Перед бойней

      В туалет ее выпустили с трудом. Отбой еще не прогремел, но накануне она уже выбиралась, и треугольник наверняка запомнил это. Кудрявая истеричка, номер 212, уж больно громко вопила тогда; неудивительно, что стражники в розовом с подозрением оглядели Се-Бёк. Но отпустили.       Се-Бёк была уверена, что это другие треугольник и квадрат. Под маской все равно ничего не видно: урод или красавец, старик или юноша, мужчина или женщина. Се-Бёк знала — есть среди них и женщины; розовая форма обтягивает крепкую грудь, а в руках — черная винтовка, из которой льется раскаленный свинец. Прямо на головы тех, кто склонился над сахарными сотами.       Се-Бёк не любила плакать, уткнувшись в подушку. Ей стало душно, она пошла в туалет, и вот она в пахнущей мылом и сигаретами кабинке — той самой, откуда вчера поднялась в вентиляцию. Вчера она могла пробраться куда угодно. Увидеть, где живут солдаты. Здесь все такое яркое, настолько яркое, что слепит глаза; и у них в комнатах все так же? Или игрушечный мир заканчивается там, где падает последний труп несчастного должника?       Она даже не знала, что вспоминать. Как научилась драться на ножах? Как украла первые сто тысяч вон, разрезав чью-то сумку? Как прижимала к себе Чоля, а он все смотрел и смотрел под ноги, будто там что-то лежало?.. Се-Бёк не знала, в какой миг податься, в каком приятном воспоминании застыть и свернуться клубком. Она села на унитаз, захлопнув крышку, и внезапно поняла: в этом проклятом мире надо было научиться курить. Кудрявая истеричка улыбалась, сидя на этом же унитазе, в этой же холодной кабинке. И мир уже не существовал для нее, а игра становилась чем-то отдаленным, как стук дождя по железной крыше.       Се-Бёк не запаслась ни сигаретами, ни слезами. Ей нечего было делать в одиночестве, которое она выторговала у треугольника непонятно зачем. И Се-Бёк поднялась, чтобы выйти в охваченный тревогой зал — до отбоя оставалось меньше часа, и игроки сжались на своих кроватях, готовые ко всему.       Будет ад.       Ничего, кроме ада: Се-Бёк отлично знала, что чертей придумали отчаявшиеся люди. Чтобы свалить вину на кого-нибудь другого; на розовых стражей, например. Они собрали людей, они убивают, их вина.       Она стояла за дверью кабинки, сжимая нож. Горечь плескалась в ее уставшем сердце, а ноги почти не держали — уснуть, уснуть, не просыпаться. Нож лежал в вялых пальцах совсем не так, как ее учили.       И Се-Бёк вдруг поняла: драться она сегодня не сможет. Банда игрока 101 разорвет ее на части в первом же раунде, и ей останется только лежать, оглядывая дурацкие детские рисунки на стенах зала. Игрок 456 предложил драться вместе, но он глуп и неповоротлив, а Се-Бёк не верила даже таким.       И она стояла в тесной кабинке, почти не замечая холодных слез, которые скатывались за воротник спортивного костюма. И почти не слыша чьих-то шагов.       Когда Се-Бёк услышала шаги, было уже поздно: розовый страж распахнул двери, на которых никогда не было замков. Квадрат. Почему квадрат?        — Я уже иду, — начала было Се-Бёк, но квадрат внезапно приложил палец к маске, неуклюже подавая знак молчать. Маски все меняли. Розовые стражи казались Се-Бёк инопланетянами, и почему-то ее рассмешил этот человеческий жест.       Квадрат медленно закрыл дверь, и его тяжелые шаги начали отдаляться — сначала к выходу, а потом в коридор. Се-Бёк расслышала обрывки разговора:        — Там никого нет.        — Она не проходила мимо меня.        — Правила! Не говорить без разрешения старшего. Проверь зал.       Снова шаги — то отдаляются, то снова в туалете, у раковины. Се-Бёк переложила нож в правую руку и попятилась к унитазу: оттуда можно вскочить на выступ и, выдернув люк, оказаться в вентиляции. Дурацкий план.       