислав. Попугай жуткой метаморфозой превращается в стройную длинноволосую женщину с темным взглядом и острым подбородком — продолжая сидеть на подоконнике, она изящно закидывает ногу на ногу. Антон усиленно старается не отводить взгляд от обнаженного женского тела, но не выдерживает и отворачивается. Вообще-то нагота фамильяров для всех привычна: те часто перекидываются из животной формы в человеческую, поэтому этого не избежать. В отличие от наготы обычных людей или магов, это не считается чем-то развратным, но Антон каждый раз смущается. Человеческая форма фамильяров, собственно, настолько человеческая, что от людей не отличается ничем, если не считать клейма на груди. У Дарины клеймо в форме горящего солнца, а не герба школы — значит, это не местный фамильяр, она принадлежит конкретно директору. — Да, милый, — устало выдыхает она, опасно отклоняясь на подоконнике. Она кажется расслабленной, даже томной — никакого напряжения, часто присущего фамильярам. — Он сидит на нижней ветви дуба и отказывается уходить. — Ты сказала ему, что если он не придет, то я выволоку его силой? Наступает пауза, и Антон переводит взгляд обратно на Дарину — исключительно на лицо, не решаясь соскользнуть ниже. Она смотрит на Станислава так, будто тот клинический идиот: с диагнозом и в больничной робе, всё как положено. — Ясно, — вздыхает тот и обращается уже к Антону: — На Арсения не действуют ни просьбы, ни угрозы, ни шантаж. Если вы передумали его покупать, я вас пойму. Антон бы рад отказаться, но всё упирается в простую схему: он или покупает Арсения, или остается без фамильяра — других вариантов нет. На «беспроблемного» фамильяра ему придется работать не меньше полугода, и это при условии, что жить он будет в участке, а питаться корой с деревьев. Снимать оставшиеся на счете деньги ради этого он не станет, потому что это на крайний случай, который, он надеется, не произойдет. — Я не отказываюсь от покупки. — В таком случае, — Дарина снова перекидывает ногу на ногу, и у Антона начинает печь щеки не только от жары, но и от смущения, — вам придется поговорить с ним. Если, конечно, вы не хотите, чтобы мы заковали его и притащили силком. Сомневаюсь, что это удачное начало отношений. — Дарина, не преувеличивай, — морщится Станислав. — Но если вы не против, Антон Андреевич, то я бы тоже посоветовал самому поговорить с вашим фамильяром. Практика показывает, что, когда хозяин первым идет на контакт, это идет на пользу связи. Антон не имеет ни малейшего представления, что он должен сказать; у него из преимуществ — лишь то, что он не собирается Арсения клеймить, бить, унижать и держать на цепи, как делают некоторые. В остальном он хозяин незавидный: маг из него посредственный, денег нет, живет в маленькой квартирке, где и одному тесновато. Но он допрашивал преступников, так что пасовать перед собственным же фамильяром просто позорно. — Конечно, — говорит он, поднимаясь с места и поудобнее перехватывая выскальзывающую от потных рук папку. — Но сначала давайте подпишем документы, — улыбается Станислав так, будто желает Антону всех благ и еще немного добра сверху, и щелчком пальцев заставляет перед собой появиться документ. Сидящая на подоконнике Дарина безуспешно пытается скрыть ухмылку. — И разберемся с оплатой, разумеется. — Хорошо, — кивает Антон и лезет в нагрудный карман за деньгами. По-хорошему, ему бы настоять, что сначала товар, а уже потом деньги, но у него вспотела даже задница, поэтому он хочет поскорее забрать фамильяра и поехать домой. Дома, в спокойной обстановке, можно будет сконцентрироваться и использовать заклинание охлаждения на всё тело, а потом, в комфорте, писать отчет по последнему делу. Загадочное и рискованное похищение сыра из погреба — сюжет нового романа Донцовой, не меньше. — Держите. — Антон вытаскивает из мешочка перевязанные бечевкой купюры и с тяжелым сердцем протягивает Станиславу. Тот принимает их так быстро, словно где-то между них хранится вечный огонь. — Где нужно подписать? Он берет со стола перо, искрящееся магией, макает в чернильницу и размашисто расписывается там, куда указал Стас, — на последней букве чернила капают и образуют огромную некрасивую кляксу. Перья его раздражают, большинство давно пользуются ручками, но почему-то в плане магии ценится всё устаревшее. Только после подписания Антон понимает, что не додумался даже бегло просмотреть документ. Если кто-то захочет отправить его на пожизненную каторгу куда-нибудь в Выборг, достаточно будет всего лишь сунуть ему бумажку со всеми условиями и магическое перо. — Рад иметь с вами дело, — прощается Станислав уже не так радушно — его интерес к Антону бесследно исчез. — Дарина, будь добра, проводи Антона Андреевича к Арсению. Дарина с кошачьей, вовсе не попугайной, грацией спрыгивает с подоконника и молча идет к двери — проходя мимо Антона, игриво подмигивает ему. Она выглядит расслабленнее, чем большинство фамильяров, и что-то подсказывает, что эта птичка вьет