Третье лицо, единственное число

— Почему… ты… поступил так со мной, мистер Джей? Тонкая, как стекло, дрожь в этом всегда звонком, задиристом и неунывающем голоске. Он никогда её прежде такой не слышал. — Я не про то, во что ты превратил меня… не про то, что ты заставил меня сделать. Но… почему ты… бросил меня? Шмыгает нос-кнопка. Дрожат выкрашенные в гранатовый губы. Едва дыша от отвращения перед холодной, налипшей на лицо изнанкой чужой кожи и щурясь от мерцающей головной боли, Флойд оценивает обстановку сквозь дыры оплывших век, с разумной опаской отмечая охотничий нож в руках девчонки. Похоже, она и впрямь не на шутку съехала с катушек. Спокойно, парень. Просто подыграй ей. Тяни время. — Э-эм… я тебя не бросал, — на ходу импровизирует он, незаметно проворачивая за спиной затёкшие запястья. Джут в добрых полдюйма. Не порвать. — Ты сама ушла. — Я ЛЮБИЛА ТЕБЯ! — надрывно вскрикивает Харли с такой болью, будто он её хлыстом огрел. И в этот самый момент что-то в глубине нёбных костей вдруг щёлкает, заставляя его дёрнуть головой, словно марионетку. — Пустые слова, — говорит он. – Докажи. Флойд тут же удивлённо моргает, трогая языком рассечённую губу. Почему он сказал это? Странно. Лицо жжёт, словно на него огромный перцовый пластырь налепили. Боль в затылке стремительно тает, хотя ощущение, как будто он хватил лишнего в баре, становится только сильнее. — Прямо здесь? — взыграв бровками, на секунду заминается Харли — она искренне взволнована и явно польщена. — Ого… горячо! Мне нравится… — Н-не так… — не успевает вставить Флойд, в полной растерянности пытаясь отстраниться, когда девчонка уже седлает его, не отрывая взгляда от его лица. Не его. Не его лица. — Любовь моя… — шепчет она порывисто и горячо, оглаживая безжизненную кожу обеими ладонями, утыкается в неё лбом ко лбу — с такой невозможной, трепещущей нежностью, что Флойд почти забывает про нож в её руке. — Я так скучала по тебе… так скучала… Без тени брезгливости она целует чужие равнодушные губы, и Флойд ненавидит себя за то, что на миг рефлекторно раскрывается ей навстречу, в насмешливую пустоту, жалящую свежий порез. Этот ублюдочный фрик, её бывший, буквально стоит сейчас между ними. В каждом её движении, в каждом вдохе столько священного благоговения перед реликвией этой драной шкуры, что нет никаких сомнений — она боготворит его, будь он живым или мёртвым. Её кумир. Её идол. Её фетиш. О… всякий, надевший на себя маску бога, на время сам становится им. Эти непонятно откуда исходящие мысли вызывают в груди бесконтрольную, почти животную тревогу. Наверное именно так чувствуют себя те, кто попадает в прицел его винтовки с расстояния в три городских квартала. Маленькие жадные ладошки юрко скользят по его шее на грудь, царапают щитки пресса и уже обшаривают его пах в поисках взаимности. Пару недель назад Флойд бы охотно поддержал столь недвусмысленную инициативу, но сейчас, с верёвками, больно врезающимися в тело, куском падали на лице и сотрясением в черепной коробке, он как-то вовсе не настроен на игривый лад. Набитая ватой голова гудит и качается, словно кабина подбитого вертолёта, рябь в глазах заволакивает происходящее муаром полу-нереальности. Знатно она всё-таки его приложила… в этом ведь всё дело? — Ты меня не хочешь? — Харли в нерешительности останавливается, выстраивая брови кукольным домиком. — Что-то не так? Это из-за того