Она уже знала, зачем квадрат скрыл ее присутствие. Сейчас он откроет дверь снова, а потом расстегнет розовый комбинезон и протянет ей руку. Маску он не будет снимать, нет; и Се-Бёк задумается, сколько ему лет. Квадрат уложит ее на пол, и Се-Бёк сперва не будет сопротивляться, пока он не расслабится. Но затем Се-Бёк восстанет. Она вонзит нож в черный воротник… и сдернет маску уже с трупа, и он окажется юным, совсем юным, и ей станет жаль не его, а себя. А потом ее уволокут в темноту.       И все закончится.       Се-Бёк вытерла потную ладонь о спортивный костюм. Сглотнула. Улыбнулась.       Квадрат открыл дверь и отступил, а Се-Бёк непонимающе посмотрела на него, но никто из них не решался заговорить. Она ждала протянутой руки и тяжелого дыхания, а он… Чего же он ждал?        — Игрок шестьдесят семь, — квадрат протянул руку, и Се-Бёк с облегчением вышла из кабинки. Прикоснулась к его перчатке, и квадрат почему-то отдернул руку, словно и не этого хотел.        — Среди вас есть Хван Ин-Хо?       Се-Бёк едва не сказала «я не знаю». Скоро начнется бойня, и банда игрока 101 набросится на нее за старые обиды и новые грехи. Но сейчас квадрат рядом с ней, а дверь туалета закрыта, и она может не выходить до тех пор, пока игроки не перебьют друг друга.        — Да.       Он резко поднял голову.        — Какой у него номер?       Се-Бёк подошла к квадрату совсем близко — так близко, что почувствовала тепло его тела, — и покачала головой:        — Я не скажу, пока ты не пообещаешь мне кое-что.       Квадрат выставил ладонь перед собой:        — Я не могу ничего обещать.        — Я должна пережить эту бойню, — продолжала Се-Бёк, глядя в сторону и будто не расслышав его неопределенный ответ. — Я должна остаться здесь.        — А мне надо вернуться в комнату до отбоя. Я не тот, кто может тебя защитить.       Се-Бёк резко выдохнула и, отступив, ухмыльнулась:        — Тогда ты ничего не узнаешь про Хван Ин-Хо.       Квадрат не уступит: это она поняла еще в тот миг, когда приблизилась к нему и впервые увидела в нем человека. Тело, заключенное в розовый комбинезон, дышало и отдавало тепло. Мгновения назад Се-Бёк с трудом подавила странный позыв — обнять квадрата и, сцепив руки у него за спиной, не отпускать.       А может, это и не было такой уж плохой идеей.        — Ладно, — она решила уступить сама. — Я пойду в зал. Я лягу в свою кровать и притворюсь, что сплю. А потом, в темноте, я буду драться с этими голодными бандитами, которые проиграли в карты всю свою жизнь. И если они растопчут меня, твой Хван Ин-Хо умрет вместе со мной. Ты не знаешь его номер. Ты не сможешь защитить и его.        — Проси что-нибудь другое, — не унимался квадрат. Они стояли друг напротив друга, вскинув руки: синее и розовое, высокий мужчина и тощая голодная девчонка с ножом в кармане. С ножом, который выскальзывает из пальцев.        — Сними маску.       Се-Бёк и сама не понимала, что ей это даст. Квадрат не согласится: фигуры боятся открывать свое лицо, будто погрязли во всех грехах разом. А может, лицо у него обожжено, и вместо плоти там темно-серая жижа, облепившая череп?       Се-Бёк попятилась, когда квадрат неожиданно сдернул капюшон. Но он вдруг остановился, словно вспомнил что-то, и покачал головой:        — Я не могу.        — Пожалуйста! — взмолилась Се-Бёк таким рваным и плачущим голосом, что квадрат вздрогнул. — Пожалуйста, сними маску. Покажись мне. Тогда я поверю тебе. Тогда я все тебе расскажу.       И квадрат сорвал маску. Се-Бёк открыла рот и уставилась на него, сперва не осознавая, что перед ней человек, а не серое обожженное чудовище. Он не стянул черный капюшон, скрывающий волосы и рот, но Се-Бёк видела достаточно.       Он был молод. Старше Се-Бёк на три или четыре года, возможно. В черных раскосых глазах квадрата играли блики плоского потолочного светильника. Смотрел квадрат настороженно, почти зло, но Се-Бёк не смогла ответить таким же взглядом.        — Говори, — тихо и уже совсем мягко попросил он. Се-Бёк не смогла ничего сказать: она не знала, кто такой Хван Ин-Хо. Она не знала имен — только безликие номера, только сине-зеленые спортивные костюмы и сальные черные волосы. И у женщин, и у мужчин. Се-Бёк молчала, и колени ее дрожали совершенно некстати.       