Все, кто верит в чудеса, закрываем глаза

      — Игорь, догоняй!       По залитому летним солнцем полю бежал мальчишка лет десяти. Поле было усыпано одуванчиками: желтыми и уже побелевшими, с шапочками крохотных семенных парашютиков. Парашютики взмывали вверх, когда парнишка пробегал мимо, сметая их движением загорелых ног в синих сандалиях. Он и сам был похож на одуванчик: сквозь желтые кудри пробивались яркие солнечные лучи. Мальчик оборачивался назад, смешно щуря на солнце зеленые глаза с пушистыми ресницами.       — Догоняй, Игорь!       За первым мальчишкой со всех ног мчался второй — близнец — уж слишком на него похожий. Взлохмаченные на ветру пряди волос, брови, сосредоточенно сдвинутые у переносицы, а на лице — улыбка детской оживлённости и радостного возбуждения.       — Стой! — смеялся Игорь. — Лучше остановись!       — А ты догони! — кудрявый мальчишка снова обернулся и вдруг, вероятно, зацепившись за что-то, кубарем полетел в зелёные объятья одуванчиков.       — Макс! — с лица Игоря мгновенно исчезла улыбка. В зеленых глазах — волнение и испуг. — Максим!       Игорь подбежал к брату. Тот сидел, склонившись над разбитой коленкой, и не поднимал головы.       — Эй, братишка, ты как? Ударился? Сильно?       Максим поднял голову, посмотрел на брата наполненным слезами взглядом и вдруг улыбнулся, изо всех сил пытаясь скрыть боль и обиду.       — Нет, ничего, все в порядке, — мальчик поднялся на ноги. Слезы все еще бежали по щекам, но он мужественно утер их грязным кулаком и даже попытался засмеяться. — До свадьбы заживёт — так мама всегда говорит.       Игорь покачал головой и присел на корточки, осматривая колено брата.       — У тебя тут кровь.       — Ну и что, — Максим сорвал один из самых больших одуванчиков, оторвал пару зелёных листьев. — Смотри, как можно сделать, — он осторожно промокнул ссадину, а жёлтую головку цветка сунул себе за ухо. — Вот и всё, и никаких проблем. Побежали дальше?       — Ну, уж нет, — категорически заявил Игорь. — На сегодня, я думаю, хватит. Кроме того, — он вдруг хитро улыбнулся и хлопнул брата по плечу, — я тебя всё-таки поймал.       — Эй, это было нечестно! — Макс возмущённо сдвинул светлые брови. — Я сам упал.       — В следующий раз будь осторожнее, — засмеялся Игорь и взял брата за руку. — Пойдем, папа еще обещал научить меня играть в шахматы.              В пятнадцать лет Макс впервые взял в руки гитару. В летнем лагере, куда родители отправили братьев на каникулы, сидя вечерами у костра, он неумело пытался наигрывать знакомые мотивы. Своего инструмента у парня не было. Он брал его взаймы у товарищей и при малейшей возможности тренировался выставлять пальцы, отыгрывать аккорды так, что к концу сезона уже неплохо освоил две несложные песенки.       Трещали сучья. Свет костра отбрасывал оранжевые блики на загорелые лица молодых людей. Сквозь рыжие огненные хлопья Игорь задумчиво следил за тем, как брат увлеченно перебирает пальцами по струнам, и внезапно в голову ему пришла интересная идея.       Через месяц после возвращения из лагеря, Игорь рано поднял брата с постели.       — Рота, подъем! Пять минут на сборы.       — Что? — недовольно пробормотал Макс, не открывая глаз. — Сколько времени?       — Половина девятого.       — Совсем свихнулся? Дай выспаться в выходной.       Максим накрылся одеялом с головой и отвернулся к стене, но Игорь одним движением стянул одеяло на пол и пихнул брата в плечо.       — Ты что собираешься спать в свой День рождения?       — Он и твой вообще-то тоже, — Макс сел на постели и недовольно посмотрел на брата одним глазом. — Что за спешка?       — Проснись сначала. Мне не нужен сонный именинник.       — Ну проснулся, проснулся, — Макс потряс головой и взъерошил и без того лохматые со сна кудри. — Давай, что там у тебя?       — Готов? — Игорь вышел в соседнюю комнату. Максим тяжело вздохнул:       — Готов!       — Тогда закрой глаза и не подглядывай.       