Одна беременность на двоих

Я смотрела на Аманду и не видела её. Более того — даже не слышала: ни её, ни медсестру, но догадалась, что меня просят встать. Только оторвать голову от кушетки не получалось — тело налилось свинцом и вдавилось в матрас. А спустя мгновение я поняла, что уже сижу, и не просто сижу, а в кресле-каталке. Я отчужденно моргала, понимая, что после укола в вену ничего не помню. Я, кажется, собиралась смотреть телевизионные новости. Интересно, я их посмотрела или нет? Врач сказал, что укол успокоительный, чтобы я не дёрнулась в операционной, когда будут давать газ, но похоже для глубокого сна мне хватило успокоительного. Неужели общий наркоз так плющит память? Впрочем, я и сейчас дружила с реальностью очень и очень странно. Каким-то образом мы оказались в лифте, а потом я открыла глаза, когда медсестра подала мне руку, чтобы пересадить из кресла в машину, где я снова провалилась куда-то и дёрнулась лишь на щелчок ремня. Аманда нависала надо мной, расправляя перекрученный ремень, и я вдруг подумала, что с неё почти полностью сошёл загар. Не могла же кожа всегда быть такой бледной, я бы заметила. Неужели? И рука жутко холодная, отчего бы это? — Кейти, ты в порядке? Рука продолжала лежать на моём лбу, и потому лицо с блестящими голубыми глазами было прямо передо мной, и я пыталась понять, как Аманда умудрилась так выгнуться, чтобы дотянуться до меня, и прошло по крайней мере секунд десять, прежде чем я осознала, что сижу в пол-оборота и глажу головой пластик окна. Я кивнула, или хотела кивнуть — только рука с моего лба исчезла, и я услышала, как завелась машина. Я пыталась следить за мелькающими домиками и деревьями, но картинка была слишком расплывчатой, от неё болели глаза, и веки упрямо закрывались. — Я закажу для тебя пенициллин и обезболивающее, и заодно куплю колы. Не знаю, сказала ли это Аманда, или мне послышалось, но когда я повернула голову, водительское сиденье было пустым, и в окне её фигуры я тоже не обнаружила. Впрочем, мне было безразлично. Тело настолько отяжелело, что я не могла даже оторвать руку от коленки. Я попыталась пошевелить пальцами, один за другим приподнимая их с джинсов. Никогда не думала, что это может быть так тяжело… — Пятнадцать минут надо подождать, — снова послышался голос Аманды, но открыть глаз я не смогла. — Ты что, спишь? На, выпей колы. Врач сказал, что это поможет отойти от наркоза. Надо сахара вбухнуть в кровь. Я даже не поняла, как взяла в руки жестянку, я не чувствовала её тяжести. Наверное, банка осталась в руках Аманды, потому что я чувствовала её руку на своём плече. От беспомощности на глазах наворачивались слёзы. Моё сознание жило отдельно от тела. Рта я тоже не чувствовала, и было ощущение, что сладкая шипучка попадает в горло откуда-то извне. Я скосила глаза и заметила в другой руке Аманды банку с колой, и она с нескрываемым наслаждением осушает её. Какого чёрта! Мы эту дрянь ещё год назад бросили пить, а теперь, когда в животе малыш… Я попыталась оторвать распухшие губы от жестянки, чтобы высказать своё «фи», но банка приросла к губам, а горло утратило способность выдавать звуки и могло лишь сглатывать пузырьки. — Ты зачем пьёшь эту гадость? — нескоро сумела озвучить я свои мысли. — Хочется, — виновато улыбнулась Аманда. — Меня аж затрясло в магазине, как с пончиками. Вообще, в одной статье было написано, что если очень хочется газировки, можно выпить и запить потом её двумя стаканами простой воды. Только я попозже, чтобы вкус не перебивать… — Вкус? Да у меня от сахара зубы сводит. — У тебя их от наркоза сводит, — попыталась улыбнуться Аманда. — Но после четвёртой банки должно отпустить… — После которой? Я это больше пить не стану! — С врачом не спорят. Ты ещё из того мира окончательно не вернулась, а уже возмущаешься. Поверь, мне давно не хотелось всей этой гадости, а сейчас я даже ощущаю на губах вкус картошки-фри. Если бы ты была в