не гнезда, а веревки из своего хозяина. И с Антоном такое легко может произойти: не то чтобы он ведомый, скорее просто полный профан в отношениях с женщинами и мужчинами, так что если фамильяр попросит его сплясать танец для хорошего настроения, то он наверняка начнет разминать мышцы. Он прощается со Станиславом, который бормочет что-то похожее на «и вам всего хорошего» уже без всякого энтузиазма, и выходит из кабинета вслед за Дариной. Та ведет всё по тому же коридору, но теперь в другую сторону, к заднему выходу. — Вы хорошо знаете Арсения? — спрашивает Антон, и она оборачивается на него с мягкой, какой-то материнской улыбкой. — Не сказала бы, что мы лучшие друзья. Но мы все здесь живем под одной крышей, поэтому неплохо знаем друг друга. Вас интересует что-то конкретное? — Почему он такой? — Антон догоняет ее, чтобы идти с ней вровень, несмотря на довольно узкий коридор. — Я имею в виду, фамильяры ведь, как правило, рады выбраться из воспитательного дома. Он умалчивает о том, как трепетно обычно фамильяры относятся к новому хозяину — их с детства растят с мыслью, что для них нет счастья больше, чем быть купленным магом. Антону кажется нелепым жить ради одного человека, даже если тот весь из себя такой замечательный, хотя последнее о большинстве магов вообще не скажешь. — Арсений — принципиальный молодой человек, — рассказывает Дарина не то с осуждением, не то с сочувствием. — Я не должна этого говорить, но он не самая приятная личность: капризный, ехидный, делает всё наперекор. Он всегда плохо относился к перспективе обрести хозяина. Может быть, это связано с его происхождением, но, скорее всего, это врожденная черта его характера. Антон слишком много общался с преступниками, чтобы верить в то, что у человека есть какие-то врожденные черты. Как завещал Юм, все поступки, даже все мысли человека — результат исключительно его опыта. Пока ему не встречалось ни одного вора или убийцы, у которого вся жизнь была бы сказкой. Чаще всего выясняется, что проблемы начались еще с детства, а душевная хворь — просто следствие. — А что с его происхождением? Наверное, стоило всё же запросить и прочитать досье, но у фамильяров редко есть информация о происхождении. Иногда указаны оба родителя: и маг, и фамильяр; иногда лишь один; иногда ни одного, ведь некоторые отправляют ребенка в воспитательный дом анонимно, и тогда подробности его рождения остаются загадкой. Но Антон всё равно ощущает себя лохом: большинство магов перед покупкой выясняют все нюансы, включая дату выпадения первого зуба, а он и формы своего фамильяра не узнал, никакими данными не интересовался, кроме цены. — Никто не знает, — хмыкает Дарина — даже приостанавливается, чтобы посмотреть на Антона. — Но все знают, что он их ищет. Может быть, что-то и выяснил. — Зачем? Искать родителей так или иначе бессмысленно: если они отказались от фамильяра — значит, он им не нужен. Обычно беременность фамильяром — это случайность, неприятные последствия восполнения связи. В некоторых домах таких детей оставляют, выкупая у государства еще младенцами, растят их в семьях, чтобы потом отдать кому-нибудь из наследников. Но в большинстве случаев рожденных фамильяров отправляют в такой вот воспитательный дом, и на связь с кровными родственниками они не имеют права, как и на титулы с наследством. Антон чувствует укол вины: пока от других детей отказываются родители, он сам позволил себе уйти из семьи. Дарина пожимает плечами. — Не имею ни малейшего понятия. Они подходят к большой двустворчатой двери в конце коридора, и Дарина прикладывает к ней ладонь, прикрывает глаза в концентрации — вероятно, замок не просто железяка, а настроенный на магию местных обитателей амулет. После этого она с силой толкает дверь бедром, и та поддается — медленно отворяется, пуская в коридор полосу света. Двор не большой, он огромный: длинное полотно зелени, конца которого не видно, с игровыми и спортивными площадками — и огромным количеством фамильяров, в такой толпе даже тяжело разглядеть кого-то конкретного. Антон прыгает взглядом от одного человека к другому, отмечая, что взрослых мало — в основном дети разных возрастов. Одни копаются в песочнице, другие перекидываются мячами, третьи сидят под деревьями и болтают. Некоторые в одежде, но большая часть всё-таки обнажены, и это неуютно. Бесконечное множество голосов бьют по ушам, все слова смешиваются в однородный гомон — внутри дома всего этого слышно не было. — Он должен быть где-то там, — Дарина указывает пальцем в сторону большого фонтана, в котором плавают радужные рыбки — Антон даже с такого расстояния отмечает их окрас, — у дуба за фонтаном. Это его любимое место. — Я понял, спасибо, — благодарит Антон и уже делает несколько шагов по крыльцу, как вспоминает о важном факте и оборачивается: — Дарина! Дарина, почти закрывшая дверь, с недоумением высовывает голову в щель. — Что-то еще? — А какая у Арсения форма? — Вы, верно, шутите, — произносит она