Максим послушно закрыл глаза. Ему почему-то стало смешно и совершенно расхотелось спорить с братом. Он честно держал глаза закрытыми, пока Игорь не встал перед ним, держа что-то тяжёлое на весу, и не скомандовал:       — Принимай.       Макс открыл глаза и замер.              Гитара была великолепна: изящная, с длинным черным грифом и звонко натянутыми струнами. Она буквально манила, притягивала к себе взгляд, и Макс, взяв ее в руки, с минуту разглядывал расписанный оранжевыми языками пламени лаковый корпус. После чего поднялся, подошёл к Игорю и, крепко прижав того к груди, похлопал по спине.       — Спасибо, брат. Вот это, действительно, вещь.       — Нравится?       — Не то слово!       Макс еще раз со знанием дела оглядел гитару, присел на край постели и лихо махнул лохматыми кудрями.       А я играю на гитаре       У прохожих на виду.       К сожалению, День рождения       Только раз в году, —       Спел он, и братья расхохотались.       — Слушай, — вдруг подскочил Макс, откладывая гитару в сторону, — так у меня же тоже для тебя подарок есть.       Он отошёл к шкафу, порылся в нем и вынул плоскую белую коробку с черной крышкой.       — Мы тут с мамой посоветовались и решили: он, может быть, и не такой замечательный, как твоя гитара, — Макс кивнул на музыкальный инструмент. — Но, тем не менее. Принимай.       И он с заговорщицким видом вручил брату коробку. Открыв ее, Игорь обнаружил сотовый телефон –маленький, кнопочный, черно-белый — настоящая роскошь по тем временам. Насколько Игорь мог помнить, до сих пор родители ничего такого позволить себе не могли.       — Ну, братишка, ты даёшь. От души, — Игорь пожал Максу руку. — Долго копил?       — Говорю же, с мамой советовались, — усмехнулся тот. — Так что — это подарок от нас двоих. Мне больше интересно, чего тебе стоил этот инструмент? Если не секрет, конечно.       — О, это большая тайна, — хитрая усмешка мелькнула на губах Игоря, — Но я тебе скажу. Он наклонился к самому уху брата и прошептал: — Дело в том, что я советовался с отцом.              Игорю двадцать три, и он умудрился на две недели слечь в больницу с черепно-мозговой травмой. Защищая в парке девушку от хулиганов, парень получил сильный удар в висок и лёгкое сотрясение мозга. Обошлось, к счастью, без последствий, но на память остался шрам над бровью и прозвище, немедленно полученное от Макса. Тот появлялся в больнице почти каждый день, интересуясь малейшими изменениями в состоянии здоровья брата, а когда больному сняли повязку, вдруг заявил:       — Поздравляю, ты теперь Гром.       — В каком смысле? — удивился Игорь.       — Ну как, — совершенно серьезно продолжал Максим, — вон у тебя какая памятка теперь на виске. На молнию похоже. Игорь Гром — звучит?       — Ага, спасибо, что не Гарри Поттер.       Макс расхохотался:       — А что? Неплохой вариант. Гарри — это ведь тоже Игорь! Может, ты у нас избранный? Колдовать умеешь?       — Да иди ты, — проворчал брат и поморщился.       — Ну, прости, прости. Болит сильно?       — Уже меньше, чем в первые два дня. Надеюсь, скоро пройдет. Я вот что хотел спросить, пока не забыл: ты все-таки решил? Окончательно?       Макс серьезно посмотрел на брата таким взглядом, что тот и без слов понял ответ на свой вопрос.       — Значит, лесохрана?       Максим кивнул.       Пожарную службу Авиалесоохраны, защищающую леса от возгорания, Игорь коротко окрестил «лесохраной». После окончания академии МЧС Макс собирался идти доучиваться на пожарного десантника и как-то вскользь упомянул об этом. Теперь, поняв, что решение брата достаточно твердое, Игорь некоторое время думал, а потом протянул руку для пожатия.       — Ну… Удачи тогда тебе.       Максим знал, что стоит за этими словами.              