состоянии хоть что-нибудь съесть, я бы затащила тебя в Макдональдс, не могу больше терпеть! — А ты борись с желанием ради высокой цели, — из-за онемения губ я говорила медленно и вымучено-чётко, что придавало речи лекторский тон. — Я вообще считаю, что с желанием бороться вредно, оно только сильнее от этого становится. Так что уж лучше я воды потом литр выпью, а сейчас мне чертовски хорошо. Она блаженно откинулась на подголовник и самозабвенно облизала губы. Я попыталась сделать тоже самое, но вместо этого ткнулась языком в залепленные бинтами дырки, в которых ещё пару часов назад росли мои многострадальные зубы мудрости. Наверное, они не зря так названы. Сейчас, без них, я ощущала в голове абсолютную пустоту. Как и в желудке, где с вечера из-за предстоящего наркоза ничего не было. Голова моя непроизвольно повернулась к окну, и я стала бессознательно следить за машиной, подъезжавшими к аптеке, за выходящими из них людьми и обрывками фраз, доносившихся через опущенное стекло. Однако всё это проходило сквозь меня, даже на минуту не задерживаясь в сознании. — Я пошла за лекарством. Аманда потянулась к ручке водительской дверцы, а я к пассажирской со словами: — Я с тобой. Не могу больше сидеть тут, как бревно. Только я не рассчитала силы и едва успела привалиться к машине, чтобы не упасть. Аманда тут же подскочила ко мне, хотя этот глагол плохо описывает её действие — она двигалась очень медленно, будто плыла, или это моё сознание продолжало раскачиваться на волнах наркоза. Наверное, так ощущают себя в стельку пьяные, хотя я с сербом ни разу не напивалась до подобного состояния. — Садись-ка обратно в машину, ладно? — Аманда убрала с моего плеча руку, а я даже не заметила, что она обнимала меня. — Я не сумею тебя поймать. — Ладно, — я покорно вернулась в машину, но оставила дверцу открытой. — Купи заодно коробку растворимого пюре, чтобы тебе с картошкой не возиться. Я смотрела на асфальт, силясь понять, это обман зрения или действительно парковочные места разлинованы неровно. — Ты думаешь, с семи утра у меня не было времени бульон с пюре сварить? Ты считаешь меня не способной позаботиться о тебе даже один день, когда ты носишься со мной уже пятый месяц?! Хорошо, что я не видела глаз Аманды. Мне хватило голоса, чтобы понять степень накала её злости. — Спасибо, — только и выдавила я из себя. Подняться из подземного гаража в квартиру оказалось не так сложно, потому что наше парковочное место находилось у самого лифта, но я бы всё равно не дошла до него без посторонней помощи. Вот именно — посторонней, потому что кому понравится возиться с такой клячей. Я, похоже, два часа просидела с ногами на диване и даже успела вздремнуть — во всяком случае, часы на телефоне перескочили на целый час. Аманда принесла стакан воды и таблетку пенициллина. — Ты уверена, что тебе не больно? Уже можно принять обезболивающие. Я сначала кивнула, потом мотнула головой и только затем сказала, что я в порядке. Настолько, насколько я могла быть в порядке без зубов мудрости. Кто мог подумать, что общий наркоз такая поганая штука! — Ты что делаешь? Я сначала не обратила внимания на телефон в руках Аманды, пока не услышала этот противный звук, имитирующий затвор старого фотоаппарата. — Не переживай, я не собираюсь постить в Фэйсбук. Это в мою личную коллекцию. Когда в следующий раз ты будешь стонать про свою внешность, я смогу ткнуть тебя носом в это фото. — Я никогда не хнычу, — заявила я и заправила волосы за уши. Это Аманда постоянно намекает, что мне надо поменяться. Я действительно довольна своим внешним видом. Может, конечно, не в полную меру, но от отражения в зеркале меня не воротит. А сейчас мне просто до чесотки в руках захотелось взглянуть на себя. Я ощупала мягкие надувшиеся щеки, но для определения размеров трансформации лица этого оказалось недостаточно. Я подползла к краю дивана, подняла с пола наполовину выпитую третью