парня с пистолетами? — — чего-о? он вообще-то всё ещё здесь!.. — — Я ведь соблазняла его только для того, чтобы найти тебя, сладкий… Я думала, если ты жив, ты появишься даже из-под земли, чтобы остановить меня. Потому что ты всегда, всегда следишь за мной, где бы я ни была. Мне сказали… — губы, дрожа, кусают друг друга. — Сказали, ты умер. Но я им не верю, никому из них. Потому что ты просто не мог уйти, не попрощавшись со мной… НЕ МОГ! Она бьёт его кулачком по груди — плохой! плохой! — и рыдает наконец от обиды, как брошенный ребёнок: вздрагивают голые плечики, метут по ним рваные цветные хвосты. Чёрные слезы катятся по белым-белым щекам, и она вытирает их, смазывая тушь в грязные разводы. Эта Харли совершенно не похожа на ту охренительно развязную оторву, которая ввалилась к нему в ванную практически без одежды. Но теперь-то Флойд видит: вот она, настоящая — беззащитная влюблённая девочка, в край обезумевшая от своего одиночества. Которую, однако, даже таким вооружённым глазом, как у самого Дэдшота, было не разглядеть. Для этого нужно было посмотреть на неё… глазами Джокера. Не будь у него связаны руки, Флойд бы её, наверное, обнял. Вот только вместо этого он презрительно цедит: — А я-то только начал думать, что могу тебе доверять. Похоже, напрасно. Это жутко до волос дыбом — чувствовать, как кто-то другой говорит его ртом, скользко ворочает языком внутри. Порез на губе горит под чужой кожей адским пламенем — это уже не перец, это укус настоящего, мать его, Тринидадского Скорпиона. Там, через слишком интимный контакт двух взрезанных слизистых проникают внутрь него щупальца бестелесной, обжигающей тьмы, шарят в его воспалённом мозгу длинными-предлинными пальцами в сотню фаланг, и Флойд ничем, чёрт возьми, не может им помешать. Разумеется, они сразу же находят там ещё свежее и влажное воспоминание об их с Харли опрометчивом, но таком горячем поцелуе в хижине. Жечь губы начинает ещё сильнее, да так, что сбивается ритм в груди. Флойд дышит глубоко и тяжко, чувствуя, как этот чужеродный, нездоровый жар с каждым ударом сердца разносится по телу. Что это за дрянь? Последствия вируса, который он подхватил на той миссии с нежитью? Трупный яд? Что? Хуже. Сие есть Кровь Моя. хи-хи-хи Небесно-голубые глаза напротив округляются от изумления — и страха. — Нет, нет… — лепечет девчонка, кладя руки ему на плечи — нож всё ещё крепко зажат в правой. — Нет, сладкий, нет же… — когда она утирает нос тыльной стороной кулака, лезвие просверкивает в дюйме от его лица. — Ты же знаешь, что я бы никогда… никогда тебе не изменила! Я хотела только проверить, что ты всё ещё наблюдаешь за мной… что ты никому не дашь меня тронуть… — Ты пытаешься соврать мне, куколка, — Флойд склоняет голову набок под гнётом невидимой силы. — Я всегда чую твоё враньё. — Но… ничего ведь не было! — просияв, с жаром оправдывается Харли. — Когда нас прервали, я сразу поняла, что это знак! Всё случилось именно так, как я и думала, видишь?!.. — О-о… — ярость в его крови смешивается с садистским азартом, рождая пузырьки химически чистого веселья. — А если бы не случилось, и он действительно попытался тебя трахнуть, что бы ты сделала, м-м? Колючий пот прошибает Флойда между лопаток. Он уже примерно знает ответ. — Я бы отрезала ему член, папочка, — бешено скалит зубы Харли, глядя ему прямо глаза в глаза. — И скормила бы его нашим