недоверчиво, щурится — но последнее наверняка от яркого солнца, которое светит прямо ей в лицо. — Я правда не знаю. Она продолжает смотреть на него так, словно пытается разгадать какой-то коварный замысел, но у Антона его нет: он действительно не додумался спросить, в какое животное превращается его фамильяр. Как правило, при покупке фамильяра смотрят на две вещи — магический потенциал и форму. Многие делают ставку на последнее в зависимости от целей: бойцы стараются выбрать себе животное покрепче и посвирепее вроде медведя, гонцы выбирают лошадей, шпионы и сплетники — кого-то мелкого, кого можно незаметно подбросить в нужное место. Антону всё равно, хотя зверь с хорошим нюхом в его профессии бы не помешал. С другой стороны, у фамильяров даже в животной форме обоняние сильно слабее, чем у собратьев-зверей. — Он хорек, — насмешливо бросает Дарина и закрывает дверь прежде, чем Антон успевает спросить хоть что-нибудь еще — как-то невежливо с ее стороны. Что ж, хорек — это неплохо. Хорьки милые. Антон ничего не знает о хорьках. Он идет по дорожке к фонтану — под солнцем ему снова становится дурно, и сюртук хочется сорвать с себя до чесотки в пальцах. Где-то на полпути он не выдерживает и всё-таки снимает его, оставаясь в одной рубашке, и так уже мокрой насквозь от пота. Жара так измучила его, что перспектива нырнуть в фонтан представляется такой соблазнительной, что если бы не дети, которые смотрят на него с любопытством и восхищением, то он непременно бы сполоснул хотя бы лицо. Сидящего на нижней ветви дуба хорька он видит сразу — в тени тот выделяется своей белой шерсткой. Антон натягивает улыбку и подходит ближе, всем своим видом стараясь выказать дружелюбие. — Здравствуй, Арсений, — здоровается он с хорьком, и тот весь напрягается, вздыбливает шерсть и распушает хвост. — Меня зовут Антон, я пришел поговорить. Я тебе зла не желаю. Арсений шипит, показывая острейшие клыки, которыми легко можно вспороть сонную артерию. Антон сражался с особями крупнее и опаснее, но лишь во время обучения, так что немного опасается: как бы его жизнь не закончилась так вот хмуро и бесславно. Хотя к славе он, строго говоря, и не стремится. — Я знаю, что ты не хочешь отсюда выходить, и я могу тебя понять, — продолжает он, стараясь подбирать слова помягче. — Но мы с тобой всё можем обсудить. Думаю, мы найдем какие-то варианты, чтобы тебе было легче… Он не успевает договорить, потому что хорек со скоростью стрелы спускается по дереву и юркает в нору у корней, которую Антон прежде не заметил — так быстро, что только белый хвост и мелькает. Это начинает злить, но он заплатил столько денег не за то, чтобы уйти отсюда ни с чем и ни с кем, поэтому подтягивает брюки и присаживается на корточки около норы. Конечно, можно собраться с силами и выудить его оттуда магической петлей, но это может быть больно, да и Антон со своим мастерством скорее корень какой-нибудь захватит. — Арсений, — зовет он чересчур грубо, едва не срываясь на рык, но глубоко вдыхает и старается успокоиться, прежде чем продолжить: — давай поговорим, ты же взрослый человек. — Он бросает папку на землю, наклоняется к норе ниже, потому что Арсений мог уползти глубоко и не расслышать, и повышает голос: — Ничего, что я сразу на «ты»? Он слышит сзади смешок — такой, как если бы человек пытался сдержаться, но не смог. Антон понимает, как глупо выглядит со стороны, и оборачивается, тут же поясняет: — Я со своим фамильяром разговариваю. Позади него стоит высокий бледный парень с тонкими губами и приплюснутым, но по-своему милым, кончиком носа. Длинная темная челка падает ему на глаза, и он раздраженно сдувает ее, на Антона смотрит с насмешкой и снисходительностью одновременно. Солнечный свет, пробираясь через листья дерева, оставляет на его красивом лице яркие пятна. По ауре это определенно фамильяр, но взрослый для местных: ему точно за двадцать пять, наверное, принадлежит кому-то из воспитателей или сам воспитатель. Хотя Антон никогда не умел определять возраст по внешности, и, когда ему говорят ориентировку «лет сорока», он представляет то пышущих здоровьем молодых людей, то морщинистых старцев — черт его знает, от чего это зависит. — Конечно, — молодой человек отступает на шаг, и луч солнца падает на его глаз, заставляя радужку светиться морской голубизной, — я не мешаю, продолжайте. Он одет в узкие черные брюки, черную же жилетку и рубашку с жабо — такую белую, что она буквально светится в тени дерева. Антон думал, что это его форменная рубашка белее некуда, ведь ее прачка стирала мылом и содой, но теперь она кажется ему посеревшей. Он готов поставить собственное белье на то, что она даже в первый день после покупки не была такой белой. Антон вздыхает и почти ныряет головой в нору, как вдруг ему приходит в голову чудесная идея. — А ты хорошо знаешь Арсения? — спрашивает он у парня. — Я бы сказал, — тот как-то странно прищуривается, — что я знаю его лучше всех. Какая удача. — А можешь подсказать, как