Тогда квадрат подошел к ней и взял за плечо, и Се-Бёк стало неприятно от такой близости: так она чувствовала себя, когда незнакомые тетки начинали ее жалеть.        — Говори, — повторил он тверже, но еще тише — прямо ей в ухо. Се-Бёк вспомнила свой недавний план с ножом, торчащим из черного воротника, и глупо отмахнулась от этих мыслей. Нужно было что-то сказать. И она назвала первое число, пришедшее в голову:        — Двести сорок один.       Она даже не знала, жив номер 241 или нет. Может, его расстреляли в первой же игре, и квадрат запомнил это; может, он разломал сахарные соты и получил пулю, а квадрат запомнил это; может, прямо сейчас его размазывают по стенке бандиты игрока 101, но квадрат не запомнит этого…        — Откуда ты знаешь его имя?        — Когда мы играли в красный свет и зеленый свет, я спряталась у него за спиной.       Квадрат нахмурился, и в это мгновение Се-Бёк подумала, что он красив. Но, посмотрев ему в глаза, отступила: квадрат не верил ей. Зачем-то он продолжал игру, концовку которой уже знал; зачем-то позволил ей солгать и выторговать знакомство. Был ли он в отчаянии? Знают ли розовые пришельцы, что такое отчаяние?       Се-Бёк вновь приготовилась защищаться, но квадрат повернулся к двери и устало выдохнул:        — Мне пора. Скоро отбой. Я найду тебя завтра.       Он уходил. Тепло человеческого тела, запах, неуловимое чувство свободы и контроля - все уходило вместе с ним.       Се-Бёк не выдержала. Схватила его за руку и, развернув к себе, обняла. Левая ее рука скользнула к шее квадрата, а правая — в карман комбинезона. Се-Бёк повисла на квадрате; от него пахло тем же мылом, что и в туалете, а еще какой-то едой и почти неуловимо — миром, который остался снаружи.        — Пожалуйста, — прошептала она, — постой так немного.       Квадрат не шевелился. Он придерживал Се-Бёк за талию и дышал ей в шею — тепло, щекотно. Как когда-то в далеком детстве — мама; бывало, она засыпала рядом с Се-Бёк, укачивая ее, вечно беспокойную. Но потом мама уплыла в темноту, и возникли другие образы: побег, голод, кражи, мороженое для брата… Се-Бёк наконец-то поняла, что ей надо вспоминать. И пустота, от которой она пыталась избавиться минут пятнадцать назад, заполнялась сама собой.       Заполнялась дыханием квадрата. Теплом его рук. Быстрым и гулким стуком его сердца.        — Ты солгала мне, — признался он. — Ты мне наверняка солгала.        — Кроме отца и брата, — сонно шептала Се-Бёк, — меня не обнимал ни один мужчина. Ни один. Все норовили влепить пощечину.       Кажется, его это отрезвило: квадрат отпустил Се-Бёк и смущенно кашлянул. Теперь уже он не знал, куда себя деть, куда смотреть и в какую сторону двигаться. Теперь уже он защищался от ее взглядов — совсем не злых, нет.        — Но мне действительно пора, — он будто оправдывался. Се-Бёк это развеселило, и она улыбнулась квадрату почти доверчиво. А он — все еще смущенный и с криво надетой маской — попятился к двери и, надавив на ручку, выскользнул. Снова послышался разговор квадрата и треугольника, но Се-Бёк уже не хотелось прислушиваться.       Она крепко сжимала пистолет, который вытащила у квадрата из кармана. Холодный и тяжелый, с шестью пулями в круглом магазине, с тонким удобным стволом. Се-Бёк спрячет его под одеяло, а достанет уже утром, когда все уляжется, когда начнется следующая игра. Стрелять в банду игрока 101? Нет, нет! Се-Бёк сбережет пули для тех, кто расхаживает в розовых комбинезонах; для тех, кто сидит за мониторами и наслаждается; для тех, кто все это придумал. Или нет — к чему ей подниматься так высоко? Она сбежит через вентиляцию с деньгами, которые сумеет выкрасть; и пули пригодятся ей уже на свободе, где гуляют настоящие черти.       А сейчас Се-Бёк пойдет спать. И ей будут сниться блики потолочной лампы, играющие в черных, невообразимо черных глазах.