гиенам! Хи-хи-хи… вот это моя девочка! Умора... Ромео, ты слышал? Паралич воли вызывает панику, паника — паралич, и так по кругу. Дэдшот чувствует себя запертым в собственном теле, словно пациент, вышедший из наркоза посреди операции, который всё вокруг видит и слышит, но подать сигнал не может: даже крик ужаса — и тот выходит немым. Оказаться крайним в сцене ревности двух психопатов, один из которых галлюцинирует, а второй вообще мёртв — последнее, что он хотел испытать в своей грёбаной жизни. — Ты ведь знаешь, что я хочу только тебя… — Харли так и ластится, зацеловывает, усыпляет хозяйские подозрения. — Я сделаю всё, чтобы снова быть рядом с тобой… Я заслужу, папочка, правда, я стану лучше, я… сделаю всё, что ты попросишь… — она жмётся ближе с такой слепой и сумасшедшей страстью, что Флойд с неприятным удивлением понимает: тогда, в ванной, это была едва ли жалкая её имитация. — Я столько раз думала о тебе… о том, что ты сделаешь со мной в нашу первую встречу, когда я наконец-то найду тебя… Думала в своей камере, и в карцере… и в душе, когда хотела кончить… — гранатовые губы шумно выдыхают, прильнув к самому его уху. — Мне так не хватало твоих волшебных пальцев, милый… Я помню, что ты запретил мне прикасаться к себе без твоего разрешения. Но я не могла удержаться, просто… я так долго была одна… Осознавать, что все эти жаркие признания адресованы не ему, не слишком-то лестно. И однако же влюблённый шёпот ёрзающей по нему гимнасточки и её тёплая тяжесть на его бёдрах делают своё дело — член живо отзывается на провокацию. О, Флойд Лоутон — кремень, ещё бы. Но, отмотав немаленький срок в одиночке Бэлль Рив и сам не раз использовав тюремную душевую далеко не по назначению, он физически не может не реагировать на чертовски горячую девчонку, что трётся об него, сидя на его коленях, и только что не скулит, как смертно хочет его трахнуть. Тронутая резиново-липким тленом маска обволакивает, облегает, отбирает его лицо. Напоминает: не обольщайся. Не тебя. Она хочет не тебя. Флойд с досады жмурится, злобно сцепляя зубы. Господь всемогущий, ну почему это должно быть именно так?! Он ведь даже не собирался с ней связываться — чёртова девка сама на него запрыгнула. Он виноват только тем, что оказался не в то время не в том месте… О-о нет, Ромео, ты оказался именно там, где нужно. В самый нужный момент. В жопу Джокера. В жопу проклятый голос. В гробу Дэдшот видал всех клоунов, живых или мёртвых. Сейчас над ним нависает опасность гораздо более близкая и реальная, чем блядский клоун. Он чёрт знает сколько пробыл в отключке без шлема и связи с Уоллер. И если она решит, что её смертник слился с миссии… …эта маленькая интрижка буквально снесёт тебе башню, хи-хи-хи. Он влип, мать твою. По уши. Флойд чувствует, как крупная капля пота сбегает по его виску. Щекотная, словно муха, привлечённая гнилью. Тем временем молния в паху, вжикнув, заедает на полпути, и Харли без раздумий дорезает её ножом. Флойд вздрагивает — ему совсем не нравится лезвие в руках сумасшедшей в опасной близости от его члена. Да что там, ему вообще ни хрена не нравится расклад, где контроль над ситуацией не у него. Однако скрывать предательски крепнущую на рефлексе эрекцию он уже не может: воспоминания о том, как они сметали на пол звонкие флакончики и склянки, жадно вцепившись друг в друга, не отпускают разыгравшееся воображение, опьяняющие, кислотно-яркие… каких