Огонёк свечи.

Стоял холодный февраль сорок четвертого года. Всё ещё лежали холмистые сугробы, небо имело ярко серый оттенок, который иногда слепил глаза, а ледяной ветер разносил только что выпавший снег по округе, кой мягко хрустел под ногами путников. Возможно в голову могли прийти радостные новогодние мысли о праздничном застолье и настроении, о вкусных горячих блюдах и сверкании ярких огней в небе. Ведь зима всегда ассоциировалась с такими радостными деньками. Но местным жителям данный сезон не нёс радости. Он приносил лишь голод и холодную смерть. На заснеженных дорогах лежали трупы, дома вокруг были превращены в груду камней, а выжившие до последнего боролись за свою жизнь, дрожа от стужи. Верно. Это блокадный Ленинград. Точнее, был им, ведь двадцать седьмого января он, наконец, смог отпраздновать победу над фашистскими силами за отвоевание родного пристанища. Постепенно этому мёртвому месту стала возвращаться жизнь: припасы начали активно поступать в город вместе с солдатами и врачами, которые незамедлительно принялись помогать местным жителям встать на ноги. Ад на земле, наконец, подошёл к концу. Но какой ценой. И вот, стояли у разрушенных зданий стояли грузовики с продовольствием, которое активно делили между местными жителями. Раненые смогли получить необходимую медицинскую помощь, голодные были накормлены, холодные были согреты. И тут же находился Михаил Московский. Пусть война ещё и не была окончена, но он не мог не приехать сюда. Ведь здесь, на протяжении долгих мучительных лет, находился взаперти близкий ему человек — Александр Романов. К нему-то он и держал дорогу через разбитые улочки, держа в руках всё необходимое для своего товарища.