банку колы и, заранее предвкушая сахарную судорогу передних зубов, осушила её до дна, решив бросить на кухне в ведро для бутылок. — Ты в туалет? — спросила Аманда, сидевшая в кресле у письменного стола. — Со мной всё в порядке, — тут же ответила я, испугавшись, что она вновь кинется ко мне. За эти пару часов я начала чувствовать себя недееспособной калекой. Мне было до ужаса противно сознавать свою беспомощность и зависимость от Аманды. Наверное, именно так чувствуют себя двухлетки, когда закатывают истерики — глазами бы всё сделала, а не получается. Но сейчас у меня получилось дойти до кухни, не шатаясь. Спиной я чувствовала взгляд Аманды, и мне стало ещё противнее. Почему я не поехала к отцу? Тогда бы она не увидела меня такой беспомощной и с опухшей рожей. Надо было ехать в Салинас! Я бросила в ведро жестянку и направилась в ванную комнату. Короткий коридор оказался до безумия длинным, и я успела подумать, как паршиво было Аманде во время токсикоза из-за моего присутствия. Конечно, ей нужна была помощь, и никого, кроме меня, в тот момент рядом не оказалось, но всё равно сознание того, что посторонний видит тебя в неглиже, давит. Я взглянула в зеркало и с трудом подавила стон. Лицо стало в два раза шире — таких щёк у меня, наверное, не было даже в годовалом возрасте. Глаза, к удивлению, не заплыли, как у свиньи, а наоборот стали огромными, словно меня что-то напугало — наверное, собственный вид. Нижняя губа распухла и потрескалась, в уголках рта запеклась кровь. — Ничего, — руки Аманды мягко легли мне на плечи. — После родов я буду выглядеть хуже, а во время… Я с трудом разомкнула опухшие губы, которые снова стали неимоверно тяжёлыми. — Ну там в передаче про роды мамаши даже с косметикой… Я долго смотрела на её тонкие длинные пальцы, выстукивающие стаккато на моих плечах. Затем подняла глаза на её отражение в зеркале, пытаясь вспомнить, когда Аманда в последний раз пользовалась хотя бы тушью. Во время летней жары краситься глупо, но сейчас температура днём редко поднимается выше шестидесяти семи по Фаренгейту. Даже я не забывала про тушь — правда, часто забывала вечером умыться. При этом Аманда выглядела шикарно, даже с едва заметными ресницами. Краска, наконец-то, сошла окончательно, и волосы вернули свой русый тон — такими я видела их впервые. Два года я была уверена, что Аманда рыжая, как истинная ирландка. — Ну что ты так внимательно себя разглядываешь? — хихикнула Аманда, и по тону я не смогла понять, действительно ли она не заметила, что я смотрю вовсе не на себя, или подтрунивает надо мной, как обычно. — С утра будешь выглядеть намного лучше. Завтра у нас всё равно самостоятельная работа, и я уже отписалась преподавателям, что мы с тобой будем работать над проектами дома. Ну улыбнись же! Она наклонилась ко мне и чмокнула в щеку, будто ребёнка, а меня пронзило током так, словно я сунула палец в розетку. — Издеваешься? Я поспешила освободиться от её руки, чтобы Аманда не заметила мою дрожь. — Выйди, пожалуйста, потому что я хочу попробовать вынуть бинты. Не могу больше выносить тряпки во рту. Только Аманда и не думала двигаться с места. Она привалилась к стене и мечтательно подняла очи горе. — Тоже не понимаю, как малыши, когда у них режутся зубки, сосут край одеяла. В одной статье было написано, что обязательно надо купить ребёнку одеяло и только с ним укладывать спать. Оно станет ему лучшим другом и поможет с засыпанием. А я вот не помню, что дружила с одеялом. Она уже вопросительно смотрела в глаза отражению моей распухшей рожи, и мне пришлось обернуться. — Я только помню, как в восемь лет Эйдан грыз деревянную спинку кровати. Аманда, ты можешь наконец выйти? Аманда со вздохом удалилась, но вздыхала она, наверное, по погрызанной деревяшке! Я засунула пальцы в рот и, кривясь от боли, стала отдирать бинты, надеясь не повредить швы. На консультации врач сказал, что они сами отвалятся, но носить эту