***
Каково же было разочарование Лавэнэ, когда спустя выходные в академии Дэм встретил его полным игнором. Абсолютным. Не показным, а таким, как будто действительно не видел Крициана, не помнил, что было между ними. Это было больно. Чертовски больно. Пара по философии проходила второй или третьей. Кица не особо запоминал происходящее, точнее, всё вокруг казалось невероятно ощутимым, кроме времени. В пустующей голове неприятным эхом, давящим на виски, отдавалось унылое кряхтение профессора — дряхленького деда, видавшего виды, одетого в растянутый блёкло-синий кардиган, штаны с катышками и древние, как и он сам, туфли. Яркий утренний свет резал покрасневшие глаза случайными осколками, пробивающимися сквозь шторы. Закрытые окна дарили тяжесть и духоту, сдавливающую грудную клетку и оседающую где-то в районе живота режущей болью. Веки давили на глаза невероятной тяжестью, челюсть сводило непрекращающимися зевками и горло зудело сухостью. И всё это со скоростью улитки, возвращающейся в бар. Кица не знает, почему он вспомнил дебильный анекдот про улитку именно сейчас. Зато он точно знает, что не стоило пить все выходные. В баре. Как та проклятая улитка. В неоправившейся голове это почему-то кажется чертовски смешным. Парень невольно усмехается, и звук громом проходится по тишине аудитории. Профессор недовольно бросает не него свой морщинистый взгляд поверх роговых очков, и парень утыкается обратно в парту, начиная ковырять её ногтем со слезшим чёрным лаком, получая, кажется, с десяток заноз в нежные подушечки. Цыкает и падает головой на руки. Плеча аккуратно касаются, а Лавэнэ только мычит в ответ, продирая глаза и поднимая взгляд на девушку с потока, которая сидела неподалёку, а сейчас придвинулась и аккуратно будит его. Она выглядит достаточно милой со своим пушистым каре и персиковой кофточкой, но Крициан своим «разумным я» понимает, что на флирт его сейчас не хватит. Он пытается вежливо и отстранённо улыбнуться, но выходит не очень. А девушка улыбается понимающе и лезет в рюкзачок с принтом авокадо, достаёт оттуда термокружку с какой-то мотивирующей надписью и протягивает Кице. — Там холодная вода, — шепчет она и снова улыбается, — Термос потом вернёшь. Теперь Кица улыбается искренне и кивает. Хотя не стоило. Резкий кивок отдаётся выпитым вчера, и он жмурится, стараясь унять звон. Глоток воды спасительно проносится по горлу, ухается вниз, и парень наконец начинает соображать и функционировать нормально. Это радует. Ещё пара глотков, и Кица вспоминает, где забыл свою бутылку с водой, понимает, где он, и даже готов слушать профессора. Однако это больше не представляется нужным, потому что пара кончается оглушительной трелью звонка, и все выскакивают в коридор. Кица ждёт приличное количество времени, будто убирает вещи, которые он даже не доставал, но профессор подслеповат и это не имеет значения. Когда Лавэнэ выходит из кабинета, он жалеет, что не убежал со всеми, потому что теперь все нормальные люди в столовой, а он на третьем этаже, в пустом коридоре. Взгляд сам цепляется за единственные фигуры у соседнего подоконника и становится очень больно, опять. Потому что там грёбаный Тэнэ Кёниг, приобнимающий за плечи Дэма. Его худая рука крепко лежит на предплечье пловца, сжимает, чуть поглаживает периодически. И со стороны это выглядит так нежно и… уютно, что ли, что Крициану тошно смотреть. Он делает было шаг в сторону парочки, чтобы отпустить какую-то колкость, но замирает, замечая тремор рук Келлермана. Дэмонтаниэль ведёт себя странно, дёргается, оглядывается по сторонам и весь сжимается, будто прячась. Кица не может оторвать глаз от красивого профиля парня и совершенно не хочет замечать очевидные изменения. Но Дэм замечает его раньше, смотрит прямо в глаза и выглядит убитым, а его грустный взгляд, взгляд побитой собаки, заставляет Лавэнэ сделать шаг назад. Ещё один и ещё. Он не хочет видеть его таким. Не настоящим, не таким, как он привык. Этот образ чертовски пугает и не нравится парню, заставляет Кицу развернуться и уйти в сторону кабинета анатомии, стараясь сбросить с себя потускневший взгляд голубых глаз.***