В семнадцать лет оба брата остались без матери. Через три года при выполнении задания по поимке преступника погиб их отец, и Игорь, который и без того был погружен в себя, совсем отстранился от всех, замолчал. Только с братом у него сохранились прежние, какие-то совершенно детские отношения. Оба доверяли друг другу во всем. Оба, оставшись одни, сблизились еще больше и теперь, хоть это и не проговаривалось вслух, готовы были жизнь отдать друг за друга. Впрочем, было еще кое-что, касавшееся непосредственно Игоря. Ответственность, лежавшая, как ему казалось, теперь на его плечах, как старшего брата, и страх. Страх остаться в полном одиночестве. Страх лишиться последнего человека, который был ему дорог. В этом Игорь, может, и не отдавал себе отчета, но Макс прекрасно все понимал. И по тому, как переживал брат при малейшей его отлучке больше, чем на сутки. И по тому, как воспринял решение Максима поступать в академию МЧС. «Почему именно на пожарного? Нет ничего проще?» Максим заметил тогда, лучезарно улыбнувшись:       — Если хочешь, могу как ты — в полицию. Полагаю, там безопаснее.       Игорь закатил глаза, потом вздохнул:       — Я серьезно, брат. У тебя ведь полно талантов и потенциала. Ты со своим характером везде пробьешься, и везде тебя примут, как родного. Уж поверь мне. Так зачем сразу бежать в огонь?       — А зачем тебе становиться полицейским, Игорь? — уже серьезно спросил Максим. — Не ты один хочешь быть похожим на отца. И не тебя одного мама учила ценности человеческой жизни. Ты знаешь, — тут он снова улыбнулся, правда уже более печально, — если бы у меня было так много талантов, как ты говоришь, я, быть может, стал врачом. Нашел бы лекарство от онкологии, хоть маме теперь это и не нужно… Не умею я по-другому, понимаешь? Не обучен. Или все, или ничего.       — Понимаю. Сам такой, — усмехнулся Игорь. — И все-таки…       — Не переживай, — Макс ободряюще похлопал брата по плечу. — Где наша не пропадала?       Вот и теперь на немой вопрос Игоря Максим ответил точно также:       — Все со мной будет в порядке. Ты тут, главное, поправляйся и возвращайся в строй. Гром.       Игорь многозначительно взглянул на брата. Тот хитро прищурился, кивнул и вышел из палаты.              Так проходит еще семь лет. Игорь дослужился до майора и работает в родном Санкт-Петербурге. Штаб Максима находится где-то далеко в Карелии, он приезжает к брату во время отпуска, и оба подолгу прогуливаются по большому городу. Макс рассказывает о службе пожарных-парашютистов, о смешных и опасных случаях на работе. Он перезнакомился практически со всеми коллегами Игоря по работе и заслужил любовь и уважение начальника — Федора Прокопенко.       — Приезжай к нам, — повторяет он. — С ребятами познакомлю. Алексей Палыч — наш командир — знаешь какой? Ууу…       Он многозначительно качает головой:       — Серьезный дядька, но справедливый.       — Приеду, приеду, — обещает Игорь. — Дела разгребу немного и приеду.       И он, правда, приезжает через некоторое время. Алексей Павлович оказывается немолодым уже мужчиной с уставшими глазами, сеткой морщин на лысеющем лбу и щеточкой жестких рыжих усов над верхней губой. Он крепко жмет Игорю руку, представляется немного глухим, низким голосом и почему-то сразу вызывает к себе уважение. Петр Величук — молчаливый, погруженный в себя бородач. Макс заранее осторожно сообщает о гибели жены и ребенка, Величук, почти ничего не говоря, тоже жмет руку и отходит в сторону, опуская в землю глаза. Зато следующим, будто в противовес, оказывается Константин Журавель — заботливый семьянин с кучей ребятишек и Сергей Зотов — голубоглазый атлет, блондин, с таким сильным рукопожатием, что Игорь пугается, как бы не случился вывих запястья.       Через несколько минут в бригаде Игоря уже приняли за своего. Он заинтересовал ребятишек Константина рассказами о непростой работе полицейских, побеседовал с Соколовым о шахматах. С Зотовым соревновался в армреслинге, и, хотя последний выиграл, тут же честно признался майору, что сделать это было непросто. Даже молчаливый Величук обронил несколько слов. В общем, Макс был совершенно доволен братом и на прощанье заявил:       — Теперь ты обязан приехать снова. Тебя будут ждать.       