же титанических усилий стоило ему тогда оторваться от неё и не закончить начатое… — Ого… Папочка приготовил для меня большую игрушку? — восторженно мурчит Квин, глядя вниз. — Да-а, тыковка… Ты ведь хотела именно эту? Она твоя. Можешь взять и поиграть. Что он несёт, чёрт возьми? Разве об этом ему стоит думать?!.. Но тут Харли в ответ сжимает его член так, что Флойд открыто стонет в голос — и только потом осознаёт это. Алый ноготок вдавливается точно туда, где стрелой натянутая кожица под головкой становится сверхчувствительно тонкой. Так больно. Так сладко. Ч-чёрт… Выдыхай. Тише. Острие проходится от основания по всей длине — вверх и вниз. Покалывает. Угрожает. Дразнит. Горячие пальчики, сомкнувшись колечком, выжимают ствол по направлению к концу и следом туго оглаживают обратно. Флойд с обжигающим стыдом понимает, что сейчас потечёт, как хренов подросток. Блядь. Блядь. Блядь. — Давай ещё, девочка… сильнее… Вовсе не собиравшийся этого говорить, Флойд малодушно дёргается, когда лезвие у корня и впрямь надавливает сильнее. Он безошибочно чует — Квин в миллиметре от того, чтобы пустить кровь. Её зрачки пугающе огромны. Знаешь, если я открою ей глаза прямо сейчас, она ведь действительно тебе его отрежет. Хи-хи-хи… Эта ебанутая игра ни черта ему не нравится, не нравится, НЕ НРАВИТСЯ, но от адреналина просто голова идёт кругом, а член под ласкающей ладошкой и сталью пульсирует, твердея вопреки любому здравому смыслу. Чёрная, жгучая, грязная похоть переполняет его, похоть, какой он никогда не испытывал прежде, которой откровенно тесно в его теле — принадлежащая даже не ему. Его страсть всегда была понятным, первобытным желанием удовольствия. Эта — явным желанием боли. Он чувствует себя статистом в чужом театре, манекеном на витрине, грёбаной куклой в неволе верёвок, кем угодно, но только не Флойдом Лоутоном. Беспомощность буквально сжигает и сжирает его изнутри, лишая собственного веского «я», к которому он так привык. Во имя всего святого, как его угораздило встрять во что-то настолько унизительное?!.. Ой, капризуля, не зуди. Скажи спасибо, что я вообще дал тебе подсмотреть. Вволю насладившись его позором, щупальца благодушно ослабляют хватку, развязывают ему язык: — Ну, хватит валять дурака, милая… иди ко мне. Послушавшись — или наигравшись? — арлекинша напоследок подбирает на клинок вязкую каплю предсемени и слизывает её с вызывающим бесстыдством, счастливо и довольно смеясь. Когда она наконец прячет нож, Флойд впервые полноценно выдыхает — облегчение почти равносильно оргазму. …через секунду этим же языком она уже ныряет в его рот, и Флойд давится поцелуем, моментально впадая в панику отвращения. Но — не может даже головой помотать, не то что отстраниться, вынужденный ощутить и тщательно размазать по нёбу собственный терпкий, солёный вкус. Слепая ярость обжигает горло. Сука! Сука! Шизанутая маньячка!.. Никто ещё не заставлял Дэдшота опускаться до такого скотства! Глотай, красавчик. М-м-м… омерзительно, правда? Скажи, она прелесть? — Ты не можешь уйти от меня… знаешь, почему? Потому что мы одно целое… одно, единое целое, сладкий… — самозабвенно шепчет Харли, расстёгивая свои крохотные шортики. От нетерпения она стягивает их только с одной ноги, отправляя вниз по чулку на второй и оставляя болтаться над ботинком. Не снимает ни патронташ, ни кобуру — нет времени. — Нас нельзя