А через пару дней, ночью, в клубе, всё становится как прежде. Привычно. Громкая музыка, потные счастливые тела, алкоголь и внимание блондина. Ненавязчивое внимание, взгляд со стороны барной стойки. Кица самозабвенно танцует, двигает бёдрами в такт биту, изгибается, вертит задницей и грациозно выводит руками какие-то круги и волны. Отдаётся музыке, запускает под кожу, позволяет ей управлять своим телом, биться в самом сердце. Он не настолько пьян, чтобы не чувствовать на себе тяжёлый взгляд. Он знает, что на него смотрят, и знает кто смотрит. И оттого только откровенней танцует, открываясь только для одного зрителя. Одного беспощадного зрителя. «Зритель всегда беспощаден, но его нужно любить», — всплывает что-то в голове со времён театралки. И Лавэнэ любит, правда любит. Он твердит себе это каждый день. Он с этим живёт, и он в этом уверен. Это, наверное, единственное, в чём он может быть уверен. Он не замечает, когда Келлерман подходит к нему и тянет к бару. Он ничего не говорит, смотрит ярко, смотрит куда-то внутрь, в душу. Ластится руками, прижимается, будто ищет что-то. Сам тянется к покусанным губам, впутывает в поцелуй, сразу глубокий, мокрый и развратный. Такой, что Лавэнэ прогибается в спине. Стонет разочарованно, когда Дэм отстраняется, и пытается запомнить вкус мягких тёплых губ: виски, что-то солёное и горький ментол табака. Кица тянется к желанным губам снова, но Дэм отстраняется, весело улыбаясь. А потом закидывается парой дорожек, бухлом и Кицей, который выкуривает косячок и тонет в расширенных зрачках парня, прижимающего его к себе. «Разумное я» говорит, что это неправильно, но Лавэнэ шлёт себя же на хуй, потому что нет ничего лучше горячей широкой груди, на которую он опирается, сильных обнимающих его рук и неугомонного рта, покусывающего его шею без остановки. Они где-то на танцполе, Крициан не отдаёт себе отчёта. Он слишком плавится от этого всего. В его голове приятная пустота, а его тело ощущает всё так остро, что, в принципе, руки, шарящей под футболкой по животу, хватило бы, чтобы возбудиться. Её и хватило. А ещё хватило твёрдого келлермановского стояка, потирающегося о его поясницу. Хватило глухого сдерживаемого рыка над ухом и горячего дыхания на искусанную шею.***
Они тогда впервые потрахались. Первый секс был в той же кабинке, чуть более чистой, чем в прошлый раз, но такой же неприглядной, под мигающим светом и отвратительно-сладковатым запахом травы. Дэм просто затащил Кицу в туалет, тут же прижимая его лицом к исписанной номерами перегородке, сдёргивая с него штаны, больно задевая стоящий колом член и запирая маленькую кабинку. Дэм был жёстким. Жестоким. Сплёвывая на свои пальцы и вгоняя в тугую плоть сразу два из них, он быстро растягивает Кицу. Двигает ими быстро, тянет в стороны, не обращая внимания на скулёж под ним, сжимает свободной рукой белоснежную задницу, шлёпает больно и громко, срывая с губ парня первый полустон. Хмыкает довольно, вытягивает пальцы и вытирает о футболку Лавэнэ, задравшуюся на спине. Смотрит с секунду на зеленоватую в освещении туалета поясницу, подрагивающие оголённые ноги и пальцы, царапающие стену. А потом входит резко и до упора. С ума сходит от тесноты и не соображает