Игорь усмехнулся:       — Приеду, куда ж я денусь.              Наступает время созвонов. Иногда связь с Максимом пропадает на несколько дней, и Гром всегда знает — на задании. Значит, скоро сам позвонит и расскажет все новости, что чаще всего и случается. Впрочем, в последние несколько месяцев вести от Макса приходят менее и менее утешительные.       — Леса горят, братишка, — телефон глушит голос пожарного, однако тот, не изменяя себе, звучит все так же хулигански бодро. — Кто-то их должен тушить. Так что, боюсь, не смогу вырваться в ближайшее время. Собирайся ты к нам? Тут у нашей части юбилей– праздник будет, концерт. Приезжай.       — Ты думаешь, у меня работы нет?       — Ну, найди окошко в своем плотном графике, хоть на три дня. Мы вот с девочками как раз песню разучиваем, хочешь послушать?       — Максим! — Игорь одной рукой водил мышью по экрану монитора, второй листал очередное дело, прижимая плечом телефон к уху.       — На пять секунд. Кость, подай гитару.       Слышно было, как на заднем плане Макс с кем-то разговаривал и смеялся. Игорь покачал головой. Брат, конечно, неисправим. А, может, и правда, плюнуть на все, да смотаться на пару дней в Карелию? Не пропадут никуда его бандиты, да и от бумажной волокиты можно будет отдохнуть.       — Вот, слушай.       Очень забавным голосом Максим начал напевать на мотив Ундервуд[1]:       — Пожарный, я вас любила!       Ой-ла-ла-ла       Пожарный, я вас любила!       Ой-ла-ла-ла…       Игорь слушал, и постепенно его стал разбирать смех. Макс между тем пропел один куплет переделки и поинтересовался:       — Ну как?       — Огонь, — усмехнулся Игорь, — сразите всех наповал.       — Я же тебе говорю: приезжай.       — Может, и приеду. Если на неделе получится доделать все, что хотел– приеду.       — Смотри, вечером позвоню — проверю.              Но вечером Макс не позвонил. Вместо этого от него пришло сообщение:       – Срочный вызов, улетаю. Возможно, не будет связи пару дней. Пиши. Вернусь – прочту.              Игорю не спалось — в комнате было душно. Он открыл настежь окно, но и снаружи не чувствовалось ни малейшего дуновения даже самого слабого ветерка. Кроме того Грома мучило постоянное безотчетное ощущение тревоги, и он не мог понять почему. Раздевшись по пояс, чтобы хоть немного отдохнуть от мучительной жары, Игорь бродил по комнате из угла в угол, подходил к окну и долго глядел в темную даль, испещрённую огнями ночного Петербурга. Где-то там теперь брат? С момента получения последнего сообщения прошло уже три дня, и не то, чтобы раньше Игоря такой факт мог как-то волновать. Максим пропадал и на больший срок. Откуда же теперь эта тревога?       Игорь взял в руки телефон. Два часа ночи. В двадцатый, наверное, раз он открыл список сообщений и пролистал его вверх — вниз. Ничего нового. Тоже было и с входящими звонками.       «Да что я, в самом деле? Как женщина, честное слово. Ведь нет никакого повода для волнения«.       Игорь разделся, лег, но тревога все не уходила. Он еще минут сорок ворочался на кровати, пока не смог, наконец, забыться тяжелым, беспокойным сном.       А под утро, во сне, Гром увидел брата. Увидел там, в том детском лагере, где они были пятнадцать лет назад. Макс сидел у костра, молча, неподвижно, и смотрел в огонь, отбрасывающий яркий отсвет и на жёлтую униформу пожарного, и на лицо, и на непослушные светлые кудри. Не было в руках гитары, и сам Макс был взрослее, старше, чем тогда, в пятнадцать лет. Игорь хотел было подойти, окликнуть брата, но почему-то не смог. Что-то держало его на одном месте, не давая сдвинуться, или что-либо сказать. Впрочем, Макс, похоже, итак услышал его, потому что поднял голову, и сердце Игоря вдруг болезненно сжалось.       