дрянь во рту стало выше моих сил. Я сплюнула кровь и продезинфицировала рот ополаскивателем, жмурясь от ужасного пощипывания. В тот момент в мою голову пришла первая здравая мысль: родить без анестезии у Аманды не получится, потому что даже зубную боль вынести невозможно. — Ты можешь послушать, что я написала про Дега? Ну почему она опять вошла без стука, когда я ещё не смыла кровь?! — Принести «Адвил»? — спросила Аманда, покосившись на мои судорожные попытки побыстрее привести раковину в порядок. Я кивнула, чтобы выпроводить её вон, но либо я оставалась жутко медлительной, либо она приготовила таблетки заранее, потому что я столкнулась с протянутым стаканом, едва открыла только что закрывшуюся за ней дверь. — Запей, — Аманда ловко сунула мне в рот две таблетки, а в руку — стакан с водой. — Иди на кухню, потому что я хочу в туалет. Четвёртый стакан воды был явно лишним. Я запила таблетки и вернулась на диван, где уже лежал раскрытый планшет, а вскоре и Аманда плюхнулась рядом и начала читать похоронным голосом свой доклад по истории искусств. Или же у меня так болели раны, что мне было совершенно плевать, каким замечательным пастелистом был этот Эдгар. — Слушай, а ты знала, что он был ещё и скульптором? Вопрос Аманды выдернул меня из трясины зубной боли, и пришлось виновато улыбнуться. — Так ты вообще всё прослушала? — от возмущения Аманда стукнула планшетом по своей коленке. — Нет, только про скульптуры, — солгала я, надеясь не покраснеть. — Слушай заново, а то так дурой и останешься! Дега никогда не мыслил себя скульптором. Быть может, именно поэтому скульптурные работы не экспонировались при жизни создателя — не считая одной скульптуры — балерины в пачке, да и та была выполнена только из воска с добавлением одежды, но в артистических кругах скульптура произвела фурор. То, что сейчас выставляется, не является работами Дега в чистом виде, потому что мастер работал исключительно с воском, никогда не отливая заготовки в финальный бронзовый вариант. Бронза, считал Дега, материал для вечности, а он не создавал скульптуры, он лепил наброски. «Завершённая работа — это концепция скульпторов, а я художник», — говорил Дега. Аманда подняла голову от планшета. Я улыбнулась, как пойманная за письмом записки школьница. — Воск — материал непрочный, — Аманда вернула глаза на экран. — Чтобы поддержать форму поднятой руки, Дега использовал проволоку. Однако, и подобные уловки не спасали творения, и некоторые фигуры приходилось постоянно переделывать, но для мастера эта работа была в удовольствие. После его смерти в мастерской нашли порядка ста пятидесяти работ, но отлить удалось чуть больше семидесяти. Был бы Дега рад увидеть свои работы в бронзе — вряд ли, и вот почему. Искушённый зритель ищет в скульптурах отточенность форм, поэтому первое впечатление от бронзовых работ Дега — отталкивающее. Не знающий процесса создания скульптуры зритель видит лишь неровность форм, создающую эффект незаконченности да безалаберности, а вовсе не импрессии. Стоит, однако, отметить, что Дега никогда не относил себя к импрессионистам — по образованию и манере письма он был академистом, но Академия отвергла его за вольнодумство. — Аманда, всё хорошо у тебя. Не надо дальше читать, у меня голова болит, — выдавила я из себя, понимая, что ещё пару её великолепных абзацев, и я даже не сяду за собственный доклад. Аманда прокрутила пару экранов и снова заговорила: — Не хочешь узнать про Академию, не надо, тебе же хуже. Но послушай, у него, кроме балерин, была ещё страсть к лошадям. И на ипподроме, и в балете главное — движение, поймать которое и было смыслом всего творчества великого француза. К старости Дега ослеп и не мог писать картины, но на ощупь ещё пытался лепить скульптуры. Его последняя работа — лошадь — ничем не уступает предыдущим, потому что руки мастера способны заменить ему глаза. Знаешь, мне вот тоже всегда хочется ощупать модель