Тишина

- Важнее, чем твои ноги? - Да. - Важнее, чем человечество? - ... да.       Тишина на секунду повисла в воздухе, предоставляя время на раздумья. - Важнее, чем я? – Леви, поджав губы, поднял вопросительный взгляд, пытаясь разглядеть хоть долю истины в полутьме комнаты, но в ответ получил лишь тяжелый вздох. - Это несправедливо. - Я знаю, - слова разрезали воздух, отрезав путь назад, - Это не меняет вопроса.       Вновь тяжелое молчание. Казалось, вынести неделю ежедневных насыщенных вылазок за стену легче, чем его. Необоснованное, нечестное, несправедливое. - Язык проглотил? Не можешь принять решение? – выпытывание продолжилось, только теперь обращалось не ко всему миру, а лишь к одному человеку. Будто его слова смогут переубедить Эрвина раз и навсегда. Леви чувствовал, нет, он почти точно знал, что эта экспедиция будет последней, об этом уже давно ныло внутреннее предубеждение, и нужда остановить все здесь и сейчас колко возрастала с каждой секундой. - Прекрати, - тихо, но предупреждающе выдохнул Смит, слегка качнув головой. - Я вижу, ты сомневаешься, - прозвучало, как издевка, которая могла продолжиться и дальше, с новой силой заставляя сменить чужие планы. - Я сказал, прекрати. Это приказ.       Леви, реагируя на повышенный тон, мотнул головой в сторону. За метающимся взглядом, в котором пылала ярость, читалась отчаянность. Он не желал показывать это Эрвину. Он был зол: на Смита, на себя, на четыре глухих стены этой комнаты и на три огромных стены, ограничивающих свободу человечества. Он был зол за то, что не может ничего сделать, являясь лишь самой сильной из всех пешек. Какое это имеет преимущество, когда ты был и остаешься игровой фигурой. - … я должен сделать это, - с тихим сожалением произнес Эрвин, стараясь обратить ледяной взгляд на себя и не застать в нем беспомощности. Леви поднял глаза. - Я знаю. - Это не меняет моих чувств к тебе. - Я знаю, - он понизил тон, отдавшись ложному принятию. - Ты последуешь за мной? – Эрвин точно знал, что услышит, заранее, будто у Аккермана был выбор. Однако он спросил не так, как спрашивал уже бесчетное количество, каждый раз получая в ответ одно и то же. Тихо. Теперь он обращался не к солдату, готовому пойти за командором. - Я доверяю твоему решению, - капитан развернулся, чтобы скрыться за дверью, пока его не сдали подрагивающие пальцы, но остановился на тихий оклик. - Леви. Он обернулся, сглатывая ком в горле и рассматривая наизусть знакомые черты лица, упавшие на лоб пряди, отбрасывающие пляшущие тени. Книжные полки у стен сдвинулись, сдавливая воздух в легких. Не только в его глазах читалась горечь. - Я люблю тебя. Тянущая под грудью нежность, шепот, приземлившийся на краю срыва. У окна тихо покачнулась занавеска, оставляя свое невесомое прикосновение в воздухе. - Я знаю... – ответ почти неслышно растворился в воздухе, так же, как быстрые шаги пропали за дверью.

***

      Леви Аккерман никогда ничего не боялся, он бросил эту затею еще давно. Не зная, как выглядит солнце, он уже перестал бояться его лучей. Еще не увидев титанов, перестал бояться их разинутых огромных пастей.       Не имея единственного близкого человека, не боялся его потерять.       Никогда и ничего. Это было бессмысленно. Страх туманит разум, мешает думать и отрезает все пути к быстрому и логичному спасению, так в чем же его смысл? Наберись чертовой отважности или струсь, оставшись раздавленным. Выживи или умри.       Когда в его жизни появился Эрвин Смит, Леви все еще ничего не боялся. А потом начал. Начал волноваться, когда он не ел весь день, начал беспокоиться, что он может заболеть после миссии под дождем, начал вздрагивать, когда титанья лапа проскальзывала совсем рядом с командором, норовя разорвать хрупкое людское тело на две части, начал бояться его потерять. Этот страх иногда мог перейти в неконтролируемый, но глушился изнутри также, как свечка угасает со временем, оставляя после себя струнку дыма, поднимающуюся в потолок. Эрвин был сильным. Сильнее, чем каждый на поле боя, по этому Леви ступил за ним, свернув с потерянного в тумане маршрута. Он поздно осознал, что начал испытывать трепетное и такое затратное чувство, как страх за кого-то близкого, по этому когда предпочёл вырыть вокруг себя пропасть, ему не хватило сил. Наблюдать Эрвина одного на том берегу было невыносимо трудно. Трижды обозвав себя трусом и слабаком, Леви доверился. И он знал, что однажды Смиту придется жертвовать собой, расплачиваясь за проданные души покинувших землю разведчиков, и эта догадка держала постоянное напряжение. Однако, живя с назойливой мыслью долгое время, перестаешь принимать её во внимание. Откладываешь в дальний ящик, убедив себя, что в любой момент будешь готов к её напоминанию о себе, и без лишних колебаний эта уверенность застилает глаза мнимым спокойствием.