разделить… Твоё место — во мне. Дай мне почувствовать тебя… снова… прошу… Она берёт его дрожащими пальчиками, направляет в себя и через секундное сопротивление позволяет — просто — скользнуть — внутрь — о — боже — прямо в эту упругую, немыслимую тесноту, где так горячо, что можно уже с ума сойти, насаживается на него дюйм за дюймом, впускает шёлково в нежные, рифлёные ножны. Нет, едва не теряя сознание, хочет произнести Флойд, нет, нет, но вместо этого выдыхает, закатив глаза: — Да-а… Он бессильно напрягается под верёвками всем телом — напрасно: её не столкнуть. Не сдержать. Непоправимая. Катастрофа. Харли складывает гримаску блаженства с тончайшим стоном, и дрожь пронзает её от макушки до самых пят. Она опускается на него до конца, прижимается всем своим девчоночьим весом, роняет голову и замирает так, не в силах больше пошевелиться — растянутая, заполненная им, впервые за долгие, долгие месяцы в тюрьме. Привыкает, упоённая. Дышит. — Па-апочка… — скулит она, закрывая глаза, ищет щекой не его щеки. — Как же мне этого не хватало… Я люблю тебя, так люблю… Когда она целует его снова, этот предельно обнажённый, скользкий контакт, замкнувшись, зажигает настоящую вольтову дугу в позвоночнике Флойда. Которая ежесекундно, с каждым ударом сердца гонит по нему токи такой силы, что кажется, он вот-вот не выдержит, вспыхнув от чудовищного напряжения между полюсами. Они в идеальной сцепке друг с другом. Харли и… тот, другой. Дэдшот овладевает ей, но не владеет. Ею владеет он. У Харли Квин по-прежнему есть Хозяин. Был всё это время. И он. Сейчас. Здесь. Жар в коже становится нестерпимым — но Флойд цепенеет от холода. Он вспоминает, что было с теми, кто просто не так смотрел на Королеву. Пытается осознать, где сейчас его член. Знаешь, кто из нас настоящий покойник?.. Ещё ни на одной из самоубийственных миссий он не стоял так близко к краю. — Хочу, чтобы ты снова касался меня… — жалобно мяучит ему Харли. — Хочу, хочу… — Так развяжи меня, дурочка, — шипит он ей в ухо. – Всего одну руку. Давай. И Квин… слушается его, словно под гипнозом, вопреки явной логике последствий. — Я знала, — улыбается она, качая потяжелевшей от наслаждения головой. — Знала, что ты мне не откажешь, сладкий… нет... не сегодня… Она наклоняется ему за спину, в пару движений ослабляя петлю. Флойд с лёгкостью высвобождает запястье, ошалевший, ещё не верящий своей удаче, и уже тянется, чтобы освободить второе, но… …что-то вдруг вздёргивает его руку, словно леска кукловода — не так быстро, ковбой. Не так. Быстро. Липкий ужас выхолаживает ему третий шейный, там, куда зашита смерть, свёрнутая в тугую спираль. Флойд знает, что это не кончится добром. Ты ведь не оставишь даму неудовлетворённой, правда? Свысока плевать он хотел на даму. Весь его мир сузился до двух одинаково жгучих желаний — наконец-то-блядь-чёрт-возьми кончить и остаться живым, — и Флойд почти уверен, что исполнить ему удастся только одно из них. Ясен хрен, он выбрал бы второе, если бы только хоть кто-нибудь дал ему выбор. Куда там. Он — собственная кукла вуду, в которую иглами вонзаются приказы грознее и строже голоса Уоллер: Сомни её. Сдави. Сожми. Сейчас. Флойд может придушить эту пигалицу одной правой — ладони как раз хватит обхватить её цыплячью шейку. Даже пулю тратить не нужно. Но вместо этого он впивается в её голую задницу жёстко, до боли, стискивает её и вдавливает