от ощущений. Кокаин бурлит в крови, разгоняя её до предела, обостряя чувства, доставляя до пика возбуждения. Дэм ощущает себя всемогущим с этим стонущим под ним парнем. Чувствует безграничную власть. И совершенно не ощущает ответственности. Келлерман в тот момент сам на себя не был похож. Он впивался пальцами в бёдра Кицы, оставляя царапины и синяки. Драл его, прижав лицом к стене толчка. Не зажимал рот, трахал грубо и резко, до крика, дрожащих коленей и пошло хлюпающей задницы. Дэм не целовал, Кице нравилось. Кица отдаётся ему, позволяет ему проникать под кожу, позволяет ему управлять своим телом, биться в самом сердце…***
Домой Крициан едет с тяжёлыми мыслями, да и на нервах. Дэм буквально исчез. Кончил внутрь, вытер опавший член о футболку Лавэнэ, а когда тот открыл глаза, услышал только лёгкий хлопок двери. И пустоту. Внутри. Не только в заднице, но и в сердце. Сперма Келлермана неприятной липкостью стекала по бедру, а его собственная — запачкала стену и футболку. Он ещё долго приходил в себя, вытираясь и пытаясь отдышаться, но чувство, что он задыхается, не отпускало. Когда он вышел в зал клуба, Дэма там уже не было. Крициан поехал домой, прокручивая произошедшее в голове. Взгляды, касания, заполненность. Он улыбался. Он ведь, чёрт возьми, переспал с Келлерманом. Нервные мысли отпустили, ведь тот мог уйти просто из-за того, что испугался произошедшего, говорил себе парень. Дома он снова вспоминает всё. В ду́ше проходится пальцем по краешку растраханной дырки и опять улыбается. Он всегда улыбается, когда пытается убедить себя, что всё хорошо. Но ни хуя не хорошо. Потому что академия снова встречает его игнором. Дэм привычно не смотрит на него, запрокидывая голову в таком знакомом хриплом смехе. Он общается с одногруппниками, не отлипает от Кёнига, недовольно сверлящего его взглядом, пьёт яблочный сок, посюрпывая трубочкой. Оплачивает Тэнэ обед. Списывает у того конспект. Прогуливает с ним скучную пару. Курит с ним на подоконнике. Разговаривает с ним. Смеётся с ним. С ним, с ним, с ним. Он утыкается в плечо ёбаному Кёнигу, и провожает взглядом только его. А Кице больно сидеть. И он пытается убедить себя, что не больно смотреть. Но смотреть тоже больно. Ведь Дэм тут ещё красивей, чем обычно: аристократично бледный, улыбчивый, спокойный. Так думает он. Так он хочет думать, хочет видеть и представлять. Он хочет дальше лгать себе, потому что не хочет видеть, что его бледность нездоровая, глубокие синяки под глазами уже не сходят, а жилистые руки парня постоянно дрожат. Он этого не видит, покрытый пеленой глупой слепой влюблённости. И ведь проще винить левого человека, а не признавать собственную слабость. Всегда легче. И Кица прячется и бежит от этого. Снова и снова.***
«Разумное я» бьёт Лавэнэ по лицу следующим же утром. Так, чтобы он осознал, что он в ловушке. Лавэнэ умный мальчик, так он сам думает. И он твёрдо решает, что не баба и бегать ни за кем не будет, пусть побегают за ним. Но всё равно бежит. Он бежит так долго, будто он на грёбаном марафоне. Бежит от проблем, от себя и от боли. Он не любит боль. Поэтому он ответно избегает Келлермана в академии. Хотя тот его и не ищет. Но это не столь важно. Потому что Кица думает, что он наконец-то сбежал. А потом ноги сами ведут в клуб, к барной стойке, к алкоголю, к проблемам, к боли, к Келлерману. Который взволнованно смотрит, тянется зачарованно и мягко гладит. Кица снова сдаётся. Отдаётся. Теряется в черноте любимых глаз. Любимых ли? И снова вечер, объёбанный чуть меньше Дэм. Набережная и долгие поцелуи, нежность. Сырая прохлада от воды окутывает плечи, но Келлерман заботливо кутает его в свою толстовку и