мне быть? Я слышал, — он понижает голос: — что у него тяжелый характер, но как-то же можно с ним договориться по-человечески. — Да, есть способ. — Парень подходит ближе и тоже присаживается, теперь они на равных — вблизи он еще красивее. Похож на какого-нибудь аристократа, которому с минуты на минуту должны принести холодный чай со льдом, абсолютно не тянет на местного. — Его привлекают блестящие вещи. Украшения, монеты, желательно хорошо отполированные. — Да, у меня… — Антон разворачивает сложенный сюртук и лезет во внутренний карман за часами, но замечает усмешку парня — и до него наконец доходит. — Очень смешно. Арсений смеется — и более красивого смеха Антон в жизни не слышал. Этот смех не орет гудком поезда, не верещит, не бьет визгом по перепонкам, он переливается в воздухе какой-то негромкой мелодией, и совсем немного напоминает кудахтанье, но и это тоже почему-то мило. — А ведь я повелся, — говорит ему Антон, слыша в собственном голосе обвиняющие нотки. — А это, — он кивает на нору, — тогда кто? — Альберт, — по-прежнему улыбаясь, поясняет Арсений. — Альберт — обычный домашний хорек. Мы держим здесь много животных, они помогают, — он кидает взгляд на группу детей, которые колупаются в песочнице неподалеку, — чувствовать себя лучше. Я вас иначе себе представлял. Он так подчеркнуто обращается на «вы», что Антону хочется закатить глаза, но в попытках общения с норой он уткнулся коленями прямо на землю, так что ему не до того. Стараясь сохранять невозмутимость, он поднимается и небрежно отряхивает штаны — Арсений поднимается вместе с ним. — И как ты меня представлял? — продавливает Антон этим «ты», потому что ненавидит официальность там, где она не нужна. Ему и так часто приходится расшаркиваться на работе. — Я вас, — выделяет Арсений, — представлял статным джентльменом или на крайний случай боевым магом, но не замученным, — он окидывает его таким взглядом, словно Антон позавчерашняя газета, которую оставили в уличном туалете, — щуплым полицейским на грани обморока и без капли вкуса. Антон подозревал, что со стороны весь красный и потный и потому вряд ли создает хорошее впечатление, но не до такой же степени. — Между прочим, — отзывается он раздраженно, наклоняясь и поднимая папку с земли, — у меня третье место по раскрываемости в отделе. Хотя о том, что чаще всего он раскрывает дела о воровстве сыра, он умалчивает. — А в отделе больше трех людей? — насмешливо уточняет Арсений. — Уж извини, что не имею гору мышц и не ношу эти, как его, — он же две минуты назад помнил это слово, а теперь просто машет рукой у горла, — нелепые воротники. Тебе нужно собрать какие-то вещи? Арсений опирается плечом о дерево, всем своим видом демонстрируя, что не планирует двигаться с места. — Я никуда не собираюсь, — подтверждает он. — Так. — Антон трет лоб — от жары голова начинает гудеть, как если бы ее сдавило тисками, еще и какой-то ребенок неподалеку истошно вопит и бьет палкой по ведерку. — Я знаю, что тебе всё это не нравится. Мне тоже это не нравится. Но мы взрослые люди и сможем найти общий язык. — Не имею ни малейшего желания находить с вами что-либо общее. Дело не в вас, просто я не баран, чтобы меня продавали и покупали. — Пока ты ведешь себя один в один как баран, — бросает Антон и удовлетворяется тем, как Арсений обиженно поджимает губы. — Неужели ты хочешь остаться, — он взмахивает свободной от сюртука и папки рукой, — здесь? Просидеть всю жизнь в этих стенах? — Считаете, лучше всю жизнь просидеть на чем-то другом? — хмыкает Арсений, глазами стреляя Антону ниже пояса — эта воображаемая стрела ощущается почти физически. — Я бы предпочел остаться здесь. — Сожалею, — Антон не сожалеет, — но это не просьба. Собирай свои вещи, прощайся с друзьями — и мы поедем домой. После стольких лет одиночества непривычно говорить «мы» и тем более в контексте общего дома — Антон даже замирает, стараясь привыкнуть к этому послевкусию на языке. — Что если я откажусь? Антон может угрожать Арсению цепями, он может сказать, что позовет местных сотрудников, чтобы те магией сковали его и бросили в дилижанс, но угроза эта пустая. А пустых угроз у него, как у служителя закона, и так в избытке. — То я арестую тебя за препятствие правосудию и посажу в камеру к убийцам, — выдает он с непроницаемым лицом, стараясь даже уголком губ не дернуть. Ладно, без пустых угроз никак. — Ты не представляешь, что там делают с такими красивыми парнями. Арсений не кажется напуганным, он кажется заинтересованным, и это пугает уже самого Антона. — Благодарю за комплимент, — фыркает он, и у Антона щеки начинают гореть сильнее. А еще ему хочется отобрать у девочки палку и тоже постучать, но не по ведру, а по голове Арсения. — Но вы не можете меня арестовать, это незаконно. И это использование служебного положения в личных целях. Станислав не обманул: Арсений действительно умен. — Это если бы я покупал тебя в личных целях. Но деньги на тебя, — Антон умалчивает о личных