***
Ещё во времена прадедов наших, когда родная деревня ещё только начинала расти — старики-то нынешние не вспомнят — жил один молодец. Красотой не отличался, умом — и подавно, зато силы у него было — хоть отбавляй. Вздумал он двор пошире сделать, чтобы и сараюшка побольше была, и для скота попросторнее стало, и сынишке простор для забав, да проблема была — на месте будущего двора стояла берёза. Её местные стороной обходили, боялись. Старая она была, казалось, века стоит здесь; кривая и жуткая. Пришлые отцы и деды эту берёзу приняли за здешнего хранителя, вечного стража, а как деревню строить стали, с богами и духами лесными сговорились, подношениями задобрили и получили дозволение поселиться в этих краях. А берёза так и осталась стоять нетронутой, почитаемой переселенцами. И стояла бы она так и дальше, набирая новые нескончаемые годы на кольцах лет, кабы тот молодец не решил, что берёза ему мешает. Предупреждали его мудрые старики, когда тот топор наточил, мол, не тронь, не вздумай. А молодому и сильному разве старики указ? Срубил он ту берёзу, а поленья от неё пустил на строительство да в печь, чтобы ночами спалось теплее. И всё было тихо, но лишь первое время. Однажды молодец вернулся домой с охоты, а жены и след простыл. Обыскался, всю деревню на уши поставил, кто-то стал поговаривать, что сбежала от дурня жена, да так хотела убежать, что сына с ним оставила, видать, на сторону сбежала девка, счастья с кем покраше искать. Но тут обмолвился один мальчишка, заработавший славу деревенского дурачка, мол, видел, как она ночью из дому ушла, да не просто куда-то, а в лес, куда в темень ходить без защиты опасно, да и куда бабе одной — в темень такую. Молодец не послушал мальчишку — чего с дурачка взять, он же навыдумывает всякого! Но и ждать жену он тоже не стал, взялся округу тормошить, искать следы, а сам всё равно невольно засматривался на лесной сумрак — вдруг? Не вытерпел он и отправился в лес. День бродил меж зарослей, вечер, ночь, пока под утро не нашёл её. Да какую нашёл — лучше б и не находил! Казалось, её пожевало огромное чудище таёжное: кости раздроблены, лицо разорвано, кишки небрежно торчат наружу петлёй кровавой, грудь её истерзана, а меж рёбер влажно мерцало уже остановившееся, проеденное сердце. Её правую руку так и не нашли, а как хоронить стали, с ног до головы накрыли платком тёмным, ещё и в закрытом гробу, чтобы уж точно никто сей ужас не видел. Схоронили девку, выпили да подношения сделали за покой её души, прошло время — кабы не месяц, — и вот однажды посреди ночи вдовец услышал странные звуки, как будто кто-то пытался оцарапать деревянную стену избы. Не отдав тому должного внимания, молодец хотел было снова погрузиться в пучину тревожных сновидений, хотя больше всего на свете он хотел не спать, чтобы не вспоминать тело жены. Снова скрип и скрежет. И ещё. Вскоре молодец был не в силах это слушать и желая избавиться от источника шума, открыл дверь, да как открыл, так и замер. Слова от ужаса вымолвить не мог, речь у него в горле застряла, да так и осела, не вырвавшись на свободу. Жена стояла прямо напротив него, во дворе, близко к двери. Стояла и смотрела, глазища холодные, пустые. А потом раскрыла рот перекошенный, вернее, то, что когда-то им было. Попыталась было что-то сказать, но вместо этого у неё вырвался звук, схожий с хрипом вперемешку с утробным рычанием. Кровь хлынула изо рта, хрипы смешались с отвратительным бульканьем, она протянула к мужу бледные ладони, сделала шаг навстречу, покачиваясь на помятых и изжёванных ногах. Дальше пройти не смогла, и молодец лишь потом подумал, что спас его защитный круг, который девка начертила на входной двери — от зла и нечистых сил, ещё когда поселились они в этом проклятом месте, а ведь молодец всё смеялся, мол, глупая суеверная баба только верить в нечисть горазда, но