объятия. Они ушли из клуба сразу, шли молча, рука об руку, пока Келлерман не вывел их к набережной. Кица раньше не бывал тут ночами. Каждые несколько метров стоят лавочки, тёплым жёлтым светом разливаются фонари, падая мягкими бликами на беспокойное течение реки, мостики и ограждения. Здесь не тихо, не так, как показано в фильмах, тут и там ходят поздние прохожие, парочки, недалеко ездят машины упругим потоком ночной жизни большого города, где-то вдалеке на лавочке похрапывает грязный бомж, а от воды исходит плеск и противный крик неугомонных чаек. Но в фильмах не показано, что на всё постороннее абсолютно плевать, когда плечом ощущается приятная горячая ладонь, а шею опаляет щекочущим дыханием. Они обнимаются. Прижимаются друг к другу ласково и крепко, обвивают шею, талию, поглаживают, улыбаются. Дэм впервые так улыбается Кице. Кице, а не Тэнэ. Смотрит прямо в глаза, обжигает яркостью голубой радужки, сейчас выступающей из-под черноты широкого зрачка. На его щеках небольшие ямочки и солнечные морщинки в уголках глаз и губ. Кица ведёт пальцем по нижней губе Дэма, касается ямочки, оглаживает щёку, смотрит неотрывно и сам не чувствует, что сейчас — летит, плывёт, качается на волнах непонятно чего. Обхватывает худыми пальцами подбородок парня и тянет на себя. Губы соприкасаются аккуратно, почти невинно, как лепесток касается земли при падении. Большие ладони обхватывают лицо Кицы, тянут ближе, на себя, но он всё равно чувствует поясницей перекладину, отделяющую реку от асфальта. Отрывается от мягких губ, отдающих горьким табаком, и тянет Дэма к лавочке. Они целуются. Долго и тепло, забывая обо всём и даже о главном. Кице кажется, что он спит, так всё нереально и… не так. Не так, как он ждал, не так, как привык. — Поехали ко мне? — хрипло шепчет в губы Келлерман, тяжело дыша и не открывая глаз. Кица кивает. Знает, что его не видят, но поймут и без слов. Лишь запечатлевает согласие ещё одним касанием губ. Дом большой и красивый, и пустой. В нём шаги отдаются эхом, а голоса отлетают от всех стен рикошетом. Дэм за руку ведёт Крициана наверх, в свою комнату. Они раздеваются на ходу, бросая одежду куда придётся. Дэм прижимает к постели, ведёт носом по шее, затягиваясь ароматом. Опускается к ключицам, руками сжимает талию, прикусывает кожу слегка. Как зачарованный ведёт дорожку поцелуев к животу, проводит языком по линии чуть выше краешка белья, вдыхает запах кожи снова. Закрывает глаза, гладит, стягивает с Кицы трусы и садится на колени между его бёдер, дыша тяжело. Лавэнэ смотрит затуманено, дрожит всем телом, возбуждённый до предела. Следит за красивыми жилистыми руками, тянущимися, чуть подрагивая, к тумбочке. Сейчас он достанет смазку, раскатает презерватив по члену… Но Дэм достаёт пакетик белого порошка, прижимает дёрнувшегося было парня обратно к кровати всё той же сильной рукой, сыпет неаккуратную дорожку ему на живот, туда, где совсем недавно проходились его сухие губы. Опускается, зажимает одну ноздрю, вдыхая половину, позволяя порошку проходить как можно глубже, вдыхает второй. Запрокидывает голову и дышит, приоткрыв рот. Опускается минуты через три, слизывает микрочастички порошка со втянутого живота замершего Лавэнэ, широко лижет его член и смотрит снизу вверх диким животным взглядом, чёрным как ночь в новолуние. Кица дрожит, ему приятно, горячо и немного страшно. Страшно смотреть на такого Келлермана, привычно потерявшего человечность и ставшего диким, как зверь, полупрозрачного в ночном свете, с блестящей пустотой глаз. Если долго всматриваться в бездну, то бездна начинает всматриваться в тебя. И пустота в лице Дэма смотрит не отрываясь, пока насаживается ртом на