средствах, — мне выдали в участке. Ты нужен мне для раскрытия дела. Глаза Арсения загораются интересом, он весь вытягивается в любопытстве, но быстро осознает потерю самообладания и принимает прежний скучающий вид. — Какого дела? — уточняет он, рассматривая собственные ногти, но воодушевление чувствуется во всей его позе. Надо же, Антон боялся, что напугает его рассказами про преступления, а этот чудик только заводится от них. Всё-таки Белый был прав: этот фамильяр и правда подходит лучше всех. — Узнаешь, если пойдешь со мной. Арсений молчит, и Антон дает ему минуту подумать, несмотря на то, что и правда находится на грани обморока. Он уже не ощущает себя потным — он и есть пот, вся одежда липнет, ноги в ботинках наверняка спрели. А по Арсению и не сказать, что тому жарко: у него только виски влажные, а так никаких признаков — ни пятен на рубашке, ни текущего по лбу пота, ни даже расстегнутого воротника. По сравнению с ним Антон чувствует себя неряхой, но он в этом и не виноват. Фамильяры частично животные, у них с терморегуляцией лучше. — Хорошо, — наконец соглашается Арсений так, будто делает невероятное одолжение. — Но только потому, что я заинтересован в расследовании. Антон бы станцевал победный танец, но слишком жарко и не положено по статусу. Кроме того, виски начинают пульсировать от боли, а девочка со своей палкой всё никак не успокоится. — Тебе нужна помощь с вещами? — Они собраны, — бросает Арсений и морщится: понимает, что сказал лишнее и выдал себя с головой. — Они уже много лет собраны. Мы все тут сидим на чемоданах, — добавляет он. Он мог не оправдываться, потому что Антон и не собирался кричать: «Ага, ты с самого начала собирался идти со мной!». Подумать — да, кричать вслух — нет, ему же не пять лет, он взрослый серьезный человек. — Помочь донести? — предлагает он вместо этого. — Но только руками, а то с магической концентрацией у меня не очень. Долго держать предметы в воздухе не получится. — А что получится? — Ну-у-у… — неуверенно тянет Антон: магия — это его слабая сторона, он не опирается на нее ни в работе, ни в повседневной жизни. — Я неплохо делаю какие-то быстрые штуки. — Вот уж не сомневаюсь, что быстрые штуки вам удаются, — иронизирует Арсений, и Антон бы огрызнулся, но, во-первых, лень, во-вторых, это правда. Но сейчас речь о магии. Чтобы не быть голословным, он отходит на шаг, поворачивает руку ладонью вверх и концентрируется, воображает себе небольшой водный шар, представляет его гладкую поверхность, бликующую на солнце. Он бормочет заклинание и чувствует, как вода начинает будто вытекать из ладони, как она формируется в большую каплю. Так хорошо у него никогда не получалось, он уже позволяет себе обрадоваться, но именно в этот момент Арсений опять хмыкает — и собравшаяся лужа летит ему же в лицо. На несколько мгновений всё замирает, внешние звуки затихают, и даже девочка перестает стучать по ведерку. Не замирает лишь вода на лице Арсения — она ручейками стекает по щекам и капает с подбородка. Тот меланхолично вытирает ее костяшками пальцев и легким движением кисти стряхивает с руки. — Потрясающе, я впечатлен, — говорит он с сочащейся в каждом слове иронией. — Знаешь, а мне говорили, что ты не самый приятный в общении человек, — ворчит Антон, вытирая мокрую ладонь о штаны. — Безмерно рад оправдать ваши ожидания, — Арсений прикладывает ладонь к сердцу и театрально кланяется, — и это я еще не пытался выжечь вам глаз. — И не попытаешься. Я тебя клеймить не собираюсь. Арсений щурится, будто стараясь понять, не уловка ли это. — Неужели? — прищуривается он. — И почему же? Не хотите пометить свою собственность? Антон бы хотел сказать, что не считает фамильяров собственностью магов, но это будет неправда и попросту глупо. Фактически фамильяры имеют прав не больше, чем домашнее животное, его разве что убить по закону нельзя — но и в таком случае всем плевать. Антону это известно не понаслышке. — Нет, не хочу, — вздыхает он. — А теперь иди за вещами, пожалуйста, а то я скоро растаю от этой жары. Смерив его с ног до головы всё тем же неверящим взглядом, Арсений наконец кивает, просит ждать его у ворот и уходит к зданию. Идет он четко по тропинке, медленно, неспешно, не пытаясь скрыться от солнца. Антон наблюдает за его светящейся белоснежной рубашкой, пока тот не скрывается за дверью, и только после осознает, что ему надо было идти следом: им же по пути. *** Он толчком магии пихает последний чемодан Арсения в дверной проем и заходит за ним, вдыхает пусть не холодный, но хотя бы не раскаленный воздух, от которого горят легкие. В его квартире немного преимуществ, но высокие потолки, благодаря которым здесь сохраняется относительная прохлада, определенно в них входят: даже не нужно мучиться с охлаждающим заклинанием. Вернее, летом это преимущество, зимой — недостаток, потому что отапливать всё это пространство сложнее. — Ты собираешься заходить или будешь стоять здесь? — уточняет Антон, вытирая пот со лба