в себя, пока не остаются глубокие лунки от ногтей. — Да-а-афф… папочка… сильнее… — умоляет она, трётся по-кошачьи, раздавливает свои губы о его, как спелую вишню. Стонет ему в рот, выпрашивает его язык — жадно и влажно, со вкусом. Хнычет. Хочет. Такая мокрая, что по яйцам течёт. Клоунская подстилка. Сука. Как — могла — такая — девчонка — достаться — ебучему — Джокеру? И то правда. Хи-хих… Начни она двигаться как следует, ему и минуты под ней хватит, не больше. Вот только Квин, как назло, не торопится, извивается — издевается — медленно и неритмично. Неймётся, а? Заставь её. ЗАСТАВЬ. Он бы уже давно взял своё — грубо и быстро, как привык, — выебал бы из неё всю дурь и навсегда отбил бы охоту играть в игры с Дэдшотом. Но девка связала его со знанием дела — он только и может, что податься навстречу лишь чуть, на пару жалких дюймов, совсем не имея пространства для манёвра. И для его сведённого от напряжения пресса эта пытка хуже грёбаных крыс под горелкой. Ударь. Дёргается леска. Флойд бьёт её по звонкой, тугой ягодице, и Харли вскрикивает, вскидывая хвосты. Ещё. Ещё. — Шлюха! Он бьёт её наотмашь — по щеке. Раз! Два! Белоснежный фарфор вспыхивает розовым. Флойд, распаляясь, рычит, сцепляя зубы — злобный оскал, такой органичный в разрыве чужого рта. Который больше не кажется таким уж чужим. — Сильнее тебе надо?! Сильнее, потаскуха?! Мелкая! Блудливая! Дрянь!.. Он рывком тянет её за хвост, рискуя переломить пополам — взвизг! — новые слёзы линуют скулы. Квин гнётся тетивой в ужимке острого наслаждения, даже не успевая хватать между выдохами вдохи. — Ты хотела его?! Царапины ложатся в ряд вдоль шеи, пальцы цепляют шнуровку, рвут вниз короткий топ, который на плечах ничего не держит. Тот съезжает нелепым корсетом, оголяя грудь — маленькую, как у школьницы, так и просящуюся в руки. Харли тут же заходит с обеих ладоней в условном сучьем рефлексе, сжимая мягонькие полушария, пропускает затвердевшие соски между пальцев. Флойд хищно глотает слюну — голод с привкусом крови. Он хочет её так дико, что это напрочь отключает рассудок, неспособный больше сопротивляться воле Кукловода. Нет сил. Просто. Нет. Сил. — Нет, нет, любовь моя, нет… — яро оправдывается она. — Клянусь, я только хотела проверить… привлечь твоё внимание, мне… нужно было знать, клянусь… Щупальца шарят со злобой в его развороченном мозгу — диафильм, подхваченный ветром, — и конечно же, в два счёта находят там все картинки, где девка в открытую с ним флиртует: каждое не-случайное касание, каждый нескромный взгляд, восторженный комплимент и фривольная шутка — всё, что хранило подсознание мимо его контроля, всё, что так льстило честолюбивому мужскому эго, тешило тщеславие лучшего стрелка на свете, всё — выдрано с корнем, смято и брошено ей в лицо. — Не ври, сука! Не смей мне врать! Ты хотела его!!! — и вместо того, чтобы насладиться этими дивными, округлыми сисечками, он даёт ей оглушительную затрещину, от которой густая алая капля, смазавшись, набегает из ноздри. Флойд даже трезвеет на секунду, в ужасе перед тем, что сделал, но тут же захлёбывается обратно — тьма плотно забивает глаза, нос и рот, проникая в него, переполняя доверху. Он больше не уверен, мать вашу, кто здесь кого имеет. — Забыла, чья ты? Кому ты принадлежишь?! А?! КОМУ??? — Тебе, папочка, только тебе! Тебе!.. — истово пищит Харли. Каждый раз, как она вздрагивает, сжимаясь