прежде, чем начать рисовать, будто мои руки могут запомнить формы. Она осеклась, увидев мои поджатые распухшие губы, и спросила, откладывая планшет в сторону: — А у тебя что с Уорхолом? — У меня с Энди всё отлично, осталось только сесть и написать. Я наткнулась на сайт музея в Питсбурге. Там море материала. Завтра напишу, что одна из идей творчества Энди Уорхола была популяризация искусства среди молодёжи. Через дизайн обложек для музыкальных дисков он хотел научить детей ценить искусство. Он рассуждал так: в музей молодёжь не пойдёт, а вот музыку любимого исполнителя будет слушать постоянно — так пусть хотя бы глядя на обложку детки приобщаются к прекрасному. — А список литературы? Да откуда у Аманды взялся такой взрослый и противный голос! — Спишу названия с библиотечного каталога. — А если проверят? — Тогда мне не повезло. Но не может же мне не везти во всем. — А в чём это тебе не везёт? — Да, так… Ни в чём… Только зубы болят. Я вдруг заметила, что из-под подушки торчит край поляроидной фотографии, которую мы получили во время завтрака с Сантой. Две улыбающиеся девушки обнимали старика в очках и с белой бородой. Только у одной была искренняя счастливая улыбка, а у другой натянуто-выдавленная, потому что после смерти мамы я разучились улыбаться и на всех фотографиях выходила с приклеенной голливудской улыбкой. Тогда как Аманда, сколько я её знала, всегда светилась изнутри, будто проглотила солнечного зайчика. Только вот уже пять месяцев, как зайчик потух, или же я настолько ушла с головой в беременные проблемы подруги, что перестала замечать её улыбку, но ведь была ж она, и вон сейчас есть на фотографии… Я исподлобья взглянула на Аманду: лицо оставалось серьёзным, без тени улыбки, словно она готовилась меня отругать. А, может, и не было никогда той счастливой улыбки. Может, она, как и моя, была всего лишь защитой от внешнего мира, чтобы никто не смел ожидать ответа на стандартное «как дела?». Быть может, оладьи, бубенцы и добрый дед — это желание вернуться в детство, где мы были счастливы просто так, а не потому, что что-то или кто-то делал нас счастливыми. Словно этот старик в парике мог вернуть Рождество в скованную вечной зимой Нарнию. Фотография, дурацкая фотография… Я в очередной раз скосила глаза на Аманду и, поняв, что та не смотрит на меня, быстро потянула подушку за угол, чтобы полностью закрыть снимок. Что же она делает под моей подушкой? Неужели у меня и прошлую память отшибло этим наркозом, ведь не могла же я рассматривать её перед сном? Не до такой же степени я… Постойте, так это же не моя подушка! Я подняла глаза на Аманду. Она копалась в своём телефоне и улыбалась. — Посмотри, какую классную апликуху я нашла! Можно фотографировать живот каждую неделю, а потом после родов они собирают все фотографии вместе и делают клип, как растёт живот. Чёрт, раньше бы найти! Правда, туда можно загрузить и имеющиеся фотки, я немного фотографировала себя через зеркало. А ты что там ищешь? Я тоже нашла спасение в телефоне, загрузив Треккер беременности. Вот, у нас же всегда есть отличная безболезненная тема для разговоров! — Послушай, они тебе каждый день будут показывать информацию о том, как растёт плод. Вот, например, сейчас твой малыш размером с цукини, и у него уже есть брови и ресницы, и даже волосы на голове стали расти. Слушай, а у тебя самой тоже стало больше волос, тебе не кажется? — Я уже читала, что волосы в беременность перестают выпадать, но потом все посыпятся, так что завидовать нечему. — Да я не завидую, я просто… Ну вот, и тут беседы не получилось… Я откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза, чтобы не видеть, как Аманда наглаживает свой живот. Мне стало до жути обидно, что его она будет любить только лишь потому, что он есть, а не за то, что он именно такой, каким она хочет его видеть. Зубы ныли, обезболивающее почему-то не действовало. Или это ныли совсем не зубы?