Последний писк моды

Сложно сказать, в какой именно момент Эстелла разделилась на Эстеллу и Круэллу. Она и сама не знала. Не было ни обморока, ни удара молнии, ни видения во сне. Просто однажды Эстелла проснулась в их с Джаспером и Хорасом берлоге и поняла, что больше не одна. Не в понятном всем нормальным людям смысле, а как-то совершенно иначе, по-Эстелловски. Друзья никуда не делись, они по-прежнему были рядом, поддерживали, окружали неловкой заботой, любили, насколько вообще способны любить одинокие дети. Дьявол прятался в деталях: в отражении в зеркале, в чистой ложке, в осколке лужи, сияющей нефтяной радугой. Другая Эстелла — Круэлла — шагала рядом, повторяя каждое движение и одновременно демонстрируя свою непохожесть. Дрянное платье уборщицы смотрелось ещё более убогим по сравнению с кричащим и ярким нарядом двойника: Круэлла ни в чём себе не отказывала, экспериментируя с цветами, тканями и фактурой, сочетая несочетаемое, выбирая такую гарнитуру, которую Эстелла не смогла бы себе позволить и через сотню лет непрерывного воровства. Круэлла была лучше, красивее, опаснее. Она — идеальная, та, кем Эстелла хотела бы стать, но пока не стала. Никто, кроме неё, Круэллу не замечал. Она могла сидеть на столе поверх выкройки, положить ноги Джасперу на колени или, словно кошка, сбросить на пол чашку, только ничего из этого не отражалось на реальном мире. Круэлла существовала в голове Эстеллы, шептала ей идеи новых платьев, безумных выходок, чудовищных (гениальных) ограблений. И со временем она подобралась к Эстелле настолько близко, что стало непонятно, где начинается одна, а где заканчивается другая. Монстр о двух головах и четырёх руках делал всё быстрее, думал расчётливее и изворотливее. Эстелла не боялась беспринципности и резкости Круэллы, потому что это было именно то, чего ей не хватало. Прислуживать Баронессе и не сойти с ума помогали нежные, сладкие речи Круэллы, которая красочно расписывала, как именно сядет в лужу эта напыщенная старая дура, и как ярко взорвётся сверхновая звезда их с Эстеллой таланта. Круэлла стала тростью, о которую Эстелла опиралась в трудные времена, Круэлла стала её скелетом и глазами. Пугали только кровожадные замашки Круэллы. Она совершенно спокойно рассуждала о том, что из собак можно сделать отличную шубу, хотя Эстелла сколько себя помнила обожала собак и никогда бы не дала их в обиду. Впервые Эстелла спорила с Круэллой именно из-за проклятых далматинцев: ругалась, била посуду, разбросала повсюду ткани. А всего-то нужно было увидеть, как Круэлла проламывает доверившимся ей псам голову набалдашником трости. Как по-мясницки равнодушно надрезает шкуру так, чтобы не повредить будущее изделие, как стягивает сочащуюся кровью тонкую кожу и оставляет обнажённые трупы безобразными кусками мяса, костей и клыков лежать прямо на полу. Круэлла хохочет безумно, закутывается в окровавленные шкуры, и в крови от этого всё — и руки, и лицо, и одежда, а Эстелла смотрит на этот кошмар внутри своей головы и думает, что сошла с ума. Что сойдёт с ума. Что именно она опасна, но не красива и не умна, а просто ненормальна, раз фантазирует о таком при взгляде на двух чудесных существ, готовых лизать ей пальцы. — Не нравится? — манерно тянет Круэлла и рисует на стекле кровью сердце. — А мне кажется, это будет писк моды в следующем месяце. Последний писк, понимаешь? От её смеха у Эстеллы кружится голова. Милые и верные Джаспер и Хорас замечают в ней перемены, пытаются помочь, указывают на верный — скучный — путь, но Круэлла их не слышит. Пока ещё Эстелла в ней жива, хотя и спряталась глубоко в подсознание, поняв, что слишком сильно боится своего нового «я», чтобы суметь его остановить. Она обязательно встанет с ней рука об руку, может быть даже сольётся в одно целое, но лишь когда Круэлла наиграется и выплеснет весь свой пыл и азарт. Далматинцы, живые и невредимые, шли за ней след-в-след, но это не помогало забыть ту жуткую кровавую бойню. Круэлла просто шутила. Круэлла просто считала себя в праве вертеть чужими жизнями так, как ей вздумается. Когда Эстелла наконец выбралась на свет и оглянулась вокруг, она увидела совершенно пустой дом Баронессы и погасший камин, а ещё осколок зеркала на полу. Она подняла его и заглянула внутрь, боясь не увидеть там себя. Только Круэллу. Та, зеркальная Круэлла, появилась у неё за спиной и улыбнулась настолько нежно и одновременно насколько дико, что наконец-то Эстелле стало по-настоящему страшно. «Это моя жизнь!» — хотела крикнуть она, но палец в плотной перчатке лёг ей на губы, накрыл рот, не позволяя издать ни звука. «Наша, милочка, — шёпот Круэллы был слаще крысиного яда, — теперь это всё — наше. Наслаждайся». Она обняла Эстеллу обеими руками, закутала в шелк и батист, спрятала за маской из перьев и платьем из жуков, а когда Эстелла выпрямилась и почувствовала под ладонью плотную шкуру и ошейник, то ей стало вдруг легко и спокойно. Она на своём месте. Она — Круэлла, и… разве существовала когда-то наивная девочка Эстелла? Ха, не смешите. Неудачницы должны умереть.