да пускай тешится, лишь бы печь топила да пироги пекла. Жена постояла так ещё немного, непрерывно издавая всё те же звуки, а потом развернулась и, шатаясь, поплелась прочь от дома. И молодец был готов поклясться хоть своей жизнью, что видел, как она растворилась в воздухе, точь-в-точь морок, и прямо на том самом месте, где стояла берёза. А случилось это ровно в тот самый миг, когда запели петухи... Молодец в тот же день бросился дом защищать, знаки новые чертить, ловушки наводить, у бабок заговоров напросил, нашептали те ему, а потом и сыну наказывать, чтобы тот и носу из дома не казал. Да что толку, если зерно зла уже проросло? Три ночи спустя проснулся младшенький от скрежета ногтей по дереву. Встал любопытный и, как под чарами, тихо прошёл ко входной двери, открыл и замер. Перед ним стояла она, но морок вскружил мальчишке голову — он видел передо собой не истерзанный труп, а молодую и красивую мать. Русые волосы шёлком стекали с её плеч, вышивка на любимом платье отливала изумрудным сиянием в свете луны, и она нежно улыбалась. — Я скучала, дитятко, — проговорила она и сделала шаг навстречу, — Иди ко мне, маленький. Душа моя... Мальчишка не раздумывая переступил порог, протягивая ладонь в ответ на материнский зов... Пропели петухи. Сына обнаружили спустя два дня в лесу. Истерзанным, с разорванным лицом. А его левую ногу так и не нашли, хоронили, скрыв тело от чужих глаз. Ох, и обезумел же молодец от горя и ужаса! Заколотил окна, повесил замков на дверь да всех, кто мог делать заговоры, упрашивал защитить его дом, да только отказывались, видя, каким безумием горят глаза молодца. Страшно связываться с тем, на ком, видать, лежит проклятье. Вот и не связывались. А молодец всё больше погружался в пучины безумия. Перестал считать дни, есть, спать, всё ждал возвращения жены. Но было тихо и достаточно долго, пока наконец не явилось ему возмездие разгневанных духов лесных. Скрежет, который молодец успел забыть, вновь напомнил о себе. Теперь источников звука было два... а потом к ним примешался и третий. Он был похож на скрип старых ветвей, и с каждой секундой становился всё громче и громче. В этой какофонии молодец слышал хрип жены, утробное рычание сына, скрежет... и скрип, тот самый. Они были повсюду, и знаки не помогали — умершие окружили молодца со всех сторон. Да, умершие. Морок то был или гнев природы — кто ж теперь разберёт, но ведь стало их только больше, столько страшных лиц мертвяков, перекошенных от боли и гнева... Мужской истошный крик был слышен по всей округе, а потом к нему примешались первые петухи. Тело молодца осталось лежать в доме, истерзанное, изуродованное. Голову его так и не нашли, но хоронить уже не стали — решили сжечь вместе с домом, чтобы прогнать всё зло.***
— А знаешь, нашу хату ведь построили на этом самом месте, — загадочно окончил Беркут, глядя на верхушки деревьев отсутствующим взглядом, — Боишься? — Нет, — младшенькая храбрилась, но брат видел, как та сжимает в ладони краешек покрывала. Ещё как боится, — Дурень! — Ты же сама хотела страшную сказку, стрекоза, — Беркут лишь рассмеялся, искоса наблюдая за тем, как девочка выбирается из покрывала и спешит домой, — На этом самом месте... Сегодняшний вечер был тёплым и тихим, но сгустившиеся тучи принесли с собой зябкий ветер. Беркут поёжился, невольно подумав о том, что такой ветер несёт с собой лишь недоброе, страшное и тёмное. Он бросил взгляд на то место, где когда-то стояла старая берёза, а после — на лес, где исчезла жена того самого молодца, как уверяли старики. Мрачные сосны, словно отвечая на мысли паренька, заскрипели ветвями, а после ветер стих. Засыпая, Беркут слышал тихие шаги в стороне, но решил, что просто мерещится от усталости. А спустя два дня его младшую сестру обнаружили в лесу, истерзанную, изуродованную. Её правую руку так и не нашли.