В светлых глазах Макса он увидел страх. Не просто страх — настоящий ужас, безмолвный жалобный вопль о помощи. А еще какую-то удивительную решимость. Что-то должно было произойти. Что-то, что, судя по всему, было для брата настолько же невозможно, насколько и необходимо. Он чего-то боялся, однако уже твердо решился на это, несмотря на весь свой страх. Игорь вдруг почувствовал, как холодеют пальцы рук и ног, как страх постепенно охватывает и его самого. Захотел закричать, но голоса не было. Броситься вперед, но ноги будто приросли к земле, и не было возможности даже пошевелиться.       «Нет! Не надо!»       Брат посмотрел на Грома и улыбнулся. Улыбка была грустная, будто прощальная, и Игорь, наконец, кинулся вперед, в надежде спасти, оградить брата от чего-то, чего он и сам не понимал. Но в этот момент облако белых одуванчиков поднялось от земли, закружилось, завертелось, закрывая пожарного из виду. Игорь попробовал было прорваться сквозь это облако, но оно нырнуло в огонь, который жадно поглотил белые парашютики, взвился вверх черным дымом и ринулся на Грома. Игорь закричал и проснулся.       Он лежал на своей кровати, тяжело дыша, в холодном поту, с быстро бьющимся сердцем. За окном занимался серый Петербургский рассвет. Игорь взглянул на часы — половина шестого утра.       «Что это было? Кошмар? Но разве кошмар может быть настолько реален?»       Игорь встал и подошёл к зеркалу. Ему казалось, что лицо еще чувствует жар от огня, что поглотил Максима в том странном сне. Он провел по лицу рукой и замер, пораженный страшной мыслью.       «Нет, нет, нет. Этого не может быть… Нет. Это было бы слишком…»       Что было бы слишком, он не додумал и отправился в ванную, погруженный в свои мрачные мысли.              На работе дело шло из рук вон. Гром никак не мог сосредоточиться, и тупо сидел перед компьютером, в десятый раз прокручивая перед собой одну и ту же страницу. От Макса вестей не было, и в ответ на звонки в трубке раздавался лишь равнодушный механический голос: «Абонент недоступен». Игорь злился, тихо ругался сквозь зубы и снова набирал номер. Все без толку.       Где-то во второй половине дня к Грому подошёл коллега:       — Игорь, там тебе звонят. Говорят, какая-то пожарная часть. Из Карелии.       Игорь резко вскинул голову.       — Где?       — У Федора Ивановича телефон в кабинете.       Через две минуты Гром уже был в кабинете главного и прижимал трубку телефона к уху.       — Да. Да, я.       С минуту он внимательно слушал голос на том конце провода, а потом лицо его резко побледнело.       — Что?! — выкрикнул Гром так громко, что Прокопенко, спокойно заполняющий бланки за своим столом, поднял на него удивленный взгляд. — Как?       — Игорек, что случилось?       — Да, — не своим голосом, хрипло ответил по телефону майор. — Да, я понял. Спасибо.       Он повесил трубку и поднял на генерал-полковника глаза.       — Игорь, — Федор Иванович приподнялся на стуле. — Что там такое? Что-то с братом?       Игорь смотрел на него потерянным взглядом и молчал.              Алексей Соколов встретил Грома у ворот КПП. Выглядел он не просто уставшим — совершенно изможденным — с осунувшимся лицом, мешками под потемневшими глазами. Относительно недавняя, еще не успевшая побледнеть, царапина, заклеенная наспех пластырем, тянулась вдоль левой скулы. Подбородок зарос рыжей трехдневной щетиной. Соколов молча пожал Игорю руку и повел вглубь базы — туда, где между клубом и общежитием размещался маленький пожарный госпиталь.              Макс полулежал на белой подушке, забинтованный почти с ног до головы так, что видны были только закрытые глаза да светлые кудри. Какие-то датчики протягивали к нему свои пластиковые руки-трубки. Кардиомонитор тихо пищал, отсчитывая ритмы сердца: «Жив… жив… жив». Здесь, среди больничных стен палаты, под капельницей, укрытый белой простыней и обвитый проводами, брат казался невероятно хрупким и маленьким. Игорь стоял у изножья кровати, не сводя глаз с лица больного, и, как сквозь сон, слушал рассказ Алексея Павловича.       — Детей поднимали на вертолете. Подцепили крюком автомобиль и потащили над лесом. Произошла какая-то внештатная ситуация. Пришлось сесть, перевести детей в кабину. Что там происходило в подробностях, я не могу вам рассказать. Знаю только, что вертолет не взлетал, и Максим хотел пожертвовать собой, выпрыгнул из вертолета для облегчения веса… Спасательный самолет подоспел в последний момент. Пламя удалось потушить. Но ваш брат получил сильные ожоги…       Игорь повернулся к Соколову, ожидая получить ответ на вопрос, который мучил его теперь сильнее всего. Он и хотел узнать правду, и боялся того, что может услышать. Алексей Павлович все понял. Серьезно глядя на Грома он произнес:       — Я вам врать не хочу, Игорь. Состояние вашего брата тяжелое, хоть и не критическое. Так говорю не я — врачи. Максима спасли от смерти там, на пожаре, но нужно не дать ей утащить его снова, а это уже вне нашей компетенции. Здесь нужны профессионалы.       Игорь на секунду закрыл глаза.       — Что нужно сделать?       — Поговорите с главврачом. Он объяснит всю ситуацию в подробностях. Может быть, придется делать операцию, но, в любом случае, выход можно найти, если вовремя заняться лечением.       — Да. Да, да, я понял, — Игорь потёр лоб и вздохнул: — Где можно найти главврача?       — Он подойдёт через пять минут.       — Хорошо, спасибо вам. Хорошо.       Игорь снова повернулся к брату. Макс не двигался, не открывал глаз, только грудь его едва заметно поднималась и опускалась под белым одеялом и несколькими слоями бинта. «А что, если бы не успели спасти?» — вдруг подумал Игорь, чувствуя, как стало пусто и холодно где-то в области живота. «Что, если бы самолет прилетел позже, чем надо. Если бы…»       Алексей Соколов, наблюдая со своей стороны за майором, заметил, как заходили желваки на заросших жесткой щетиной скулах. Брови сурово сомкнулись у переносицы. Только взгляд оставался каким-то пустым и холодным, словно Игорь был не здесь, не осознавал всего, что происходило вокруг. Соколов прекрасно знал это состояние полнейшего бессилия перед тем, что от тебя не зависит, когда хочешь и не можешь изменить то, что уже произошло. Сколько раз он сам испытывал его, когда гибли и страдали на пожарах его люди. И сколько раз ему приходилось брать на себя тяжёлую миссию и сообщать о несчастии родным и близким пострадавших. Он выслушивал упрёки, порой даже агрессивные нападки. Были слезы, истерики, после которых иногда хотелось либо закурить, либо напиться, если бы Соколов мог себе это позволить. Но такого глухого, потерянного отчаяния, как у майора он еще не встречал. С самого своего приезда на базу Игорь Гром едва ли произнес два-три предложения, а все остальное время упорно молчал, будто совсем и не слушая пожарного. Алексей Павлович вздохнул и вдруг неожиданно поинтересовался.       — Игорь, скажите, а Максим не женат?       — Нет, — машинально ответил Гром, по-прежнему думая о своем.       — Странно.       Игорь поднял голову и удивлённо посмотрел на пожарного:       — Почему?       Соколов улыбнулся:       — Просто такой парень, еще и с гитарой… Среди наших девчонок точно найдется пять-шесть воздыхательниц. И потом, он прекрасно ладит с детьми.       Морщины на лбу Грома разгладились, и он, наконец, грустно усмехнулся:       — Он сам еще как ребенок. Конфеты постоянно таскает в карманах. С детства привык, так вот, до сих пор…       — И в служебном вертолете фантики привязывает, — добавил Алексей Павлович таким тоном, что Игорь даже тихо рассмеялся, но тут взгляд его упал на неподвижное тело под белым одеялом и снова потух.       — Игорь, — серьезно и твердо проговорил Соколов, беря майора за руку, — послушайте меня. Ваш брат жив — это сейчас самое главное. И поверьте мне: мы сделаем все возможное со своей стороны, чтобы он остался здоров. — В глазах пожарного вдруг промелькнуло что-то, какая-то своя глубинная боль, и он добавил: — Это я отправил его на том злосчастном вертолете. И мне, не меньше, чем вам, нужно, чтобы он остался жив. Понимаете?       