и поворачиваясь к Арсению, который стоит посреди общего коридора и рассматривает картину на стене. Изображены на ней пасущиеся овцы на лугу, холст в светлой деревянной раме, и на темной стене всё это выглядит преувеличенно жизнерадостно, но Антону нравится. — Это ваша картина? — интересуется Арсений, не отрывая от нее взгляда. — Я имею в виду, вы ее владелец? В том, что не вы ее написали, я не сомневаюсь. Антон не обижается: он меньше всего похож на художника, у него буквально на лице написано «полицейский». А если кто по лицу читать не умеет, то легко поймет по форме. — Нет, она уже была тут, когда я въехал. Это картина хозяйки. — Ясно. — Арсений всё-таки отрывает взгляд от картины и проходит в квартиру — приходится отступить, хотя в прихожей не так уж много места для маневра. После разговора в саду у Антона было опасение, что Арсений к воротам не выйдет и его придется искать по всей территории, однако тот явился спустя всего десять минут — и с десятью чемоданами. Маленькие и большие, сумки, мешки — они заполонили собой всю крышу дилижанса и половину салона внутри. Когда на пути к ним подсаживались другие пассажиры, они косились на Антона с недоумением и любопытством, будто это его вещи. Арсений же всю поездку делал вид, что он тут ни при чем. Сейчас его вещи башней сложены в и без того тесной прихожей, занимая собой почти всё место. Арсению это будто бы не доставляет неудобств — он так и продолжает стоять неприлично близко к Антону. Хотя в их ситуации о приличиях не судят: между магом и его фамильяром обычно нет рамок и условностей, как с другими людьми, им нет смысла избегать близости. Забор магии от фамильяра происходит по большей части через секс. Прикосновения, объятия и поцелуи тоже дают эффект, но только полноценный секс дает тот прилив сил, за который и ценятся фамильяры. Именно поэтому, кстати, изначально Антон готовился к тому, что его фамильяр будет уродливее скрещенного с крокодилом утконоса — это бы объясняло столь низкую цену. Однако Арсений не похож ни на крокодила, ни на утконоса, ни на их помесь: он красив, как и июль, и столь же горяч — по меркам многих. Но не по меркам самого Антона, потому что в его жизни секс был если и не по любви, то по чистой и светлой влюбленности. Арсений же пока вызывает смутные ощущения, нечто среднее между раздражением и неловкостью. — Откуда у тебя столько вещей? — спрашивает Антон, просто чтобы что-то спросить. — Намекаете на то, что я проституцией занимался? — Что? Причем здесь… А. В воспитательном доме у фамильяров нет своих денег, им не выдают пособие — только необходимое вроде одежды, средств гигиены, ручек, тетрадей. Единственный способ получить непосредственно деньги — это сексуально обслужить какого-нибудь мага. Без ритуала это не образует связь и магический приток будет не таким сильным, но всё равно ощутимым, поэтому некоторые маги этим пользуются. Но ужасно даже не это, а то, что на подобные услуги своих подопечных подталкивают воспитатели, которые получают процент. Арсений наблюдает за ним, поплывшим в потоке мыслей, со спокойным ожиданием. — И как, занимался? — уточняет Антон осторожно. — Никогда, — хмурится Арсений. — Зачем мне зарабатывать своим телом, если я могу зарабатывать своим умом? Я не сплю с кем попало. Я делал домашние задания за тех, кто предпочитал не учиться, а тренировать навыки в койке — все в выигрыше. — Отвратительно. Я имею в виду, отвратительно, что такое вообще происходит. Разъебать бы к хуям всю эту систему. Арсений морщится: — Вы ругаетесь как сапожник. — Excusez-moi. — Антон оттягивает ткань штанов, будто юбку, и делает реверанс. — Quoi qu'il en soit, bienvenue. — Лучше ругайтесь — у вас ужасное произношение. Антон мог бы постараться и выдать какую-нибудь тираду на безупречном французском так, что и учитель бы не подкопался, но ему лень что-то доказывать. Голова уже не болит, но всё равно тяжелая, как чугунная сковородка, и куда легче просто закатить глаза и самому пройти в квартиру. Она на теневой стороне дома, поэтому здесь всегда полумрак, несмотря на высокие окна. Антон идет по коридору, на ходу расстегивая верхние пуговицы рубашки. Хочется снять ее совсем и помыться, но сейчас есть и более важные задачи, чем таскать и греть воду. — Твоя комната здесь, — он останавливается у первой двери, развернувшись, открывает ее, — сможешь сам перенести свои вещи? Арсений, так и продолжавший стоять у порога, в несколько широких шагов подходит к нему и заглядывает в комнату. Он определенно удивлен — Антон так близко, что в деталях может рассмотреть и приподнятые брови, и приоткрытый рот. Губы у него тонкие и сухие, обкусанные. Антона всё детство учили не грызть губы. — Моя комната? — переспрашивает Арсений. Как правило, фамильяров держат подле себя, но если днем им еще позволительно слоняться по дому или тихо сидеть в каком-нибудь углу, то ночью они с хозяином: в его постели или около нее. Чаще около нее, конечно, то есть на полу, так что