член до самого горла, царапая зубами и не думая об удобстве. Крициан находит в себе силы отвернуться к окну — пустота тёмной ночи куда приятнее. Келлерман жёстко обхватывает подбородок пальцами, давит до болезненного стона, заставляет смотреть на себя. Только в глаза. Только ему, всё одному человеку, от начала и до конца. Лавэнэ не может не подчиниться и отдаёт ему всё, что у него есть, точнее, всё, что осталось. Дэм шепчет какую-то чепуху, целует, растягивает мягко. Гладит по щекам, сцеловывает напряжение, кажется, приходит в себя ненадолго. И Кица действительно счастлив в этот момент, рад обнимать любимое тело, прижимая ближе к себе, пока Дэм медленно трахает его, завязывая в животе парня тягуче-сладкое удовольствие. Счастлив смотреть на прикрывшего веки Келлермана, закусившего губу. Ему нравится все его касания, как сбивается дыхание и как тепло в груди. Луна падает мягким свечением на кожу парней, подсвечивает изнутри засосы и синяки, когда вдруг Дэм открывает глаза. И Кице становится страшно. Свет луны металлически холодный. Как он мог так ошибаться… Его переворачивают неожиданно и нос больно стукается о матрас. Движения сзади быстрые и резкие. Пальцы на бёдрах жёсткие, давят, мнут ягодицы. Одна рука на мгновение отрывается и тут же опускается на бледную задницу неприятным шлепком. Кица дёргается и подаётся вперёд, скуля. Колени разъезжаются. Стоящий член потирается чувствительной головкой о простыни и Лавэнэ стонет. Стонет бесстыдно, громко, подаётся назад под глубокие толчки и сильные шлепки, крутит задницей, упираясь головой в сложенные руки. Теперь Кица уже знает, что Келлерман такой и другим не будет. Это он настоящий. Это он сжимает до боли. Он кусает до следов. До крика, заломаных рук и красной задницы. Дэм целовал до крови. Кице нравилось.***
Кица потерял счёт времени, так всегда бывает, когда попадаешь в день сурка, будь то рутинная работа или неправильные отношения. Его отношения точно неправильные. Это он начинает понимать относительно быстро. Но он не хочет терять то, что считает собственным счастьем. То, что хочет им считать. Дэм общается с ним в академии, изредка, но Кице достаточно и этого. Их совместные клубные вечера скрашивают его пребывание в одиночестве днём. Всё стабилизируется и приходит к какому-никакому балансу. До того самого момента, как Дэм впервые бьёт его. Это происходит после каникул, на которых они не виделись. У Дэма руки расчёсаны до крови, трясутся как тридцатилетняя стиральная машинка, скулы торчат как у ёбаного Билла Скарсгарда в не лучшие его дни. Глаза мутные и бегают из стороны в сторону, кожа бесцветная, а дыхание частое и загнанное. Тэнэ всё время рядом с ним, держит за руку, не отпускает ни на шаг. А люди вокруг снуют туда-сюда, кажется, не замечая состояния когда-то любимого ученика. Всем всё равно. А Кица подходит узнать, что с ним такое. Его голос тонет в гуле людей в коридоре, но Дэм слышит и оборачивается. Бьёт по щеке наотмашь, не задумываясь, до хруста. Пощёчина звонкая, вокруг повисает тишина. След быстро наливается красным, Кица смотрит испуганно. Глаза Келлермана приобретают осмысленное выражение, он делает шаг в сторону парня, кажется, пытаясь что-то сказать, но тот отшатывается, прижимая руку к горящей щеке. На глаза невольно наворачиваются слёзы. Уйти оказывается проще, и он уходит. Дэм сожалеет. Непритворно, он действительно не находит себе места, бегает за Лавэнэ хвостом, просит прощения, умоляет, дарит букеты и коробки конфет. И Кица прощает, не из-за конфет, а потому что не может не простить. Зарывается пальцами в сухие поломанные волосы, целует, гладит. Вдыхает знакомый аромат ментола сигарет и горько-солёной кожи. — Однажды мы замёрзнем, — выдыхает в губы, закрывает глаза, прижимаясь лбом ко лбу Дэма, — Остановись, снежная ты, блядь, королева.***