Игорь внимательно посмотрел на Соколова и подумал: а сколько еще товарищей таких вот, как Максим, приходилось спасать из огня этому немолодому уже человеку. А скольких приходилось хоронить с тем, чтобы в следующий раз брать на его место кого-то нового и снова идти в бой с огнем, не зная, вернётся ли он, вернешься ли сегодня ты сам.       — Понимаю, — коротко ответил Игорь, кивнув, и протянул Соколову руку: — Спасибо вам.       — За что? — удивился тот.       — За брата… И за все, что вы делаете. Макс мне много рассказывал.       Алексей Павлович усмехнулся и пожал протянутую ладонь.       — За брата вам спасибо. Он и о вас много говорит. С большим уважением, между прочим. Вы старше?       — На пять минут, — усмехнулся Гром.       — Вот оно что.              Потом был разговор с главврачом — полным лысеющим человек с белыми руками и голубыми, как весеннее небо, глазами. Очень мягко и очень вежливо, слегка налегая на букву «о», он высказал свое мнение по поводу состояния здоровья Максима. Петр Сергеевич, так звали главврача, не скрывал своих опасений: Шустова привезли с сильнейшими ожогами, без сознания. Кроме того, он надышался дыма. Однако то ли тон доктора был таким ободряющим, то ли подействовали уверения Алексея Павловича, только у Грома появилась надежда. Может, действительно не все еще потеряно? И Макс будет жить, носить форму пожарного, играть на гитаре и петь песни.       — Вы мне позволите побыть тут, одному, минут пять? — спросил он, когда разговор был окончен.       Соколов внимательно посмотрел на него и кивнул.       — Я буду ждать снаружи. Потом покажу вам, где тут можно остановиться.       Когда Алексей Павлович и Петр Сергеевич ушли, Игорь подошел к кровати Максима, присел на стул и заглянул в перевязанное бинтами родное лицо.       — Вот я и приехал брат, как ты просил. Прости, что так вышло. Я теперь буду здесь, рядом. Я взял отпуск на работе. В вашем общежитии мне обещали выделить спальное место. Я не уеду, пока тебе не станет легче.       Игорь опустил глаза на сложенные между коленями ладони, в которых было зажато серое кепи, и вздохнул:       — Ты только живи, Макс, слышишь… Пожалуйста, живи. Плевать на ожоги, на эту боль. Ты сильнее ее, я же знаю. Будешь снова играть на гитаре, петь и шутить, когда на душе паршиво. Только не уходи. Не бросай меня.       Порыв ветра качнул занавеску на окне и опустил нечто крохотное на ладонь полицейскому. Игорь пригляделся. Это был маленький белый парашютик одуванчика.              Последний раз Игорь плакал после смерти матери. Никто не видел этого, даже брат, но тогда, вернувшись с похорон, Гром заперся у себя в комнате и несколько часов трясся от рыданий, сидя на кровати и обхватив руками колени. Когда не стало отца, он уже не плакал. Бледный как полотно, с потемневшими глазами, Игорь как-то резко стал взрослее, старше и глубоко замкнулся в себе. Он разучился плакать. Он никому не рассказал ни о своей боли, ни о своих переживаниях. Он не хотел лишних сочувствующих взглядов и вздохов, пустых разговоров. Не рассказал даже брату, но тот и так все понимал. Понимал и ни о чем не спрашивал. Только когда боль становилась совсем невыносимой, Макс брал гитару и тихо наигрывал мелодию из любимой песни их матери:       Ты подойди поближе,       Почувствуй, что я рядом…       От этого обоим почему-то становилось легче.              А теперь, все, кто верит в чудеса, закрываем глаза и на счёт «три» взлетаем!              Раз! Не подглядываем…              Два!              Три!..              «Ты нужен мне, брат. Вернись. Не бросай меня»       Игорь плакал и не чувствовал своих слез. Они текли по щекам мокрыми дорожками и обжигали ладони, которыми Гром закрывал лицо. Он молился, умолял и просил Кого-то, кем бы Он ни был, сотворить для него, если захочет, маленькое чудо. Игорь плакал беззвучно — тишину палаты нарушало лишь мерное попискивание аппарата, да шум машин за открытым окном. Всего этого майор не слышал. Вероятно, поэтому не слышал он и другого: как вздохнул на своей постели брат и как едва заметно пошевелился под белой простыней, на мгновение приоткрыв зеленые глаза.