вокруг него всё крепче, спазмы животного нетерпения остро пронзают его изнутри. Ух! Она хороша, знаю... Как думаешь, какая из твоих головок взорвётся раньше? Хи-хи-хи!.. — Я просто… искала тебя… в каждом лице искала твоё, я… Он был так на тебя похож! — отчаянно сдаётся она. — Брал всё в свои руки, командовал нами, был таким… уверенным… опасным… Понимаешь? Я видела в нём тебя. Я так виновата… — Харли утирает кровоточащий носик совсем по-детски. Это отвратительно, что Флойд всё ещё до одури её хочет. — Пожалуйста, скажи, что ты простил меня… Мне нужно знать… пожалуйста… Она ловит его карающую длань, жмётся губами к пальцам, осыпает поцелуями каждый из них. Флойд готов сказать ей что угодно, лишь бы прервать эту чёртову пытку, натуго стянувшую тело одной-единственной жаждой — сбросить жар напряжения, буквально звенящего в яйцах. Он уверен, что тут же вернёт контроль, стоит только порвать ошейник. Один щелчок. Один шаг. Минута. Ему нужна хренова минута. Минута, чёрт возьми. Меньше! Но ярость третьего беспощадна, а тон вкрадчив до мурашек: — Так тебе сгодится любой альфа с большой пушкой, да? Что, не терпелось на его ствол наскочить? Да, шлюха?! — Прости меня, милый, прости-и… — в экстазе раскаяния скулит Харли. — Я не должна была… я вела себя просто ужасно! Мне невыносимо без тебя… Прошу!.. — Значит, признаёшь свою вину? — он хватает её всей пятернёй за подбородок и щёки, заставляя смотреть на себя. — Да, да! — горячо подтверждает Квин сквозь гранатовый бант, пытаясь кивнуть. — Я виновата, сладкий, я очень виновата!.. Я вынесу всё, что скажешь… Только прости меня! — Это хорошо, что ты сама призналась, - он неожиданно ласково оглаживает её губы большим пальцем. — Такая самоотверженность достойна награды. Пожалуй… ты заслужила подарок. Квин вспыхивает. Флойд тоже. — Подарок? — она округляет глаза. Кукла. Ребёнок. Даже под кровью и грязью. — Мне? Правда? — Он спрятан совсем близко. Если постараешься хорошенько… о, я уверен, ты его получишь. — Можно мне его, папочка? Уже можно?.. — Да, тыковка, — бледно ухмыляется рот. — Можно. Девчонка с писком впечатывается в него длинным, восторженным поцелуем, перехватывает спинку стула и срывается наконец с места в карьер жёсткого и чёткого темпа, чеканит размашистыми шлепками — да так, что жалобно скрипят деревянные ножки, — высекает удар за ударом яркие искры блаженства, бьющие точно в цель. Вздрагивают мягкие грудки. Пляшут цветные хвосты. Маленькая. Заводная. Секс-игрушка. Флойд до синяков впивается пальцами ей в бедро: да, да, да — блядь — ДА — вот — так — то — что — нужно… Вселенная на сверхскорости уплотняется перед большим взрывом — всё, больше ничто не имеет смысла. Только тесная малышка верхом на его члене и секунды перед тем, как она обожмёт его, выжав до капли, секунды… — М-мф… да… ещё немного… Флойд тщетно тянется и выгибает тело, наэлектризованное сладостью подступающей разрядки, но может только со стоном закинуть голову. Близко, так близко… — Чёрт, девочка… я больше… не могу… Честно? Я тоже. Флойд даже не успевает удивиться, что говорит снова сам за себя. Маска толчками съезжает с его лица... и падает на пол. Взмах плаща — кролики в свете софитов. Абра-кадабра. Квин осекается резко, как поражённая громом. Флойд чувствует себя пойманным на месте преступления — в ударившем в глаза луче полицейских фар. Паника. Ненависть. Смерть. — Нет… НЕТ!!! Она