Стало лучше. Дни протекали спокойно, вместе, в заботе, нежности. В любви. Дэм сидел рядом постоянно, целовал кончики пальцев, в глаза заглядывал преданно. Водил гулять в парк рядом с академией, и они смеялись, пытаясь оттереть с кончиков носов сладкую вату, одну на двоих. Тусклый взгляд приобрёл какой-то блеск, весь Келлерман будто оживился, стал чуть ярче, как будто ползунок контраста наконец на место выставили. Всё это тепло было непривычно, странно, удивительно приятно. Крициан запоминал каждый миг вместе и порознь, делил один воздух, делил одно сердце на двоих. Но ему не нравилось по-настоящему. Он не видел этой отдачи в узких зрачках Дэма. Там была пустота и вина. Глубокая, режущая, колющая, острая, не скрывающаяся почти. А через пару дней всё снова стало иначе. Вдвоём, в заботе, но беспокойно. В ломке. Дэма рвало, корчило. Он кричал от боли и метался по комнате с обезумевшим взглядом. Бил предметы, рвался в клуб, стучал кулаками по стене, раздирал пальцы о бетонную стену, потом снова лежал без сил, шепча о том, как ему плохо, моля о помощи, рыдая у ног Лавэнэ. Он стал ещё серее, чем был, просто картинкой бездушной. И Кица не мог на это смотреть, Кице было противно видеть его таким. Таким ничтожно зависимым. Таким… скучным. Ему было скучно видеть лишь отголоски чувств в парне. Ему было скучно и больно. И он согласился отвезти Дэма в клуб, но он назвал другой адрес, домашний адрес, обещавший тусовку, бухло и кучу всякой дряни, такой приятной и меняющей курс событий. Что же, Кица был не против. Квартира встречает их кучей бессознательных тел и непонятной музыкой, очередной дорожкой для Дэма и очередной улыбкой для Кицы. Теперь всё снова так, как надо. Так, как они привыкли и оба хотели. В затопившем радужку зрачке любовь, не пресловутая нежность, а такая необходимая страсть. Дэм целовал до подкашивающихся ног. Кице нравилось. Они скуривали один косяк на двоих, выдыхая дым в губы друг другу, смеясь и не обращая внимания на прожигающий пепел. Кица снова свободен, свободно дышит, хоть и мерзковатой жжёной травой. Плевать. Плевать ровно до тех пор, как Дэм не предлагает попробовать белую дорожку. И Кица честно хочет отказаться, но умоляющие глаза Келлермана действуют моментально. Он зажимает одну ноздрю и вдыхает. Слизистую тут же обжигает, а в голову ударяет, как будто в вату укутывает. В ебучую сладкую вату. Он руками пытается отмахнуться, но лишь размахивает ими нелепо, накреняется, бухается на пол мешком безжизненным, не поддерживаемый ничьей рукой. Дешёвый некачественный порошок ударяет по организму неподъёмным грузом. Мысли тоже тяжёлые, громко топают по черепу, придавливают к полу, удерживают. В горле комок душит, сердце стучит бешено и этот звук громче битов в каком-то музле на фоне. Кица чувствует дрожь во всём теле, темнота к глазам подступает, тошнит и крутит. А рядом нет никого. Дэма нет, тот ушёл почти сразу, потеряв интерес, вокруг всё в таком же бессознательном состоянии несостояния. Темнота закрывает глаза, и Лавэнэ понимает, что это конец. Его личный финал. Вдохнуть не получается снова, и он отпускает себя в омут черноты. Первое, что чувствует Кица — боль. Везде. В голове, висках, горле, боку, на который его, видимо, перевернули, чтобы не задохнулся. Тело непослушное и совсем не хочет шевелиться. Мысли путаются и убегают, оставляя после себя звон и мерзкие хлюпы. Сил открыть глаза нет, их жжёт и выжигает неимоверной болью. Лавэнэ пытается прислушаться к ощущениям, единственное, что радует, это то, что