отдельные комнаты фамильярам выделять не принято. Но это если к фамильяру относятся как к источнику магии. Те, кто видят в них любимых питомцев, всячески их балуют: покупают им дома, экипажи, дорогие украшения — но и тогда от себя не отпускают. Мало кто переходит с фамильяром в человеческие равные отношения, но если такое случается, то им даруют свободу, и это так же редко, как снег летом. — Да, — Антон проходит в комнату и разводит руки, но места так мало, что это чревато отбитой кистью, — но, как видишь, тут еще нет кровати. Гостевой у меня нет, поэтому пришлось переделать свой кабинет. Убрал стол, книжный шкаф… Кровать привезут на следующей неделе, я уже заказал у мастера. Арсений тоже заходит и осматривается, хотя смотреть тут не на что: небольшой комод у стены, прикроватная тумба и место под кровать — вот и всё. И занавески в цветочек у окна, которые Антон планировал заменить с самого въезда в квартиру, но руки так и не дошли. — Очень мило с вашей стороны, — говорит Арсений, кажется, искренне. — Но мое расположение это не купит. Где я буду спать, пока не приедет кровать? — Я не пытаюсь купить твое расположение. И спать ты будешь на софе в гостиной. Она узкая, но ты худой и точно поместишься. В крайнем случае в хорька превратишься. — Я не худой, — морщит нос Арсений, — я стройный, это большая разница. У меня отличная физическая подготовка, я пробегаю километр за три минуты. — Ты не поверишь, но я тоже, — зачем-то сообщает Антон, хотя о его физической подготовке речи не велось. — Напоминаю, что я из полиции. Мы тренируемся. Это не совсем правда: лично Антон тренируется только перед сдачей нормативов, которая каждые полгода проходит у всего дивизиона. Всё остальное время он проводит сидя в участке, и лишь изредка выезжает на осмотр места преступления или для разговора со свидетелями и родственниками. Несколько раз ему приходилось гнаться за подозреваемым, и один раз он подрался — но его практически сразу откинули в стену магическим выбросом, он потерял сознание и находился в беспамятстве, пока его не нашел патрульный. — По вам заметно — такие мышцы, — фыркает Арсений. — И какая же у вас должность, позвольте спросить? — Я следователь. — Следователь — не полицейский. Следователь — тот, кто просиживает задницу в кабинете, пока полиция делает всю грязную работу, разве не так? — С прошлого года — не так. Следственный комитет переформировали и сделали частью полиции. Сейчас управление возбуждает дела и распределяет по участкам и отделам, а следователи ведут дела сами. И делают, — он показывает кавычки пальцами, — всю грязную работу. Вообще-то это переформирование критиковали все, кому не лень, называли это деятельностью для вида и отмыванием бюджета, так что газетчики старались не привлекать к этому внимание и писали в основном о туалетах королевы и открытиях театров. Антон сам не уверен, что такое слияние двух органов — хорошая идея, но оно дало ему лучшую работу, так что он не жалуется. — И кому отчитываются? — Своему капитану. — Вам, разумеется, до капитана как до луны? За время поездки в дилижансе и целой череды вот таких ироничных замечаний Антон перепробовал ответную иронию, агрессию и даже угрозы. Однако лучше всего сработало не обращать внимания: если колкости Арсения игнорировать, тот просто поджимает губы и перестает упражняться в остроумии. — Ты есть хочешь? — переводит Антон тему. — Или помыться, не знаю, переодеться? — Нет, благодарю, но я сыт, чист, и моя одежда в полном порядке. — Он кидает такой выразительный взгляд на помятую рубашку Антона, что должно стать стыдно, но Антон к этим взглядам привык на работе. — А вот вам бы не мешало переодеться, — он втягивает воздух носом, — и помыться. — Так и поступлю. Ты тогда отдохни перед… — Антон пытается найти нужные слова, но не получается, — сам понимаешь. — Не понимаю, — произносит Арсений с такой ухмылкой, что становится ясно: всё он понимает. — Перед чем? — Перед ритуалом, — выдавливает из себя Антон. Он сам не знает, почему так смущен: не то чтобы он безупречный любовник, однако у него был секс — и не раз. Но сейчас ему хочется по-детски запереться в спальне и никого туда не пускать, и если бы не необходимость провести ритуал, то он бы так и сделал. Но нет ритуала — нет связи между магом и фамильяром, а ему от Арсения нужна именно она. — О, — тот поднимает брови, — не будет никакого ритуала. Не смейте и думать об этом, это не обсуждается. — В смысле? — Молоко прокисло, Антон. Я же сказал: я не сплю с кем попало. — Но я не кто попало… — бормочет Антон, сомневаясь в собственных же словах: они ведь друг другу действительно кто попало. — Ты мой… — он осекается, — я твой маг. — О, как очаровательно вы пытаетесь выражаться так, будто мы равны, — ухмыляется Арсений. — Я бы хотел, чтобы так и было. Это должно быть взаимовыгодным сотрудничеством, а не рабством. Мне тоже это не нравится, и я не хочу… — он снова перебирает слова, — не хочу тебе приказывать. — Какое интересное