сдёргивает себя с него в миге, в полудюйме от взрыва, кошкой визжит «Не может… Неправда! Неправда!!!» и бешено бьёт его трижды. Ножом. Вместо долгожданного оргазма тело насквозь прошивает БОЛЬЮ — из трёх раз щитки спасают лишь два. Лезвие в полную силу вонзается в плоть над ключицей и рвётся обратно — острым, шершавым ожогом. Флойд сгибается пополам — согнулся бы, не будь верёвок, — еле сдавив вопль в звериный рёв сквозь зубы. ДА! Да! Задай ей в ответ, ну же!!! Кончай с ней, сейчасс! Спусти курок, спуссти… Целься прямо в животик. Она от этого тащщится! Ярость застилает глаза — уже и не его глаза вовсе. Дёргается леска. Дэдшот выхватывает спрятанный в подошве однозарядник и всаживает в суку залп раскалённого свинца. БЛАМ! Брызги за её спиной орошают пол — вот оно, истинное блаженство. Харли вздрагивает. Роняет нож. Застывает нелепо и опускает взгляд на блестящий ствол, уткнувшийся ей под рёбра. Хватается рукой за мокрое пятно на животе, дыша спазмами, сползает по коленям Дэдшота. Смотрит на свои пальцы, на маску, лежащую возле стула. Её изумлённо распахнутые глаза лучатся божественным откровением, истиной, не постижимой никем, кроме неё. — Пирожок… — шепчет она одними губами. — Я знала… — она оседает на пол, слабея прямо на глазах. — Что ты не отдашь… меня… никому… Она сворачивается на боку, прижимая рану к себе, словно драгоценное сокровище. Ловит вдохи всё реже, содрогается в странных и крупных конвульсиях — агония за гранью обычной боли, — но очень скоро шок её отключает. Лужа ярко-алой крови под ней становится шире с каждой секундой. Сквозное в упор в брюшную полость, ещё бы. Флойд прячет пистолет, судорожно вытаскивает второе запястье, сбрасывает витки ослабевших верёвок с груди и проводит рукой по лицу, пытаясь прогнать наваждение. Какого хрена он сделал? Ему нужно было доставить её живой, вернуть в отряд, а он… Кажется, он убил её. Ты — следующий, Ромео. Страх жалит затылок. Откуда?! Он ведь уже избавился от этой долбаной мертвечины!.. Флойд нервно отирает лицо ещё раз, с отвращением замечая на подушечках пальцев тёмную, почти чёрную слизь, оставшуюся на его коже. Упс! Прости, что заляпал твою мордашку. Увлёкся! Хи-хи… — Уоллер — Дэдшоту, — надрывается с пола брошенный шлем. — Уоллер — Дэдшоту. Ответьте! Приём!.. Флойд наклоняется и через силу подбирает его, пыхтя от боли, по дороге пытается затянуть разрез между ног. Он знает, что яйца теперь будут ныть ещё минимум сутки, но хрена с два он будет решать эту проблему сейчас. Ранение кровоточит, но терпит. Пара дюймов ниже — и он бы уже зажимал подключичную или лёгкое, рискуя не дождаться отряда. Серьёзно думал, что сможешь трахнуть Харли Квин? Вот так просто? Трахнуть Харли Квин? Что ты имеешь право использовать её для своего удовольствия? Кто ты вообще такой? Всевидящее лицо щерится ему с пола, лишённое зубов и глаз. Не пытайся откусить больше, чем сможешь прожевать, Лоутон. Даже не пытайся, мать твою. Эта игра не по твоей масти. А теперь срочно вызывай вертолёт и спасай её, тупица. Иначе на кой чёрт я оставил тебя в живых? — Дэдшот — Уоллер, — Флойд наконец включает коммуникатор, на выдохе распрямившись через боль. — Птичка в клетке. Повторяю: птичка в клетке, — он косится на Харли, раскинувшую по бетону мокрые алые крылья. С виду не жилица, но ещё дышит. Шанс есть: он знал, что делал. — Запрашиваю… эвакуацию. Конец связи.