не может быть так хуёво, если он уже умер. Он чувствует запах пота, рвоты и травы. И вспоминает, где он. В каком блядюшнике он проснулся. А потом чувствует толчки сзади и понимает, что хлюпы были вовсе не в его голове, а перевернули его не для того, чтобы он не задохнулся, а для удобства. Его трахали. Такими привычными движениями, с таким привычным сбитым дыханием. И становится так горько. Никого не интересовало его состояние, то, что он чуть не умер. Никого не интересовал он сам. Интересовала его задница. И только тут, очнувшись от передозировки, подсунутой Дэмом наркотой и с его членом в заднице, до Кицы доходит, что его никогда не любили. Нет. Никогда не собирались любить. Он был удобным. Идеальной податливой дыркой для траха с неплохой внешностью. Даже не функцией, а ёбаной игрушкой. Пластилином, которым можно было пользоваться сколько угодно. Кица не уверен, любил ли он, но это противно, до очередной дрожи. А Келлерман, почувствовав, что тело под ним очнулось, лишь ускоряет движения. Лавэнэ хрипеть пытается, сказать что-то, сил оттолкнуть совсем нет. Сперма наполняет изнутри, выливается из дырки, когда Дэм, удовлетворившись как животное, достаёт член и вытирает о футболку Кицы. Келлерман садится за его спиной и Кице хватает сил посмотреть в отражение зеркала. Поймать чёрные заинтересованные глаза, которые не смотрят на него, только на вытекающее из него семя. Дэм размазывает собственную сперму двумя пальцами, собирает её и грубо пихает обратно. С наслаждением растягивает покрасневшие распухшие края ануса, смотрит как ребёнок на интересную машинку, суёт свои пальцы, щупает, не задумываясь об острых ногтях. А потом резко, будто наигравшись, встаёт и уходит в другую комнату. Кица чувствует себя не просто использованным, а ещё и выброшенным. Через некоторое время он справляется с ногами и уходит из этого открывшего ему глаза притона. Уходит, цепляясь за стены и едва переволакивая ноги. Через неделю возвращается в академию, окрепший и выплакавший все чувства, мысли и силы. Ждёт извинений от блондина, ждёт, как откажет ему, постарается отказать. Ударит, наорёт, да что угодно, лишь бы не бездействовать больше. Отпустить, перестать любить. Но Дэм не возвращается. Ни через неделю, ни через две. Тэнэ тоже нет. А потом Кёниг возвращается, ровно через месяц после того происшествия. Худой, постаревший лет на десять и разбитый. Он находит Кицу в туалете во время одной из пар, Лавэнэ хочет задать вопрос, но Тэнэ его опережает. — Я думал въебу тебе, когда встречу. Но ты такой же жалкий, — Тэнэ видит непонимающий взгляд Кицы, всё тот же вопрос в глазах. — Дэм умер, сдох как собака в этой помойке. Захлебнулся собственной слюной, трясясь от очередного передоза. А знаешь, кто виноват? Ты. Ты его туда пустил. Он почти завязал, когда встретил тебя тогда в клубе. Ты знал, ты видел его состояние, но ты ни хуя не сделал, просто продолжал игнорировать эту зависимость. — В голосе Тэнэ больше нет злости, только дикая усталость и обида, — Я помогал ему завязать, он был моим лучшим другом. Появился ты и он сказал, что ты поможешь ему слезть. И что из этого вышло? Кицу начало потряхивать на середине монолога. Он чувствует подкатывающую истерику, но не может себе её позволить. Осознание, что его игнорирование проблемы и бездействие убило человека, пугает и душит. Он мог помочь. Он мог любить по-настоящему и спасти человека. Но он любил травку, веселье и себя в отражении чёрных зрачков Дэма. И теперь ему осталась только ненависть к себе и привкус собственных потрёпанных губ: виски, что-то солёное и горький ментол табака. — Эта ёбаная автострада, она не даёт больше эмоций, она ведёт только вниз.