***

— Саша, не пугайся, это я, — предупредил Михаил сквозь приоткрытую входную дверь. — Я в спальне… — послышался обессиленный голос больного из комнаты. — Не разувайся только, полы холодные… Мужчина послушался и зашёл на порог, окинув квартиру взглядом. Сильно захлопнув дверью, он прошёл чуть вперёд. Пространство то не было приятно глазу, как прежде: отклеенные обои, скрипящий пол, да потухший свет. О воде в кранах и речи не шло, а, несмотря на отопление, в комнатах всё ещё стоял мороз, что побудило гостя тщательно проверить окна на наличие щелей. — Боже, тебе не холодно? — в лёгком шоке спросил он, пока забивал тряпкой щель в оконной раме. В ответ послышался лишь хриплый глубокий кашель, что заставило Михаила немедленно направиться к хозяину сие места. Отворив тонкую дверь, где щели были забиты медицинской ватой, мужчина попал в маленькую комнатушку, скромно обставленную — там находилась лишь одна кровать, закиданная всеми возможными тряпками для утепления, побитая прикроватная тумба со свечами на ней, да с помятыми письмами в ящиках, и, куда же, без столика со стулом без одной ножки. Москва проглотил застоявшийся ком сожаления в горле и подошёл поближе к товарищу, одиноко лежащего на кровати под одеялом. — Я принёс еду, лекарства и теплую одежду, — сказал он и принялся разбирать ящики. — Насчёт воды не переживай, скоро и это вернём. Из-за постоянной бомбёжки была повреждена система водоснабжения, многие трубы и вовсе отсутствуют. — Спасибо тебе, Миша, — тихим дрожащим голосом поблагодарил Александр, дрожащей рукой сжимающий одеяло. — Если бы не вы, то я бы тут погиб вместе с моими людьми. — Вы очень сильные, вами восхищается весь СССР, — улыбнулся Московский и поставил необходимые микстуры на тумбу у кровати, да стал заправлять керосиновую лампу, чтобы зажечь её. — Да какая тут сила… Вы — настоящие герои, сражаетесь за нашу страну на поле битвы, а что для победы сделал я… — Ты не сдался в лапы врага, это уже великая сила, — наконец, мужчина зажёг лампу и помог аккуратно сесть больному парню. — Нужно поесть и принять лекарства. Но боюсь, что сейчас много не могу предложить тебе, да и опасно резко наедаться. — Всё в порядке, я могу и сам… — вновь закашлял Романов, прикрывая рот своей тощей рукой. — Ни о чём не думай, дай мне поухаживать за тобой немного, — Михаил достал термос с супом и ложку, стал остужать её. — Мне удалось добыть ухи, не изысканно, но что есть. — Миша, я… — Тише, ничего не говори, лучше открой рот, а то сейчас мимо пролью, — мужчина поднёс ложку ко рту товарища. Пусть и неохотно, но больной стал медленно есть. — Ну как тебе? — вопросительно посмотрел на него Московский. — Давно я так хорошо не ел, — устало улыбнулся Саша, проглотив очередную ложку сытного супа. — Но боюсь, я всё не осилю. — Не переживай, всё в пределах допустимого, — не торопясь кормил того Михаил. — Потом нужно обязательно принять лекарства и поменять тебе одежду и постельное. Романов покорно кивнул. И так, после спокойной трапезы, Михаил помог Александру переодеться, поменял ему постельное бельё, при этом добавив ещё несколько теплых одеял, да стал поить лекарствами, которые были совершенно неприятны на вкус, заставляя больного корчиться от горечи. — Прости, тебе заварить чаю? — заботливо спрашивал мужчина, пока убирал лекарства в нижний ящик. — Или, тебе хочется чего-нибудь ещё? — Миша, сколько людей погибло? — своим болезненным взглядом тот взглянул в глаза солдата. Второй застыл. Он не мог сказать ему эту цифру — количество убьёт его пусть и не физически, но морально. — Я не могу пока тебе сказать, — вздохнул Московский и поднялся с места, чтобы убрать на место питьевую воду. — Сейчас ведётся только сбор и подсчёт. Я обязательно скажу тебе позже. — Жертв больше пятисот тысяч…? — с комом горле и стучащими зубами задал парень очередной вопрос. Миша промолчал, что Саша принял за ответ. Но он не плакал, а лишь прикрыл глаза рукой, дрожаще выдохнув. — Знаешь, Миша, за эти годы я отчётливо видел один и тот же сон, — продолжал говорить Александр. — Что за сон? — осторожно спросил солдат. — Вновь те времена балов и пиршеств, — слабо улыбнулся Романов и убрал руку от лица, положив на одеяло. — Мне снились те балы, да наши танцы. До сих пор помню, как ты впервые пригласил меня на танец, я так облажался. Ребята дружно тихо посмеялись. — Всё же, я танцевал лучше тебя, сколько бы ты не брал дополнительные уроки, — улыбнулся мужчина и немного потрепал товарища по голове. — Да, это так, я до сих пор так и не научился хорошо танцевать, — на лице больного сияла ранимая улыбка. — Но всё же, я любил балы, дворцы, да и ту жизнь я любил, пусть меня и очень сильно волновала жизнь обычных людей. Я родился в этом ярком мире, но он неожиданно поблек, прямо на моих глазах. Реки крови и трупов, как же я это не люблю… — Этого нельзя было избежать, монархизм изжил своё, — спокойно ответил Михаил, так и не убрав руку с головы Саши, мягко поглаживая, словно ласкового кота. — Да, но… Я не видел никогда другой жизни. Мне казалось, что так будет всегда. Но, боюсь, что мне нужно больше времени, чтобы привыкнуть к новому времени. Да и эта война окончательно подбила меня. — Не переживай, скоро всё закончится, я обязательно заставлю Берлин ответить за всё, что он натворил, до последней капли его кровь высосу. При воспоминаниях о том немце, Миша будто искрился от ярости. Он ненавидел его и его напарников до глубины души. Особенно за то, что он натворил с другими городами, с их родиной. Заметив изменения в настроении солдата, больной взял его руку со своей головы, поцеловал её тыльную сторону, да слабо сжал. Это вернуло того с небес на землю. — Прости, я не должен был тебе этого показывать, — с ноткой горечи проговорил он. Парень улыбнулся и немного похихикал. — Сколько бы ты не был сильным, ты всё ещё остаёшься собой, Миша. Московскому нравилось, когда тот называл его по имени, поэтому весь его гнев в мгновение улетучился. — Миш… — прошептал полусонно Саша. — Что такое? — чуть склонился над лицом того мужчина, чтобы лучше слышать. — Останься со мной ненадолго… Пока я не усну… — охрипшим голосом попросил больной. — С тобой я чувствую себя спокойно, как и в былые времена… Михаил улыбнулся и поцеловал того в горячий лоб. — Я никуда не уйду, спи спокойно. Так они и просидели, держась за руки, на протяжении всей зимней стужи, пока их уставшие лица освещал тёплый свет керосиновой лампы.