***

      За спиной захлопнулась дверь. Тихо. В штабе никогда не было так тихо, как сейчас. Наверное, потому что в нём находится пара человек, остальные в лазарете с тяжелыми ранениями. Тихо на столько, что сначала заглушает собственное биение сердца, если оно вообще ещё бьется, затем постепенно отходит на задний план, и бешеный ритм вот уже бьет по ушам. Затем снова тишина, непрерывная и на столько пустая, что, казалось, никакой звук её не заполнит. Повязка, уже пропитавшаяся кровью, сползает на глаза, крепче и надежнее затянуть её не было времени, ибо рядом лежали чудом выжившие разведчики, имея каждую секунду на счету.       И вот снова. Он один.       Леви упал на колени, врезавшись сбитыми костяшками сжатых кулаков в пол. До этого момента он не давал себе осознать ситуацию, сохраняя балансирующее на грани пропасти самообладание, но теперь он один. Перед ним на полу распластался квадрат лунного света, отражение окна. Когда-то в это время он плотно задергивал шторы, чтобы свет не мешал спать. Увы, не ему. Сейчас кровать была не заправлена, в то утро они были обеспокоены более важными делами, по этому простыня была смята ровно в том положении, в каком Леви прижал к себе Эрвина в последний раз. Тогда на глазах не было слез, они высохли под давлением пульсирующего в висках страха, того самого, который капитан откладывал снова и снова, и который впервые застал его врасплох. Тогда, как и сейчас.       От боли свело сжатые челюсти. Она кипятком пролилась вниз, опалив все, что находится под ребрами. Лёгкие застонали. Кажется, это лишь видение или глупый сон, он бы никогда не воплотился в реальность, от чего голова идет кругом. Леви отрешенным взглядом метнулся на свои руки, покрытые шрамами и совсем новыми рубцами. Плечи пару раз дрогнули, когда выдохи судорожно вырвались наружу, но слез все так же невыносимо не было. Он вскинул голову, задыхаясь, всматривался в темноту, словно от туда в любой момент может появиться владелец комнаты. Высокий светловолосый силуэт с излучающими надежду даже в кромешной тьме глазами. Когда-то в эти глаза Аккерман боялся окунуться и утонуть, не достав до дна. Никто не учил его плавать на поверхности глубин взгляда. Гордый, достойной походкой он растворяется где-то там, откуда только что вышел. Во мраке. "Оставь свою мечту..."       ... постой, не уходи, не бросай ... "... и умри".       Леви тряхнул головой, но на этот жест, почему-то, навеялись воспоминания о долгих разговорах, оставшихся в стенах этой комнаты. Сжатые зубы скрипнули. Захотелось заскулить, завыть, что угодно, лишь бы перестать чувствовать раскалывающуюся от боли голову и пожар внутри. В комнате были разбросаны его книги, на столе его перо, в кулаке его боло, а на теле ожогами горят все прикосновения. Скажи же что-нибудь, скажи, не молчи. Молчание со всех сторон прибивает крылья к непрогретому деревянному полу, мучительно терпеть, тошно принять.       В этот момент душа разрывается на части, как будто её схватил безжалостный титан, никто её не спас, никто не пришел на помощь и больше никогда и никого туда не пустят. Леви вновь не чувствует. Дрожащие пальцы правой руки слабо сжимаются в кулак и подносятся к сердцу.       Леви Аккерман никогда ничего не боялся. Кроме как вновь остаться одному.