равенство, где на уступки должен пойти только я. — Арсений складывает руки на груди, а Антон молчит, хотя с утверждением категорически не согласен: для него это не меньшее испытание. — В таком случае не отказался бы от массажа ног. — Чего? — Массажа ног, — повторяет Арсений. — Вы просите лечь с вами в постель, я прошу сделать мне массаж ног — по-моему, всё честно, раз мы равны. Будь дело исключительно в массаже ног, Антон бы согласился: нет ничего унизительного в том, чтобы потрогать ноги красивого парня, это даже приятно. Но дело не в массаже, потому что Арсений издевается и проверяет его на прочность. — Я не собираюсь делать тебе массаж. — Тогда ничем не могу помочь. — И Арсений отворачивается к окну, словно разговор окончен, и рассматривает сквозь цветочные занавески полупустую улицу: день аномально жаркий, поэтому большинство людей предпочитает сидеть дома. — Ритуал — это единственный способ создать связь. Связь не только позволяет передать больше магии за раз, она создает что-то вроде невидимого моста между магом и фамильяром. Антон не знает точно, как это работает, но он слышал, что это ни на что не похоже. По словам магов, это как появление второго набора эмоций и ощущений вдобавок к собственным. А при сильной связи можно даже чувствовать, где фамильяр находится — это и есть цель Антона. — Да, — отзывается Арсений отстраненно, по-прежнему смотря в окно, — я знаю. — Мне же это не для себя нужно! Это поможет в расследовании. — Так что за расследование? — Он по-прежнему делает вид, что ему ни капли не интересно — теперь ему куда лучше удается безразличный тон. — Я в этой дыре только из-за него. — Я не могу разглашать детали дела постороннему. Арсений всё-таки оборачивается. — Это что, шутка? — А я похож на шутника? Мы знакомы слишком мало, и пока я что-то не вижу от тебя никаких шагов к сотрудничеству. Для информации нужно доверие, Арсений. — То есть я должен заслужить доверие человека, который купил меня, как скот на базаре? Это вы здорово придумали. — Не я придумал эту систему. — Но вы ей пользуетесь. Дайте мне свободу — вот тогда мы будем на равных! — теряя всё самообладание, бросает Арсений. — После завершения расследования. Арсений замирает — вся его зародившаяся было злость исчезает бесследно, остается лишь какое-то по-детски растерянное выражение. Почти как в момент, когда Антон рассказал ему про личную комнату, но глубже, и выглядит он сейчас совсем беспомощным. — Что? — только и произносит он одними губами. Еще в дилижансе Антон пришел к выводу, что рассказывать это пока не стоит, чтобы Арсений не торопил расследование и не помешал ненароком, но всё получилось как-то само собой. — Я не собирался тебя оставлять, — поясняет он нехотя. — Мне не нужен фамильяр, в смысле лично мне, это слишком большая ответственность, а магией я всё равно почти не пользуюсь. Как я уже сказал, ты нужен мне для расследования, а после него я подпишу документы — и ты свободен. Обычно фамильяры этому не рады: они не умеют заботиться о себе; жить с магом — единственный способ не попасть в притон или не умереть в нищете. Сначала Антон думал после расследования продать фамильяра какому-нибудь хорошему магу, но Арсений представляется человеком, который способен устроиться по жизни. И свободы он явно хочет. — И почему я должен тебе верить? — Я могу тебе расписку написать, конечно, но мы же оба понимаем, что по закону это будет просто бумажка. Так что тебе остается поверить мне на слово. — Ага, бегу — и волосы назад. — Антон на это лишь вопросительно поднимает брови, поэтому Арсений неловко проводит ладонью по волосам и смущенно объясняет: — Я так говорил раньше, когда у меня волосы длинные были. Антон представляет его с длинными волосами и не понимает, смеяться или восхищаться. Арсений достаточно красив, чтобы оставаться таковым и с длинными волосами, но Антону в принципе не близка мода на длинные волосы у мужчин. — Ты подвязывал их атласной ленточкой, — веселится он, — завязывал бантики? — Как я мог не догадаться, что в вашем мире выглядеть хорошо позорно, — отвечает Арсений ему в тон, — то ли дело щеголять в неглаженных рубашках и быть похожим на конюха после выпаса! — Эй! Эта рубашка глаженная! Ну… — Антон оттягивает рубашку и рассматривает ткань, в которой невозможно угадать былую дружбу с утюгом, — была глаженная. — И как после этого тебе верить? — Ты перешел на «ты». — Антон не может сдержать улыбки, а Арсений так закатывает глаза, словно намерен лишить себя всякой возможности его видеть. — Но ты прав, я действительно выгляжу плохо. Не понимаю, почему ты после поездки выглядишь так, будто только что переоделся. — Магия. — Правда? — удивляется Антон: он не слышал, чтобы фамильяры могли колдовать — по крайней мере самостоятельно, не через мага. — Нет, — усмехается Арсений, — просто аккуратность. Что-то Антону подсказывает, что жить вместе им будет сложно. А он никогда не ошибается, интуиция у него отменная — всё-таки он следователь.